ладно, на это нетрудно было дать ответ. Она знала, что я тесно общаюсь с Уинтерсом. Что я пишу про дело в «Глоуб». И все, что она передаст мне, так или иначе очень скоро окажется в поле зрения полиции, не говоря уже про публику. Но она просила ей помочь. Каким образом? Помочь ей что-то сделать?
Да, здесь таилась какая-то загадка. Мысль о том, что она может не любить своего мужа, что ей приятно было бы увидеть, как из-за этого убийства он попадет за решетку, все время возвращалась. Если ее не заботит судьба Помроя и она переживает из-за отца, если она верит, что Помрой убил сенатора, все становится кристально ясным. Она не может выступать с обвинениями против мужа ни по юридическим, ни по моральным причинам, однако в состоянии привлечь к нему внимание иначе. Скажем, проболтаться кому-то, кто расскажет полиции, избавив ее от унижения и опасности доносить самой. Я решил, что дело обстоит именно так.
Конечно, чтобы получить деньги, она могла сама убить отца, а затем в духе высоких трагедий времен Возрождения обвинить в этом мужа. Но это уж слишком походило на классическую оперу. В новые версии я предпочел не погружаться. Мне слишком хотелось остаться при мнении, что именно Помрой убийца. В конце концов то, что я узнал от Камиллы, подтверждало общие подозрения. Однако почему же не было никаких доказательств, чтобы подтвердить все это и закрыть дело?
Вниз к завтраку я спустился первым. Видимо, в этой семье и до обрушившегося на нее несчастья каждый завтракал тогда, когда ему нравилось, чтобы не раздражать друг друга видом своих еще не проснувшихся физиономий.
Входя в столовую, я весело насвистывал. Бросив взгляд на окно, я заметил полицейского в штатском и буркнул себе под нос:
— Как в тюрьме.
Буфетчик, подхватив мелодию известной песенки, сопроводил ее такими руладами, которые смутили бы даже человека с хорошим желудком. Он принял у меня заказ, положил передо мной газету и несколько официально выразил надежду, что утро будет недурным.
Информацию про убийство дали на второй странице; она будет постепенно сдвигаться назад до тех пор, пока сообщение типа «Неожиданное открытие» или «Обнаружен подозреваемый в убийстве» не займут свое законное место между сообщениями о корейской войне и забастовке сталелитейщиков. Нечеткое фото вдовы и дочери под вуалями на кладбище… Несколько намеков на то, что арест будет произведен в ближайшее время. И пока ни единого слова о завещании. Видимо, этот лакомый кусочек придержали для вечерних выпусков. Моя «Нью-Йорк Глоуб» уже получила самое полное описание происшедшего («бледная и потрясенная Камилла Помрой услышала эту потрясающую новость в столовой…»).
Как это нередко со мной случалось, я тяготился выбранной мною ролью официального лжеца на потребу публике. Моя задача сводилась к тому, чтобы представлять людей в совершенно новом свете… Например, бизнесменов, осужденных за супружескую измену. Но пресс-агенты на таких вещах составляют состояние. А я использовал людей, которых хорошо знал, ради статей в «Нью-Йорк Глоуб», ради денег, ради собственной рекламы. MEA CULPA! [1]
К счастью, поток терзаний и самобичевания был прерван появлением ветчины, яиц, кофе и одетой в черное Элен.
— О, как вкусно пахнет! Я могла бы съесть целого поросенка, — заявила эта утонченная натура, плюхаясь на стул напротив меня. Она выглядела цветущей и прекрасно отдохнувшей.
— Хорошо спала? — ядовито поинтересовался я.
— Не будь таким любопытным, — фыркнула Элен, диктуя свой заказ буфетчику и одновременно выхватывая у меня газету. Я с удивлением отметил, что она только мельком глянула на страницу, посвященную убийству, поспешно перешла к разделу светских сплетен и начала читать, прихлебывая кофе и близоруко щурясь. Она никогда не носила очков.
— О, слушай, сегодня вечером в «Чеви-Чейз» большой прием… по случаю приезда, о Господи, Альмы Эддердейл! Интересно, что она делает в Вашингтоне.
Я ответил, что не знаю, однако добавил, что, где бы ни происходил большой прием, без Альмы, леди Эддердейл, дочери мясного магната и по совместительству маркизы, не обойдется. В прошлом сезоне мне приходилось бывать на нескольких ее приемах в Нью-Йорке, и они были великолепны.
— Давай туда поедем, — внезапно предложила Элен.
— Куда?
— В «Чеви-Чейз».
— Насколько я помню классическую английскую литературу, «Чеви Чейз» — это название известной поэмы, написанной…
— «Чеви-Чейз» — это клуб, — сказала Элен, опять поднимая газету и разглядывая посвященную леди Эддердейл статью. — Там будут все… Ах, прием устраивает миссис Голдмаунтин. Мы должны поехать.
— Но мы не можем.
— Почему? — она сложила газету и положила ее на серебряный поднос справа от своей тарелки.
— Сама прекрасно понимаешь почему, — буркнул я, раздраженный отсутствием у нее не столько каких-то чувств, сколько простого здравого смысла. — Будет страшный скандал… Дочь убитого сенатора развлекается на вечеринке.
— Ну, я в этом сомневаюсь. Кроме того, люди теперь не носят траур так долго, как прежде. Во всяком случае, я намерена туда отправиться.
В конце концов я согласился ее сопровождать при условии, что она будет в черном и не станет вести себя вызывающе. Элен обещала.
Когда я допивал вторую чашку кофе, в столовой появился Уолтер Ленгдон в яркой спортивной куртке и наглаженной рубашке. Создавалось впечатление, что он родился в какой-то знатной семье… где-то в прошлом веке. Однако веснушчатое лицо и блестевшие от воды рыжие волосы придавали ему вид провинциального американского парня.
— Привет, — бросил журналист и занял место рядом с Элен. Та соблазнительно ему улыбнулась. Как хорошо я знал эту улыбку! Вот и еще один попался… Несмотря на весь мой опыт и цинизм, душа моя была тронута. И во мне снова проснулась любовь. Сколько же раз зажигалась такая улыбка над утренним столом после такого числа приключении, которого ни я, ни кто-либо другой сосчитать не могли… Это, как часто говорила Элен, случилось.
— В прессе есть что-нибудь новое? — наш левый радикал скромно поглядывал на свою соблазнительницу.
— Дорогой, сегодня предстоит блестящий прием… Мы обязательно должны пойти… Вы, я и Питер. Прием устраивает миссис Голдмаунтин по случаю приезда дражайшей Альмы Эддердейл…
Уолтер Ленгдон, как всякий хорошо воспитанный молодой человек, изложил все те же возражения, которые только что приводил я, причем результат оказался таким же. Пришлось ему пообещать присоединиться к нам сегодня вечером в клубе «Чеви-Чейз». И Элен клятвенно обещала, что будет в черном.
Она передала газету Ленгдону, который погрузился в чтение заметки об убийстве.
Элен вспоминала какие-то неприличные подробности из жизни Альмы Эддердейл, я делал вид, что слушаю ее, мысли же мои витали в другом месте, где-то у гроба Цезаря… И снова
