Утром Андрей застал ее за тем, что она зашивала его футболку. В утреннем золотистом свете, льющемся из окна, она была похожа на какую-то святую с полотен старых мастеров: нежный профиль, будто обведенный тихим сиянием.
— Обещай мне, — сказала она, не подымая глаз и пытаясь порвать зубами нитку, — обещай мне пойти со мной за одеждой.
— Тебе стыдно, — вскочил Андрей с постели, — ходить со мной, таким неэлегантным?
Он поцеловал ее в еще сонный висок, забрал футболку и оторвал нитку.
Маша подняла глаза и улыбнулась:
— Конечно, стыдно. — И видно, лицо у него резко изменило свое выражение, потому что Маша поспешила добавить: — За себя. Получается, я за тобой плохо ухаживаю.
— Получается, — усмехнулся Андрей, подняв ее со стула и усадив снова — уже себе на колени, — что я у тебя вроде домашней скотины, за которой можно хорошо или плохо ходить?
— Так оно и есть, — серьезно кивнула Маша. — Можешь поменять скотину на домашнего питомца, суть не в этом. Мужчина, живущий с женщиной, не может быть настолько не стрижен. — Она взлохматила его волосы. — И не ухожен.
— Ладно, — легко согласился он. — Сегодня же подстригусь. А ты давно обещала мне заглянуть в шкафы своей матери и сменить черное на цветное.
— Баш на баш. — Маша была предельно серьезна. — С тебя — поход за новыми джинсами, летним пиджаком, парой свитеров и рубашек.
— Кхм, — нахмурился Андрей, прижимаясь носом к ее шее и вдыхая, как маньяк, ее запах: тепла и уюта, оставшегося со сна. — Это уже перебор.
— Тогда остаюсь в черном. — И Маша, вскочив с Андреевых колен, бросила в него футболкой. — Уже восемь! Мы опаздываем!
* * *
Подстричься он, конечно, не успел. Хотя был готов сделать многое, чтобы вынуть наконец Машу из вечных черных брюк и футболок, вечных — еще с гибели отца. Но ведь теперь, думал он, довольно насвистывая и направляясь в комнату, где его уже ожидали Максим и Тася, убийца найден и траур закончен. Грело его еще и то соображение, что мать Маши, вернувшись из Италии, не сможет недооценить Андреев вклад в дело преображения ее дочери. Да! Он сумеет обрадовать еще и будущую тещу, а такие очки легко не зарабатываются! И, на секунду застыв перед закрытой дверью («Будущая теща? Ты что, серьезно?»), он не стал додумывать крамольную мысль, а повернул ручку и вошел.
Максим Переверзин сидел за столом, похожим на школьную парту, и был сам крайне схож с учеником средней школы. Андрей специально не взял Машу с собой на допрос, хотя она и вызывалась. Время доброго полицейского закончилось. Пришло время злого. А уж насколько злого — увидим в процессе.
— Здравствуйте, — сказал он, сев напротив и с легким стуком положив перед собой кожаную папку. — Меня зовут капитан Яковлев. Я старший оперуполномоченный ГУВД России по городу Москве. Убийство профессора Шварца, крупного ученого, поставлено на особый контроль и будет расследоваться с предельной тщательностью. — Он заметил, как парень заерзал на стуле. — Итак, в соответствии с показаниями, данными два дня назад, вы проезжали около десяти вечера мимо дома профессора, чтобы увидеть его дочь, Надежду Шварц, знакомую вам по ролевым играм.
— Да. — Мальчик кивнул головой в легкомысленных, пепельного цвета кудрях. — Но не застали. То есть, — испуганно поправился он, — нам не открыли.
— Вас в машине было двое: вы и Таисия Боженина?
— Ну да. — Макс взглянул на Андрея карими глазами в длинных ресницах — само чистосердечие. Андрею вдруг подумалось, что он похож на Раневскую, ухайдакавшего тайком все котлеты и делающего вид, что только пописать выходил на участок, а мясо схомячил соседский кот.
— Ясно. — Андрей открыл папку — папка была пустовата, но бланки выглядели вполне внушительно. — К сожалению, я вынужден вам напомнить, что наша беседа ведется под запись и за дачу ложных показаний в нашем государстве предусмотрена статья.
Он заметил, что на невысоком лбу юноши выступила испарина.
— Мы не врем, — сказал Максим, но голос его звучал неуверенно, и Андрей обратил внимание, что он сразу прибегнул к множественному числу — будто бы спрятавшись за спину отсутствующей тут Божениной.
— Вы врете, — спокойно возразил Андрей. — Сосед, помогавший вам вытащить машину, видел человека, спрятавшегося на опушке леса. У нас есть отпечатки его обуви, и, я уверен, мы найдем его отпечатки и в машине.
— Не найдете. — Паренек вдруг злобно усмехнулся. — Или найдете, и очень много. Я в день человек двадцать вожу.
— Кто еще является членом вашей группы эльфов? — спросил Андрей, перейдя в комнату для допросов, где сидела девочка Тася. Маленькое лицо сердечком, огромный для такого лица лоб и испуганные глаза чуть навыкате — эльф и есть.
— Надя — наш игровой предводитель, я, Макс…
— И?
— И — все. — Девочка опустила глаза долу, сцепив пальчики на коленях, обтянутых черными легинсами.
— И еще один человек, — будто не услышав последней фразы, продолжил Андрей. — Тот, что стоял в лесу и наблюдал, как пожилой сосед пытается помочь вам вытащить машину. Сам он ничего делать не мог — его всего колотило, правда?
Девочка подняла на него умоляющие глаза:
— Мы с Максом тут ни при чем… Честное слово!
Отрывок из зеленой тетради
Красный плюс — уничтожить. Синий минус — оставить в живых. Лаконичные обозначения на бланках программы Т-4. Пациенты, расстрелянные в лесах Западной Пруссии, удобные автобусы с надписью «Торговля кофе “Кайзер”», только пахло в них вовсе не кофе. Это были первые передвижные газовые камеры. За ними последуют другие, попросторнее, оборудованные в виде душевых. Больные сами раздевались, упрощая работу палачам, потом пускался газ: карбон моноксид. После оставалось только выломать золотые зубы и — сжечь. Сладкий запах пополз над Германией, запах евгеники, науки об улучшении человека.
Организация предполагала несколько простейших ступеней: раз — учет и контроль всех частных и государственных больниц и приютов. Два — бланки по пациентам отправлялись на «отбор» трем медэкспертам, где ставились те пресловутые плюсы и минусы. Три — к больницам и приютам подъезжали автобусы, увозящие пациентов уже в одно из шести заведений для умерщвления. В замке Хартхайм, блестящем примере ренессансной архитектуры, больных перед умерщвлением еще и фотографировали. Врачам на память. А там оставалось только придумать более-менее уместную причину смерти и написать письмо родственникам — пример бюрократически-сентиментального штиля: «К нашему большому сожалению, мы вынуждены сообщить Вам… скоропостижно скончался… При его тяжелой неизлечимой болезни смерть означает для него избавление».
Впрочем, несмотря на все меры предосторожности, слухи стали просачиваться — жуткие истории, рассказанные медперсоналом, похожие на детские «страшилки», темный густой дым, день и ночь валящий из труб крематориев — центров уничтожения. Сладковатый трупный запах смешивался с туманами Саксонии и Ленца, и обитатели соседних городов и деревень забили тревогу. Гитлер распорядился приостановить программу. Приказ фюрера застал служащих Канцелярии врасплох. Мощная бюрократическая машина тормозила со скрежетом. Но разошедшихся докторов было уже не остановить — они увлеченно продолжали умертвлять своих пациентов уже любительски, на местах: от голода, сажая их на специальную «безжировую диету» (так называемая диета Е), или медикаментозно.
Впрочем, Институт антропологии, наследственности и евгеники кайзера Вильгельма решил не ограничиваться только отрицательной селекцией. Мало было уничтожить негодных — убитые освобождали место для идеального человека. И работники института подошли к его созданию с типично немецкой обстоятельностью.
Никита Торняков жил с бабкой.
— Бабка у него уже в маразме, — доверительно сказала Андрею Тася под конец допроса. — Они живут на ее пенсию, у нее надбавка «Дети войны», а родители квартиру сдали и дауншифтить в Таиланд свалили, на сына вообще положили. — Тася задумалась и добавила: — И я их не осуждаю. Никита… Он неприятный очень.
Маша смотрела на открывшего ей дверь молодого человека лет двадцати, почти полного альбиноса. Белые волосы, бесцветные глаза. Единственным ярким пятном на лице выделялись багровые прыщи, их Никита, как выяснилось из последующей беседы, теребил беспрестанно, как четки — ревностный католик. Торняков был в шортах и майке, позволявших оценить костлявую сутулую фигуру. Войдя вслед за Машей, Андрей смерил юношу оценивающим взглядом, какие-то намеки мышц у него все-таки имелись. И поморщился: парень был не на шутку волосат, но волосы на руках и ногах тоже были белесыми. Однако Маша, похоже, вовсе не разделяла его отвращения.
