Ольга потеряла сознание.
И скончалась до приезда «Скорой».
Все тот же диагноз – аневризма. Разрыв. Излитие крови в субарахноидальное пространство. Призрачная надежда на выздоровление – и смерть, как закономерный итог.
Бог выедает душу? Или – вещает устами пифии. Но божественную суть не каждый разум выдержит.
Вот и «сгорают» предсказательницы.
– Илья, ты тут? – Алиса вежливо постучала. В последнее время она изменилась, стала тихой и подозрительно задумчивой, что было весьма и весьма некстати. – Занят?
Грубить повода не было. Выставить Алиску прочь – тем более.
– А я в салон ходила… – она робко улыбнулась. – Там очень мило все. Только…
– Что?
Он совсем забыл, что отправил ее в «Оракул».
– Ну… не знаю. Как-то оно… не по-настоящему. Пойдем пить чай? Мне одной здесь тоскливо… и ты все время работаешь…
Упрек? Отнюдь нет. Алиска произносит слова ласково. Так говорят с больными, которых не следует волновать. Но Далматов себя не ощущает больным, и, значит, дело не в нем.
– Пойдем, – согласился он, закрывая ноутбук. – И правда, заработался я. Значит, не по-настоящему?
– Ну… я просто не верю.
Она расцвела, как майская роза, на бледных впалых щеках – надо бы ей сказать, чтоб завязывала с диетами, – вспыхнул румянец. Алиска хочет стать актрисой, но притворяться не умеет.
– Ну как это возможно – чтобы кто-то увидел мое будущее?! – воскликнула она, и стены дома отразил ее громкий голос.
Стол был накрыт в малой гостиной, которую звали Зеленой, хотя никакой зелени в ней не было. Зато имелись зеркала, крапчатые портьеры и рояль щегольского белого цвета.
– Я подумала, что нам надо больше времени проводить вместе.
Алиска лично разливала чай, не без труда управляясь с тяжелым фарфоровым чайником, вмещавшим около трех литров жидкости. Далматов наблюдал за ней, пытаясь угадать, как ему поступить дальше.
Пить или не пить?
Что там? Вряд ли яд, Алиска не такая дура, чтобы решиться на убийство, тем более что проку ей от этой смерти не будет.
Приворотное зелье?
Травяной сбор, призывающий – открыть чакры и очистить внутреннее «я» от темной энергии?
Чай имел запах чая, и это внушало подозрения.
– Значит, ничего интересного тебе не сказали? – Илья поставил чашку на стол.
– Нет. Ничего. А деньги дерут! Ну это же мошенничество! Почему их не закроют?
Действительно, почему?
– А еще, она сказала, что ты – страшный человек и держаться от тебя надо подальше: – Алиска уставилась на Далматова круглыми блестящими глазами, в которых не проблескивало ни искры разума. – Но это же ерунда!
– Конечно, милая.
Чай имел вкус чая, что внушало все большие подозрения.
Лара замолчала на полуслове, покачнулась и медленно осела на порог. Ее глаза закатились, а рот открылся, и нить слюны побежала по подбородку.
Саломея закричала, подхватила тяжелое тело, пытаясь усадить Лару на ступеньке.
Выбежавший было охранник тотчас убрался обратно, вернулся спустя минуту, сказал, что вызвал «Скорую» и та вот-вот приедет, а пока что надо положить Лару на диванчик.
Зачем людей пугать?
Он поднял тело, перетащил девицу в комнатушку с белыми стенами, скрывавшуюся за неприметной дверцей, уложил ее на софу и, прощупав пульс, покачал головой.
– Допилась, – сказал он. – Надо тетке ее сообщить. Хорошая женщина!
Анна Александровна явилась тотчас, запыхавшаяся, раскрасневшаяся и обеспокоенная. Она хлопала Лару по плечам, звала ее по имени, уговаривая «вернуться» и не дурить. И лишь врач, который появился как-то незаметно и вдруг, оттеснил тетушку, велев:
– Оставьте ее в покое. И выйдите отсюда!
Врач считал пульс, заглядывал Ларисе в глаза, мял ее живот толстыми пальцами и ничего больше не говорил, только качал головой.
– В больницу ее надо, – наконец заявил он.
Анна Александровна шумно выдохнула, как показалось Саломее – с облегчением.
– Жива, – пробормотала она, смахивая невидимую слезинку. – Она ведь поправится?
– Время покажет.
И Саломея внутренним чутьем поняла – не поправится. Уйдет Лара – сегодня или завтра, тихо, во сне, не причиняя больше беспокойства дорогой своей тетушке, которая хоть и волнуется, да неясно, отчего – оттого ли, что дорогая племянница умрет, или оттого, что она выживет?
Анна Александровна уехала на машине «Скорой». И Евдокия, которая до сего момента вела себя тихо, как мышка, произнесла:
– Отмучилась. – Она широко перекрестилась, и браслеты печальным звоном сопроводили этот совсем не театральный жест.
– Глупая девчонка… как она Анечку изводила! А та все терпела, терпела. Мы же с Анечкой давно знакомы. Мамина подруга. Тебе Лара, небось, успела гадостей наговорить? – Евдокия внезапно оказалась рядом, пожалуй, чересчур даже близко. И взяла Саломею под руку, да так крепко, что захочешь – не вырвешься. – Поганка малолетняя… У Анечки, кроме нее, никого и нет. Сестрица единственная, родилась с больным сердцем, вот все вокруг нее и плясали, избаловали вконец. И чем все закончилось?
– Не знаю.
Евдокия мягко, но настойчиво уводила Саломею прочь от комнатушки охранников. Они поднялись на второй этаж, и дама с трудом преодолевала ступеньку за ступенькой.
– Спилась, дурочка! И Лара в мать пошла. Сердечко больное, а голова пустая. Придумает себе обиды и с ними носится. Анечка только слезы лила. Она ж любила ее, как собственную дочь, прости, Господи! Сил не жалела, поднимала девку. И где благодарность?! Учиться Ларка не желала. Работу тоже найти не могла. Сюда ее Анечка пристроила, так и здесь не все ладно пошло.
Это Саломея и сама чуяла. Более того, происходящее в «Оракуле» все меньше нравилось ей. А Евдокия продолжала бормотать:
– Напридумывала глупостей… и пила, безбожно пила. При больном-то сердце! Вот и расплата. Все мы под Богом ходим. Все мы волю Его творим. Но каждый – по-своему. Так чего тебе Ларка наплела?
– Ничего.
– Врешь. – Пальцы Евдокии крепче сдавили ее предплечье. – Не бойся. Уже слышали! Небось сказала, что Анечка клиентов травит? Или порчу на них наводит? Или еще что?
Только то, что руки ее в крови. И кровь эта льется на камни, а Лара, мол, никого не убивала.
– Анечка дает людям чаи травяные, и только. Там ромашечка, мелисса, чабрец… полынь или пустырник. Хорошие чаи, сама их употребляю. Нервы успокаивают и давление снижают… в травках ведь сила природная. А вреда – так и вовсе от них никакого. Ну ты же умная деточка, ты все понимаешь.
– Конечно.
– А Лара всегда и на всех обижалась. Вот и придумывала глупости.
– Наверное.
Евдокия разжала пальцы и, повернувшись, погладила Саломею по щеке. Прикосновение это – легкое – было на редкость неприятным. Саломея с трудом удержалась, чтобы не отшатнуться.
– Тебя же Полечка привел, верно?
Полечка? Она, похоже, имеет в виду Аполлона, вот только говорит о нем с легким презрением.
– Значит, ты наша девочка… ну, скоро сама во всем разберешься. Вечером увидимся. Только не опаздывай, ладно? Ренатка этого страсть как не любит. Тебе Полечка не сказал, нет? Она – моя мама. А Пашка, козел старый, – братец. Так что, деточка, добро пожаловать в семью!
Аполлон – сволочь!
Нет, не так: Аполлон, сволочь этакая, мог бы и предупредить!
Он ведь говорил о своей жене и о том, что у нее взрослые дети, но Саломея не предполагала, что они настолько взрослые. И что работают они в «Оракуле». Предсказательница и колдун. Смешно!
Но отчего-то и страшновато.
Холодно. Запределье крадется по ее следу. Мягкие лапы сумрака обнимают, дыхание скользит по шее, оставляя красный след ожога. Берегись, Саломея! Беги, Саломея… Чем дальше, тем лучше. Спрячься! И забудь обо всем. Иначе будет плохо…
Почему?
Запределье не ответит. Оно подсовывает картинки, которые слишком быстро сменяют друг друга, и невозможно понять, что же происходит. Запах дыма пропитал все вокруг. И еще – аромат жареного мяса. И чего-то сладкого, мерзкого, отчего Саломею вот-вот вывернет. Но она вдыхает этот смрад. Так надо.
Жесткие листья благословенного лавра раздирают ей рот.
Кровь – соленая.
И напиток, который ее заставляют глотать, прижигает раны. Немеют губы и язык. Они больше не принадлежат Саломее…
Схлынуло. Отпустило. И Саломея дышит, избавляясь от предательской слабости в теле. Запределье подобралось ближе обычного.
– С тобой все хорошо? – Ее берут за плечи, куда-то ведут, усаживают и суют в руки глиняную плошку. – Пей!
Саломея пьет. Глоток за глотком. Теплая, выдохшаяся, но удивительно вкусная минералка. И дрожь прекращается.
– Накатило? Бывает. Если хочешь – приляг. Я кабинет прикрою, – рядом на коленях стоял Паоло. Под мышкой он зажал бараний череп, а в руках держал двухлитровую бутылку минеральной воды. – Пледиком прикрою. Это тебя Дуська довела? Не слушай ее, стерва она!
