больше минуты на расправу с остатками колбасы проглотистому Гриненко не понадобится, я без совестливых колебаний переместил одну бутылку со сливками и пару булок к себе поближе. И только после этого вступил в диалог с раненным другом.
— Нового ничего. Нас ипут, а мы крепчаем. Работаем, в общем! — надавил я забытым за десятилетия движением пальца на алюминиевую мембрану-крышку бутылки.
Отхлебнув гостовского молочного продукта, я откусил от хрустящей булки и снова отхлебнул. Уже часа два претерпевая голодуху, в эти самые секунды я ощутил блаженство. Сливки были сливками. Настоящими и без малейшего намёка на сою. И это в какой-то степени примирило меня с действующим в стране политическим режимом коммуняк.
Впрочем, когда случилось в конце апреля 1986 года в Чернобыле, те же самые коммуняки не стали утилизировать густо припорошенные радиацией запасы. Продукты питания и прочее сельскохозяйственное сырьё. Они просто тупо всё это смертельно ядовитое добро развезли по мясо-молочным и прочим комбинатам всей необъятной страны. Для дальнейшей переработки и последующей реализации своим адептам. Вечно голодным, но почти верящим в торжество Коммунизма, совгражданам.
И ведь переработали, и даже реализовали! Порадели, суки, позаботились о блоке коммунистов и беспартийных! Сами они ту колбасу и то масло не ели. Почему знаю про всё это? Да потому что все эти перерабатывающие предприятия были расположены в промзоне Советского района. Молокозавод, куда привезли из зоны Чернобыля масло, обычное молоко и сухое. Мясокомбинат, куда пришли сотни тонн говяжьих и свиных туш. Жиркомбинат, масло-сырбаза и Росбакалея. И прочее, прочее, прочее.
А я, как раз на тот момент, в качестве участкового инспектора обслуживал всю эту продовольственную радость. С приобретением доверенных лиц на контролируемой территории у меня всегда всё было хорошо. Равно, как и с получением от них информации. И беспрепятственный доступ на все предприятия у меня так же был свободный.
Короче, секретом для меня, как и для многих причастных, не было, что во всю колбасу и сосиски для областного народонаселения идет двадцать процентов чернобыльского мяса. То же самое было с молочными продуктами, крупами и овощами. И далее по длинному списку.
Должен сказать, что всё время, пока предприятия работали на сырье, привезённом из радиоактивной зоны массового поражения, на перерабатывающих комбинатах и заводах отбывали вахту инструктора обкомов, горкомов и райкомов. Той самой руководящей и направляющей Коммунистической Партии Советского Союза. На всякий идеологический случай, следует полагать. И менты тоже дежурили. Эти уже, на случай общественно-пролетарских возмущений. Гэбня постоянно там не присутствовала, но периодически наезжала для просто посмотреть.
И еще! Всё время, пока на мясокомбинате в производство шло сырьё из Чернобыля, ни одного килограмма из этого мяса в один особенный цех, который все называли «обкомовским», не попало. Всё радиоактивное «счастье» шло исключительно в колбасу и сосиски для пролетариата, и прочего неприхотливого плебса.
Для меня это обстоятельство тогда послужило поводом пересмотреть некоторые свои взгляды на жизнь. И на любимую Родину, где так вольно дышит человек. Тот самый человек, которого в любой момент меня могли послать лупцевать изделием ПР-73. За то, что он не хочет совать радиоактивное мясо в колбасу для своих детей. К слову, ПР, это палка резиновая. А 73, это её длина.
Я точно знаю, что такое было не только в нашем городе и области. Все зараженные запасы сельхоз-сырья и продуктов, в том числе и громадные стратегические запасы Госрезерва на случай войны, также развезли по областям СССР. Заботливые и экономные партийцы досыта накормили смертельной радиацией всю страну. За исключением среднеазиатских республик. Тем просто повезло, что климат у них жаркий, а на дворе уже май. А складов и морозильных камер им самим позарез не хватает. Только по этой прозаической причине джамшуты и спаслись.
А потом, через какое-то время эта советско-союзная атомная бомба рванула. Потому как чудес в этой жизни не бывает и за всё надо платить. В том числе и за сосиски. Тем более, если они из Чернобыля.
И народ взялся заумно гадать, почему каждый третий вдруг начал болеть онкологией и помирать в пять раз чаще. Все последующие десятилетия, вплоть до тридцатых годов двадцать первого века. И дальше, в будущную бессрочную даль всех последующих веков. Таким образом, во имя торжества Коммунизма страну своими загребущими и смертельными клещами подмял под себя беспощадный недуг. Рак, как его называют в простонародье. Впрочем, в этой ситуации плохо не всё и хоть одно радует. То, что номенклатурных партийных товарищей и их потомство это беда, скорее всего, коснулось в меньшей степени. В гораздо меньшей…
Ну да всё это лирика. И лирика эта случится еще нескоро. А пока вернёмся к нашим баранам. Тем более, что дружище Стас уже дотачивает последнюю булку, запивая её из второй бутылки, на которую, по природной своей наивности я изначально сам имел виды.
— Так, что там с розыском того у#бка, который на ГАЗоне меня таранил? — Гриненко повторил по-прежнему шибко волнующий его вопрос, — То, что гаишникам это дело похер, это мне понятно, но опера-то по низам сработать могут! Ты же, вроде, со следаком разговаривал?
Вот тут я засомневался и заколебался. Доводить до Стаса обжигающе опасную информацию мне никак не хотелось. Особенно про свинячью говномогилу Саши Лунёва. Не хотелось аж, до кровавого поноса. Слишком уж это был тяжелый компромат против меня. Даже не тяжелый, а буквально убийственный. Не дай бог, утечет и тогда пойдёт раскрутка по всем правилам загонной охоты. А как раскрутят, так лоб зелёнкой и намажут. Тем более, что и везти меня никуда не надо. Одна из семи расстрельных тюрем в Союзе, как раз находится в нашем городе. Нет, что-то совсем не хочется мне идти в расстрельный тупичок нашего СИЗО.
Но и держать друга в полном неведении по данному случаю тоже не дело. Сам начнёт копать и вовсе не факт, что до чего-то не докопается. Особливо еще, если учесть, что пострадал он, приняв на себя тот удар, который предназначался для меня.
— Слушай сюда! — пересел я на койку друга и склонился к его уху, — Скажу тебе один раз и потом, больше никогда меня не спрашивай! Договорились?
— Договорились! — помолчав, ответил опер Гриненко, у которого не было ни одного шанса на иной ответ. Опер же!
— У#бка того я нашел! — я поймал взгляд Стаса и уже не отпускал его, — Нашел и за всё с ним рассчитался! Сполна рассчитался! Да, еще скажу тебе честно, он шел по мою душу и ты огрёб всё это болезненное неудобство за меня.
Я обвёл пальцем повязки и бинты друга.
— Короче, чем смогу, возмещу! — последняя фраза вырвалась у меня без всякой дурной мысли.
И хоть без дурной, однако получилась эта фраза неудачной. Сие я понял по реакции друга. Лицо его затвердело, а глаза сузились. Как-то не очень добро сузились.
— Ты чего набычился? — поспешил я сгладить нехорошую ситуацию еще до того, как Стас откроет рот, — Принудительное переливание своей крови я тебе организовать уже не смогу, уж ты меня извини! А что-то полезное для тебя сделать мне обязательно надо! И не только надо, но еще и очень хочется! — лицо Гриненко оставалось каменным, но глазницы перестали быть амбразурами и я продолжил, — Ты же должен понимать, дружище, это не столько тебе нужно, сколько мне! Сам бы ты как на моём месте поступил? — бесстыдно применил я запрещенный приём против закомплексованной психики друга.
— Ладно, ты выздоравливай, а мне еще работать и работать! — осторожно похлопал я по здоровому плечу друга. — В ближайшие дни навещу. Пожрать что хочешь? — перевёл я разговор на гастрономическую тему.
— Да хоть чего! — пожал всё тем же здоровым плечом Гриненко, — Лишь бы побольше! Жена через день сюда мотается. А у неё дети, работа, да еще другой конец города! — болезненно поморщился друг, то ли от растревоженной травмы, то ли от мыслей тягостных.
— Понял! — у меня в душе шевельнулась жалость, пришедшая из прошлой взрослой жизни, — Ладно, привезу я тебе завтра жрачки! В обед или после обеда. Как со временем будет окошко, так и приеду. И насчет мебели я тебе постараюсь помочь в новые стены. Не во все, но кухня или спальня будет! — проавансировался я, чтобы поднять настроение искалеченного друга.
Выруливая из ворот больнички, я уже думал, чем буду мотивировать свою нахальную просьбу Шевцовой. Аргументы для оправдания вопиющей бестактности, в голову не шли. Даже, когда я поднимался на этаж следствия на вечернюю оперативку, решения
