«Молодая девушка часто говорит о вас. Надо завершить дело скорее. Мне необходимо переговорить с вами. Приходите на бульвар Латур-Мобур, в известный уже вам дом, так как вы говорили, что заметили однажды, как я вошел в него. Я буду вас ждать там в субботу, вечером. Приходите к девяти часам».
Это была западня, ловушка, устроенная ловким Марсьяком.
Бедный Фрике! Неопытный юноша, новичок в любовных делах! Зачем впутался ты в дело, для тебя совершенно постороннее. Ты погиб, погиб теперь безвозвратно.
Ни Этиоле, ни Сусанна, ни Лена д'Анжель не спасут тебя, потому что ничего не знают об угрожающей тебе опасности.
XXI
Покончили
Стоит сказать несколько слов о заведении вдовы Сулайль.
Помещается оно в небольшом одноэтажном доме с мезонином. Вход с улицы. Дверь стеклянная. Подняться надо только на одну ступеньку. Комната просторная, но грязная. За помятым и исцарапанным цинковым прилавком восседает сама содержательница заведения. Это старая, седая женщина, с неприятным, багровым лицом.
Заведение ее посещается преимущественно серым, небогатым людом, а потому и барыши у нее скудные. Болтают, что старуха эта, для поправки своих средств, занимается и темными делишками; но ведь мало ли что болтают досужие языки.
Из главной комнаты небольшая дверь налево ведет в маленькую отдельную каморку, в которой творится немало безобразий.
За прилавком одна дверь выходит в кухню, а другая – на вонючий, грязный внутренний двор, где хранятся и фабрикуются странные напитки, истребляемые невзыскательными посетителями виноторговли вдовы Сулайль.
Лестница, ведущая в первый этаж, выходит на этот двор. Лестница узкая, ветхая, с кривыми, полусгнившими ступенями. Оканчивается она грязной площадкой с тремя дверьми. Это нумера, или меблированные комнаты, снимаемые той же вдовой Сулайль. Она отдает их помесячно, посуточно, на часы, кому угодно. Умолчим о том, что совершается в этих грязных кабинетах. Меблированы они все на один манер: кровать, комод или стол, два стула и умывальник.
Сама хозяйка спит в мезонине, или, вернее, на чердаке. Тут же сваливается всякий ненужный хлам: поломанные столы и стулья, старое платье, сундуки и ящики и прочее.
В субботу, около девяти часов вечера, виноторговля и нумера вдовы Сулайль были пусты. Но в маленькой боковой комнате, примыкавшей к кабаку, сидели перед нераскупоренной бутылкой Марсьяк и Флампен. Последний был несколько взволнован.
Они зашли сюда, конечно, не для того, чтобы оказать честь искусной фабрикации вдовы Сулайль, так как поданная им бутылка была только предлогом. Им надо было переговорить наедине.
– Ну, теперь, кажется, все? – спросил Марсьяк.
– Да уж, кажется, переговорили обо всем обстоятельно, – отвечал Флампен.
– В девять часов, как только он придет, хозяйка скажет ему, что его ждут в нумерах. Вы спрячетесь под лестницу и дадите ему пройти двор и подняться на несколько ступенек… Затем – ловкий удар ножа в спину, между крылец – и дело в шляпе. Он не успеет защититься, не успеет даже выхватить оружие… По-моему, это простейший, легчайший способ.
– Так-то оно так… – замялся Флампен. – Да у меня, видите, кривые ноги. Он бегает скорее меня, так что едва ли я успею догнать его на лестнице. Не лучше ли сделать так: ведь его ждут наверху, в нумерах, не так ли? В последней каморке мы поставим свечу. Он, конечно, пойдет на огонь, но ему надо пройти мимо двух первых дверей. За одной-то приотворенной дверью я и спрячусь. Только он пройдет мимо меня, – я и пырну его ножом.
– Действительно, так будет лучше. А старуха уж знает свое дело. Указав ему дверь во двор, она спустится в погреб, люк-то ведь у самого прилавка. И что бы тут ни творилось, она уж не выйдет оттуда. Справляйте свое дело, а я, перед уходом, суну умной вдовице пять новеньких светлячков, пять двадцатифранковых монет, и поверьте, что она будет глуха и слепа, как старый инвалид.
– А мои пять тысяч франков?
– А вот и ваши деньги, – отвечал Марсьяк, вынимая из туго набитого бумажника синий билет. Флампен пожирал его алчным, любопытным взглядом, потому что видел впервые такие крупные деньги.
– А остальные? – проговорил Флампен.
– Вы же видите, что я их взял с собой. Ровно в одиннадцать я буду на Иенском мосту. Вы придете туда и передадите мне все в нескольких словах, а я вручу вам эти четыре билета – и мы разойдемся.
– Но вы не зачтете их в мой ежемесячный доход?
– Да нет же, нет! Я же сказал вам, что эти пять тысяч собственно за сегодняшнее дело, а те полтораста франков ежемесячной пожизненной ренты вы получите особо. Где бы вы ни были, деньги эти будут вам высылаться аккуратно.
– Значит, это точно, и я могу положиться на ваше обещание? – спросил еще раз Флампен.
– Не могу же я заключить с вами формальное условие у нотариуса, – пожал плечами Марсьяк. – Но вам, наконец, известно мое имя, так что, если я не сдержу своего обещания, вы всегда можете меня найти и потребовать уплаты.
– Да и притом лет через десять, когда дело это уже будет давно забыто, я могу заключить с вами формальное условие, не так ли?
– Конечно, впоследствии это можно будет устроить… А теперь поговорим лучше о настоящем. Вы, кажется, не вполне уверены в себе, в своих силах? Вас беспокоит, тревожит что-то?
– О, нет! Это так, с непривычки… Все, знаете, будто неловко.
– Но зато первый опыт дает вам сразу и деньги и возможность отомстить непримиримому врагу.
Глаза Флампена загорелись; да, он доволен, он вполне доволен.
– Однако пора… Время подходит, – сказал Марсьяк, вставая с места.
– Я готов, – проговорил Флампен.
И для храбрости он выпил залпом большой стакан вина и молодецки прищелкнул языком.
Затем вынул из кармана большой складной каталонский нож, проверил, хорошо ли действует пружина, повертел им в воздухе, как бы упражняя руку; потом спокойно опустил его опять в карман уже открытым и направился вслед за Марсьяком в общую распивочную комнату.
Тут Флампен взял свечу, зажег ее и пошел наверх.
– Только бы пришел этот подлец! – пробормотал он, проходя мимо Марсьяка.
Только он скрылся за дверью, как Марсьяк поспешил расплатиться с теткой Сулайль.
– Молодой человек, которого я ожидаю, должен сейчас прийти, вы ведь знаете, что вам надо сделать?
– Да, знаю, знаю, сударь.
– Переговорив с ним, вы спуститесь в погреб и не выходите оттуда ни в коем случае.
– Все будет исполнено по вашему приказанию, не беспокойтесь. Мне, кстати, надо разлить в бутылки новую бочку. Ну, а если я, грехом, да разобью несколько бутылок… Ведь они нынче дороги… Не накинете ли на случай еще двадцать франков, сударь? – скорчила умоляющую харю жадная старуха.
– Я никогда не торгуюсь с умными людьми, – отвечал Марсьяк. – Знаете, я только посоветовал бы вам запереть сегодня кабачок пораньше, часов в девять. В хозяйстве дела найдется немало: и полы подмыть, и посуду почистить, и белье постирать. Ну, заперли ставни, значит, с гостями не время заниматься. Вольно же им шляться позже девяти часов.
– Э-э! Ночная-то торговля не в пример выгоднее денной, мой сударик, – возразила хитрая старуха. – Ночью только и торгуем. Послушайся я вас, так придется, чего доброго, потерять франков тридцать, а ведь это очень и очень даже хорошие деньги для бедной, беззащитной женщины, мой добрый сударь.
– Верно, верно, тетушка, – улыбнулся Марсьяк. – Но в таких случаях плательщиком бывает тот, кто посоветовал.
И он дал ей еще два луидора.
Когда Марсьяк вышел из кабачка, было без пяти минут девять. Он повернул по бульвару к эспланаде Инвалидов. Улица была почти пуста, городская стража отсутствовала. Навстречу ехала наемная карета. Какой-то инстинкт подсказал Марсьяку, что это едет именно тот, кого ждет теперь Флампен.
Проводив экипаж крепким словцом на простонародном неаполитанском наречии, Марсьяк повернул к Сене.
Ровно в девять часов в нескольких шагах от виноторговли вдовы Сулайль остановилась карета. Кучер и седок наскоро обменялись несколькими словами.
