— Да.
И добавил:
— Всего хорошего.
На следующее утро он беспощадно проспал. Поругиваясь и толкаясь ногами в штанины, надел-таки брюки. Подобрал с пола вчерашние носки, футболку… Вылетел, не умывшись, на крыльцо… И замер.
На крыльце наблюдался натюрморт: тарелочка с золотым ободком, прикрытая веселой желтой бумажной салфеткой. Андрей, нахмурившись, поднял салфетку, и рот его мгновенно заполнился слюной. На тарелке притулились пять пирожков с золотисто-коричневыми бочками, одуряюще пахнущие сдобой и детством. Да и просто — домашней едой, которую Андрей ел нечасто. Он взял один в руку, открыл рот и замер — оглядываясь по сторонам. Пирожки были все же сомнительного происхождения. Капитан, конечно, не верил, что кто-нибудь из коварных бандитов, которых он так самоотверженно ловит, решил поймать его «на пирожка», но и вчерашнюю девицу заподозрил не сразу.
А когда вспомнил о ней, то уже трясся в своей машине в сторону столицы и приканчивал последний из пирожков, устроив их на соседнее сиденье. Пирожки были отменные — с картошкой и грибами, а еще с капустой и с луком. Тарелку надо бы занести хозяйке, думал он, глядя на нее уже вечером, по возвращении. Поблагодарить за нежданный завтрак и твердо сказать, что ни к чему эти пирожки не приведут. Несмотря на их вкус, цвет и запах, до сих пор витавший в машине. Но адреса неизвестной он не знал. Поэтому успокоил свою совесть, трусливо оставив тарелку, уже чисто вымытую, на крыльце, как оставляют домовому. И домовой не подкачал — на следующее утро свежая порция пирожков вновь оказалась на том же месте.
В этот раз Андрей вкусил их по-барски, на веранде и с кофием. На следующий день были булочки с корицей и сосиски в тесте. А когда он уже почти привык к ежеутренним подношениям и даже, ложась спать на голодный желудок, с предвкушением ждал утра и новой порции радости для желудка, она появилась сама, с кастрюлькой.
Был поздний вечер, он выключил мотор и вылез, потягиваясь, из машины… И тут от белеющего рядом с калиткой ствола березы отделилась маленькая фигурка тоже в чем-то светлом. И подошла к нему. Андрей вздрогнул — все ж таки домовым не положено появляться в вещественном мире.
— Вот, — протянула она кастрюльку. — Я вам горячего принесла, — и, застеснявшись, добавила: — Только оно холодное уже стало. Пока я вас тут дожидалась.
— Кхм. Спасибо, — Андрей взял кастрюльку, от которой натурально пахло борщом с чесноком. И, сглотнув предательски нахлынувшую слюну, пошел к крыльцу. Уже поднимаясь по ступенькам, обернулся. Она все так же стояла возле калитки. — Ну что ты? Пойдем греть.
И он гостеприимным жестом распахнул дверь своей дачки.
Кроме кастрюльки с супом, у Светы оказалась с собой пол-литровая бутылка водки. Борщ и водка составляли базу для соблазнения, и нельзя сказать, чтобы Андрей этого не понимал, но… Но запах борща, но ловкость ее радостных летящих движений, когда она крошила зелень, накрывала на стол, резала хлеб (в то время как он безвольно плюхнулся и застыл на продавленном диване).
Андрей выпил — водка весело отдалась теплом во всем теле, и быстро стал хлебать борщ, пока Света старательно — «интеллигентно» ела рядом. И когда он наклонил тарелку, чтобы вылить последний багряный остаток супа себе в ложку, с готовностью вскочила:
— Добавки?
Андрей благодарно кивнул и опять выпил. И вообще во время второй тарелки они уже несколько раз пили за разные отличные поводы: за службу, которая и опасна, и трудна, за настоящих женщин, за мужчин из той же категории, и даже — это уже было Светино предложение — за любовь! Ну, тут уж, как говорится, сомнений за исход вечера не оставалось. Она села к нему на колени, он расстегнул ей блузку, далее — хором переместились в спальню и там же утром проснулись. Андрей — от внимательного нежного взгляда.
С утра этот самый совсем семейный взгляд ввел его в некоторое замешательство. Он кивнул ей, коротко, чуть ли не по-военному:
— Пора вставать!
Почти бегом натянул штаны и ринулся в сортир в противоположной части шести соток. Уединившись и уставившись в дощатую с зазором дверь, он сказал себе, что секс и еда — это отлично. Но вот просыпаться вместе — явный перебор. Однако озвучить девушке Свете сию глубокую мысль казалось ему совершенно невозможным.
Андрей вышел из сортира, привычно отфыркиваясь, умылся на крыльце, а когда вошел в дом, увидел, что ее нет. Ни ее, ни тарелочек от булочек, ни пустой кастрюльки от борща. И вздохнул с облегчением. А напрасно — это был еще не конец.
Бойся данайцев, дары приносящих. Данайцы, помнится, притащили троянского коня. А Света продолжала доставлять с утра выпечку и вечером — кастрюльки. Андрей несколько раз пытался ей сказать, что зря она это все, но она так искренне по-детски расстраивалась: глаза наливались слезами, круглая мордочка оплывала книзу, и в результате Андрей морщился, обнимал ее, и заканчивалось все тем же.
Только теперь она после выполнения программы-максимум, включающей еду и секс, выныривала из постели и Андрей провожал ее до дому, что было не всегда удобно, да и странно — ведь он жил один и ни перед кем не отчитывался. Но он ничего не мог с собой поделать. Ему было проще провожать ее в ночи, чем просыпаться рядом на следующее утро.
Однажды, возвращаясь с таких проводов, ему подумалось, что он получил идеальную женщину: нетребовательную, ласковую, хорошую хозяйку. С ней можно быть любым: уставшим, туповатым, мрачным. Многие не нарадовались бы такой любовнице. Но Андрей томился, прекрасно понимая, что использует сам, и одновременно чувствуя использованным — себя. Только он потреблял в этих отношениях еду и секс, а Света — любовь, которую сама себе выдумала. И пусть у одного все было задействовано на половом члене с желудком, а у другой на Психее и Амуре, но самого факта это не отменяло.
Если бы Свете нужно было от Андрея то же, что и ему от нее, роман бы продлился много дольше. Но они в своих желаниях никак не пересекались. И в душе Андрея росло недовольство собой и раздражение на них обоих. Больше того, Андрей ужасно скучал: он принадлежал к той мужской породе, которой от спутницы жизни надобен не столько комфорт, сколько константный вызов. Ему хотелось (хоть до появления Маши он сам себе в этом не отдавал отчета), чтобы его тормошили, держали в тонусе — ждали умных мыслей и движения вперед. Бедная Света в любом случае не могла обеспечить ему прогресс, отвечающий его страсти к самосовершенствованию.
— Я понимаю, я тебе не подхожу, — сказала она, опустив голову и обливаясь слезами, когда Андрей, наконец, нашел в себе смелость объявить, что им не стоит больше видеться. — Ну хочешь, я буду книжки читать? — спросила она с надеждой.
— Не хочу, — Андрей страдальчески поморщился. — Правда. Давай расстанемся друзьями, а?
И потом она снова рыдала, а он сидел в другом конце комнаты и запрещал себе приближаться — утешать, потому что боялся: она выиграет этот тур и снова начнет играть с ним в любовь. Она сама подошла к нему, шмыгая носом, попыталась расстегнуть ему рубашку, но Андрей отстранил дрожащую руку и, не отпуская ее ладони, как ребенка повел домой.
Довел до хибары, сам постучался и сдал, зареванную, из рук в руки матери: уставшей от убогого быта женщине с непроницаемым лицом. После чего скрывался у Хмельченко на квартире недели две. А когда вернулся на дачку, увидел на крыльце несколько тарелок с заплесневелой едой. Он выбросил тошнотворно пахнущие останки каких-то голубцов и рыбы под майонезом и оставил тарелки где-то под забором на участке, не решившись даже их занести в дом: как будто каким-то мистическим образом она могла последовать за своей посудой. Трус. Мелкий подлец.
— Как она оказалась в Москве? — спросила Маша, и он порадовался, что не видит ее лица.
— Я не знаю.
— Она потом не появлялась?
— Нет.
— Ясно.
И больше ничего не добавила. Он подъехал прямо к подъезду.
Маша потянулась назад за сумкой и замерла на секунду, перед тем как открыть дверь. Андрей, глядя вниз на ее руки, обхватившие сумку, потянулся в ее сторону. Но Маша отклонилась: молча и, как показалось ему, брезгливо. Вышла из машины, тихо хлопнула дверцей и исчезла в своем подъезде.
Андрей тронулся с места и подумал — впервые, с тех пор как опознал Свету Столоб в одной из похищенных одалисок: а если бы он не расстался с ней тогда? Была бы она сейчас прикована в богом забытой конуре в компании с убийцей? И ответил себе: конечно, нет. Ждала бы своего героя вечерами на дачке, читая в ожидании любовные романы и пекла бы свои пирожки. Он знал, что маньяк заманил эту девочку не возможностью написания некоего шедевра с ее участием. Нет, он заманил ее обещанием любви, которую он, Андрей, отказался с ней разделить.
Маша поднималась по лестнице, шатаясь от усталости. Усталости, вызванной этим тяжелым днем и признаниями Андрея.
