Двери забыли пририсовать.
Где-то что-то громко стукнуло, и Лёка мигом открыла глаза. Платон и не подумал подниматься. Он только оторвался от ее коленок.
– Вот и кофе, – весело сказала материализовавшаяся из сумрака магазина девушка. – И джинсы мы нашли! Вы попейте, а потом померяем.
Лёка моргнула.
Кофе был в огромной глиняной кружке, и пахло от него хорошо, настоящим кофе, без дураков. Девушку сунула кружку ей в руку, и Лёка бы не удержала, пролила, если бы Платон не перехватил. Он перехватил, отхлебнул, с удовольствием промычал что-то, и сунул кружку ей ко рту.
Она тоже робко глотнула.
Непонятно, как это все вышло, но в глотке кофе тоже было что-то невыносимо эротическое, чувственное, интимное. Она как будто приворотного зелья хлебнула!..
В зелье было много сахара и, кажется, еще чего-то.
– Корица, – пояснила девушка, когда Лёка на нее вопросительно посмотрела. – Для аромата. А примерочная здесь.
Платон как-то очень естественно расстегнул на ней ботинки и стащил один за одним. Теперь Лёка сидела на сундуке еще и без ботинок.
Ну, это уж совсем неприлично!
Сунув Платону кружку, она поднялась и пошла в примерочную, а следом девушка втащила стопку джинсов.
– Давайте я заберу вашу шубу. Вам будет удобней.
Лёка, как под наркозом, отдала ей шубейку.
Плотные шторы сомкнулись, и очень медленно Лёка расстегнула юбку, которая разлилась вокруг ее ног озерцом черного шелка, и один за другим стащила чулки.
Ничего не случилось. Ничего не произошло. Он был твоим любовником. Он знает тебя как облупленную. Он сто раз видел твои коленки, локти, зрачки, груди!..
Лёка быстро села на табуреточку, прямо на кипу джинсов, и тут сверху над ней нависла физиономия Платона Леграна.
– Ну что? Ни в одни не влезаешь?
– Уйди, пожалуйста!
– Может, другой размер попросить?
– Закрой штору немедленно!
Он вдруг протянул длинную ручищу, взял Лёку за подбородок и заставил смотреть себе в лицо.
– Я и забыл, какая ты, – сказал он негромко.
– Какая я? – как завороженная повторила Лёка.
– Красивая. Гладкая. Длинная.
Да. Это правда.
До превращения в картонную танцовщицу, Лёка все время чувствовала себя… живой. Женщиной из плоти и крови. Из желаний и фантазий. Из невозможных мечтаний, которые оказывались возможными, как только она шептала ему о них на ушко.
У них даже игра была такая. На светском мероприятии, где было невыносимо скучно, невкусно, глупо и незачем, она вдруг говорила ему, что именно сделает с ним, как только они доберутся до дома.
Или он рассказывал, как именно планирует провести субботнее утро. И им становилось наплевать на мероприятие, и думали они об одном и том же, и самым главным становилось… перетерпеть оставшиеся два часа до того, как за ними закроется дверь их квартиры.
И он никогда не боялся. Ни себя, ни ее.
Лёке казалось, что он воспринимает секс как еду или воду. Сколько-то можно протянуть… без, а потом все, помрешь.
Получив ее, он становился счастливым и гордым победителем, даже если он получал ее каждый день или через день, все равно – победа, гордость обладания!..
Картонная танцовщица со своим оловянным солдатиком ничего такого никогда не делали, и поначалу казалось – это к лучшему. В конце концов, любая зависимость опасна, а она начала впадать в зависимость, да еще как начала!
Оловянный солдатик рано вставал «по делам» – ему надо было навестить дочь, мать или бывшую супругу. Или съездить в магазин. Или отогнать машину на сервис. Или прочистить трубу в ванной. Шататься голым по замку ему даже в голову не приходило, как можно?! На людях они никогда не целовались – что за цирковые номера?! Полетом фантазии тоже не страдали – в этом есть нечто извращенное, а мы нормальные, нормальные!
Я называю тебя «зайка», а ты называешь меня «лапуля». Какие уж тут полеты!..
Собственно, вот и надпись «Конец». Во второй серии будут дети, но процесс их производства остается за кадром, ибо никого этот процесс особенно не интересует. Все от века известно, а нового ничего не изобретут!..
– Ну, как там? – услышала Лёка сквозь легкий и приятный шум в голове.
Так потрескивает огонь в камине. А может, это ее картонный замок горит?..
– Как размер? Подошел?
Батюшки мои! Размер!..
Она вскочила, натянула джинсы и покрутила попой перед Платоном, который и не думал убраться за занавеску.
– Ну как?
– Прекрасно.
Но на него нечего было рассчитывать. Ему нравилось все, что она себе покупала, кроме, пожалуй, шпилек. Впрочем, шпильки он тоже готов был терпеть.
Потеснив его, Лёка выскочила в зал, и обе продавщицы уставились на нее.
– Мне кажется, они вам великоваты. Завтра будут висеть здесь и здесь. Там есть размер поменьше, попробуйте!
Лёка ворвалась в кабинку, выкопала из кипы самые голубые, самые потертые на коленках и карманах, самые хипповые на вид, и втиснулась в них, понимая, что это джинсы ее мечты, и что бы ей ни говорили продавщицы, она без них уже не уйдет.
– Ну, вот это другое дело! – сказала продавщица громко, когда Лёка вернулась в зал и стала крутиться перед зеркалом.
– Сидят хорошо, – поддержала вторая тоже громко.
– Задница очень хороша, – добавил Платон, очень тихо, Лёке в самое ухо. – Глаз не оторвать.
Еще они купили невыносимо желтые ботинки на толстенной рифленой подошве, носки в цветах американского флага, зачем-то черную коротенькую жилетку, про которую продавщица сказала, что она будет очень хорошо смотреться с голубыми джинсами и белым Лёкиным свитером. Узкая жилетка подхватила Лёкину грудь так, что Платон моментально на нее уставился, и ей пришлось пнуть его локтем в бок.
Потом Платон купил рюкзачок, чтобы нести в нем пострадавшую мокрую юбку и еще что-то.
– Заходите к нам! Мы вам еще что-нибудь подыщем! – приглашали девушки, и Платон с Лёкой обещали, что непременно зайдут.
После полумрака волшебного магазина – как будто из табакерки вынырнули! – улица показалась ослепительной, сияющей, свежей, и Лёка полной грудью вдохнула сырой мороз, которым дышал нынче Питер.
Во всех этих новых вещах ей было как-то на редкость весело ощущать себя всю, от макушки до пяток, – и ноги в голубых джинсах казались длинными, и ботинки не жали, и было не страшно, что вот-вот упадешь, и грудь, подхваченная черной суконной жилеткой как-то по-особенному выпирала из шубейки. По крайней мере, Лёке так казалось.
– На. Это тоже тебе.
И он сунул ей перчатки. Лёка тут же сняла мокрые, в которых она упала, и нацепила сухие, толстые, замшевые, да еще такого же невыносимо желтого цвета, что и башмаки!..
Они шли и молчали.
Как бы это спросить… половчее? Как бы спросить так, чтобы он ничего не заподозрил?
Вот, например, если спросить: «Как у тебя с личной жизнью, Платон?» – это будет достаточно ловко, или он все-таки что-нибудь заподозрит?
А можно так спросить: «У тебя есть герлфренд, Платон?» Это будет достаточно непринужденно, или он все же заподозрит?..
И какое прекрасное, звучное слово «герлфренд»! Очень в духе двадцать первого века, как выразился бы Андрей Владимирович.
– Слушай, – Платон Легран поправил на носу очки и посмотрел на Лёку, – а этот, чью жену мы должны искать по всей Большой Морской, твой любовник, что ли?
Н-да.
Лёка шагала и смотрела на носы своих невыносимо желтых, только что купленных ботинок.
А черт его знает, кто он!..
Он главный мужчина Лёкиной жизни, ни больше ни меньше. Они вместе работают, вместе отдыхают, вместе ужинают – иногда. Они любят одно и то же – загород, баню, шашлыки и речку. Он очень нравится Лёке, высокий, красивый, длинноногий, вкусно пахнущий! Ей нравится, что он умеет «ухаживать за собой», принимает душ, покупает одеколоны, разбирается в марках одежды и знает, кого из пары Дольче-Габбано зовут Стефано. Еще ей нравится, что он начальник службы безопасности, а мужчина с пушкой за ремнем испокон веку привлекает женщин, как свет керосиновой лампы мотыльков. Ей нравится, что с ним можно обсудить дела сослуживцев, что его не утомляют «гаремные» разговоры – кто на кого и сколько раз посмотрел, кто кому позвонил, кто кому изменил или только собирается изменить.
Да, конечно, голым по квартире он не шатается и не щиплет ее за попку на скучном вечере так, чтобы никто не видел, но все же с неким намеком на продолжение. Теорему Ферма тоже доказать не сумеет, да и вообще вряд ли знает о существовании этой теоремы, равно как и всех прочих. Ну, книг никаких не читал! Но по нынешним временам их никто не читал. Еще он всегда безропотно моет посуду и чистит картошку – то есть «помогает»! – а так же обожает свою дочь. Значит, будущих совместных детей он тоже будет обожать.
При мысли о том, что планируются совместные дети, Лёка быстро втянула воздух, так что от холода заломило зубы.
– Лёка?
– Что ты ко мне пристал, Платон?
– Я разве пристал?
– Какое тебе дело, сплю я с ним или нет?
