— Мамуля, прости, пожалуйста. Опять забыл ключ.
Вот, познакомься, Игорь Андреевич.Мы с ним проработали пять лет, нет, шесть лет…
Старушка протянула мне сухую тёплую ручку:
— Екатерина Павловна. Милости прошу, входите.
Приняв от Ивана Васильевича авоську, она пошла на кухню, стуча модными домашними туфлями без задников, на небольших каблучках.
Мы разделись в коридоре и прошли в просторную комнату, увешанную картинами. Недалеко от окна стоял мольберт. На нем — незаконченный холст. Иван Васильевич подозвал меня к нему, приподнял тряпицу, закрывавшую работу, и приложил палец к губам:
— Над ней она сейчас работает. Только — тс-с-с.
— Кто? — спросил я.
— Мама.
Из коридора раздался голос Екатерины Павловны:
— Ванюша, а простокваши не было?
— Нет, мамуля, только кефир. — Он испуганно прикрыл картину и шёпотом предложил пройти в другую комнату.
Она тоже оказалась просторной. Письменный стол.
Сплошные стеллажи с книгами. И мягкий кожаный диван.
— Ну рассказывай, — предложил Иван Васильевич, когда мы присели на диване.
Я подробно изложил все факты и сведения, что добыл за время пребывания в Североозерском районе и Вышегодске.
Иван Васильевич слушал меня внимательно. Изредка поправлял на голове и без того тщательно уложенные волосы, разлиновавшие лоснящуюся плешь.
Впервые я видел его в домашней обстановке. Насколько внушительно он выглядел в служебном кабинете, настолько простым и обыденным представлялся тут, на старинном, просиженном диване. Он так же больше молчал, говорил негромко, но я не мог отделаться от того образа своего начальника, с которым привык общаться в прокуратуре. Пока дойдёшь до него по большому кабинету, сядешь возле стола, уставленного телефонами, возникает сознание, сколь большой властью облечён этот человек и как ничтожен ты caм со, своими делами и полномочиями.
И ещё меня всегда подавляла манера Ивана Васильевича говорить по телефону.
Находясь в круговерти дел, частенько знаешь, с какой просьбой, по какому делу ему звонят. Ведь иногда одно слово, полфразы могут пролить свет на суть разговора.
Иван Васильевич никогда не произносил «нет». Но по дальнейшему ходу событий я мог изредка узнавать, что он никогда не делал того, что хоть ничтожно противоречило закону или не касалось служебных дел…
Выслушав меня, Иван Васильевич сказал своим ровным, тихим голосом:
— Скушное дело, не правда ли?
Он попал почти в точку. Но я не хотел сдаваться:
— Пока сказать трудно. Я не собрал ещё достаточно фактов.
Зампрокурора медленно встал с дивана, подошёл к стеллажу. Достал пожелтевшую от времени книжицу, перелистал её:
— Вот послушай. «Ты — следователь. Государство доверило тебе ответственный участок судебно-прокурорской работы. Ты призван для борьбы с преступностью. Ты первый сталкиваешься с преступлением. Ты первый должен атаковать преступника. От тебя, от твоего умения, энергии, быстроты, настойчиьости, инициативы зависит многое… Ты-следователь. Завтра в твоё производство может поступить дело, которое доставит тебе много хлопот.
Ты будешь проверять одну версию за другой, и ты наконец можешь устать. Дело тебе надоест. Тебе покажется, что раскрыть его нельзя, что ты уже исчерпал все свои силы, все догадки, все возможности. Тебе захочется в бессилии опустить руки и сдать это дело в архив. Преодолей усталость, не опускай рук, не складывай оружия. Ты не имеешь на это права, потому что ты — следователь, ты поставлен на передний край, откуда не отступают…»
Он захлопнул брошюрку. Поставил на место. И снова сел рядом со мной.
— Неплохо сказано. Несколько по-военному. Это за счёт того времени, когда написаны эти строки. Тогда была война. Лев Шейнин…
Иван Васильевич замолчал. Признаться, на меня цитата произвела сильное впечатление. Особенно в контрасте е негромким голосом зампрокурора.
Мне показалось, что Иван Васильевич хочет настроить меня по-боевому. С одной стороны, понятно — новый ход крылатовскому делу дал он. А может, он действительно видит в нем какие-то другие пласты и повороты, чем первый следователь?
В любом случае его настойчивость и настрой подействовали на меня.
— Что ты намерен предпринять дальше? — спросил Иван Васильевич.
— Хочу встретиться с Залесским. Он должен приехать в Крылатое. — Я посмотрел на Ивана Васильевича, но он никак не отреагировал. — И ещё, я не очень удовлетворён экспертизой, проведённой медиками.
— Говорил с судмедэкспертом?
— Говорил.
Иван Васильевич сложил руки на животе. Я впервые отметил, что животик у него заметно выдаётся. Ловко сшитая генеральская форма обычно скрадывала это.
— Ну и что?
— Объяснить трудно. Надо провести эксгумацию трупа.
А там посмотрим. Если повторное заключение судмедэкспертизы совпадёт с первым… — Я развёл руками. — Трудно сказать тогда, какую версию отрабатывать.
— Да, слепо доверять экспертам не следует. — Он задумался. — На наше воображение часто действует бумага.
А если ещё с печатью… — Иван Васильевич усмехнулся. — Бумаги ведь пишутся людьми. Но я одному человеку очень доверяю. Запиши. — Я достал авторучку, записную книжку. — Яшин, Вячеслав Сергеевич. ВНИИ судебной экспертизы.
Я не стал его расспрашивать, в каких отношениях находится он с судмедэкспертом Яшиным. Если Иван Васильевич советует — дело верное. И попросил:
— Может быть, вы сами поговорите с руководством института, чтобы назначили именно его?
— Он не должен отказаться, — только и сказал зампрокурора.
Никогда мы ещё не беседовали так просто и спокойно.
Я даже забыл про время.
Ни о каком «объяснении» речь не заходила. Я решил поперёд батьки в пекло не лезть.
Обычно самые «приятные» сюрпризы Иван Васильевич оставлял напоследок.
Но он все тянул, тянул. И я, чтобы попытать судьбу, спросил:
— Ну, Иван Васильевич, мне можно идти?
— Может, позавтракаем?
— Спасибо. Я дома выпил кофе.
— А я кофе не употребляю. Врачи не советуют. — Он показал на левую часть груди. — Вот уж полгода его не пью, И чувствую — лучше. — Он поднялся вместе со мной. — Да, уважь. Скажи Екатерине Павловне что-нибудь о картинах… Тебе это ничего не стоит, а ей приятно.
Мы двинулись в комнату старушки. Екатерина Павловна, сложив вместе свои маленькие ладошки, приветливо поднялась от мольберта:
— Я вас специально не беспокоила. Пожалуйста, откушаем…
— От всей души спасибо, — поблагодарил я. И с глубоким вниманием остановился возле стены, на которой были развешаны картины в багетных рамках. Небольшие. В основном — пейзажи.
В живописи я не был силён. И лихорадочно подыскивал в уме подходящие слова.
— Прекрасный колорит, — вылетела из меня глубокомысленная фраза. — Гогеновская палитра… — Я замолк, силясь вспомнить что-нибудь ещё.
Екатерина Павловна улыбнулась. Очень подозрительно.
— Скорее уж Ван-Гог, — поправила мягко старушка. — Но с большой натяжкой… — Я понял, что мои комплименты выдали всю глубину моего незнания живописи.
У Ивана Васильевича на устах играла загадочная улыбка. И я не мог понять, смущается он за меня или намекает: вот так, брат, надо в жизни знать многое, чтобы не попасть впросак…
В коридоре зазвонил телефон.
— Я подойду, мама, — сказал Иван Васильевич и вышел.
Екатерина Павловна вдруг спросила:
— Игорь Андреевич, а где вы празднуете октябрьские праздники?
Вопрос этот застал меня врасплох.
Я решительно не мог сказать, где буду отмечать седьмое ноября. Надо посоветоваться с Надей.
— Не знаю, — честно признался я.
— Если вы останетесь без компании, милости просим к нам, на дачу. Насколько я знаю, вы закоренелый холостяк…
Выходит, Иван Васильевич говорил с ней обо мне. Факт любопытный.
— Может быть, вам не очень импонирует наше престарелое общество, но мы с Ванюшей любим гостей. — Она засмеялась. — Хоть и говорят, что зять с тёщей не могут ужиться, но мы живём душа в душу. И вкусы у нас одинаковые.
Это вообще интересная новость. Я знал, что Иван Васильевич живёт с матерью. Выходит, Екатерина Павловна — тёща.
Я поблагодарил за приглашение.
Иван Васильевич, прощаясь, попросил:
— Если Яшин найдёт что-нибудь интересное, сообщи.
По старой дружбе.
— Конечно, — пообещал я.
В прокуратуру я шёл уже с лёгким настроением. Разговор с зампрокурора прошёл как будто ничего. Даже отлично.
Кабинет Эдуарда Алексеевича оказался запертым. Я сходил в канцелярию, поставил отметку о прибытии в командировочном удостоверении. Вернулся в свою комнату и, ещё раз набрав номер Эдуарда Алексеевича и убедившись, что его нет, стал перебирать бумаги на столе, окончательно успокоившись. И тут раздался звонок.
