Цифры, выскакивающие на электронных табло, им ничего не говорят. Им и в голову не приходит, что их кусок хлеба, кров над головой, учеба детей и сама их жизнь зависят от деловых индексов нью-йоркского «доу-джонса», лондонского «футси» или сингапурского «стретс». Они и слов-то этих никогда не слыхали. Может быть, это и хорошо…
Поэтому здесь напряженно и неслышно молотит сердце моей империи, здесь – центр возводимого мной мироздания. Здесь мой Родос, где я должен прыгать каждый день. Рубикон, который я перехожу ежечасно. Здесь поле моей ежеминутной битвы.
Вот оно – Бородинское поле, и небо Аустерлица, и окопы Сталинграда, и взятие Берлина, и никогда не утихающая буря в пустыне.
Огромные деньги, непрерывно двигающиеся в компьютерных каналах, излучают здесь гигантскую энергию и создают фантастическую атмосферу азарта, надежды, алчного восторга, страха. В этом огромном неуютном зале никогда не исчезает ощущение волнующего кровь флирта со смертельной опасностью.
Здесь – алтарь нашего презренного Храма Денег. Здесь – святая святых нашего прекрасного волшебного капища…
– Святая святых? – удивился мой финансовый директор Палей. – Евреи могли бы назвать это трефная трефных…
На стойке перед его столом – телевизор, всегда включенный, но звука нет, и комментатор на экране немо и страстно гримасничает.
– Итак, я продолжаю – рынок перегрет до предела! – говорил со страстью Палей. – Этот абсурд с краткосрочными облигациями доведет всех до большой беды… Вы меня не слушаете, Александр Игнатьич? – Слушаю-слушаю, мудрый Вениамин, – положил я ему руку на плечо. – Думаю…
– Поделитесь, – смирно предложил Палей.
– Обязательно, – пообещал я. – В надлежащее время. Что там западные инвесторы?
– Мелко суетят. Тихо, вполне корректно выводят свои деньги… Малыми дозами.
Нет, что ни говори, а это мое счастье – не пришли еще сюда большие, настоящие игроки. Мелкие шкуродеры, барышники.
– Ага! Значит, так… – Я взял со стола телевизионный пульт, включил звук, и оживший комментатор со страстью науськанного пса яростно заорал мне в лицо:
– …Приход в большую политику таких фигур, как Серебровский, не может не настораживать. Скорее всего он привнесет в политическую жизнь те же методы, которыми пользуется в бизнесе. А как сказал один остроумно-злой аналитик, Серебровский способен систему бандитского капитализма превратить в механизм капитального бандитизма…
Ах ты, дерьмо этакое! Тварь! Я со злобой выключил телевизор, а Палей заметил снисходительно:
– Не обращайте внимания, обычные штучки наемников… Мелкие корыстные насекомые из отряда кровососущих.
Да, к сожалению, ситуация не располагает к моцартовскому изяществу и легкости финансовых операций.
Я обернулся к Палею:
– Что нам известно о запасах ГКОшек у «Бетимпекса»? Сколько может быть их сейчас на руках у Гвоздева?
– Тьма! – уверенно сказал Палей. – Сначала они от кулацкой жадности их сами гребли без счета. А потом им правительство силком набило за пазуху бумажек на миллиард. Я это по своим источникам знаю точно…
Я глубоко вздохнул, как перед прыжком в воду:
– Значит, так, Вениамин Яковлевич… Завтра, за десять минут до закрытия торгов, сбросьте все наши ГКОшки.
– Все-е? – с испугом переспросил Палей.
– Все краткосрочные облигации. Мы к этому отношения не имеем, они переданы в трастовое управление «Вест-Дойче акционер банк». Передайте Фогелю и Кирхгофу по закрытой линии мое распоряжение. Устно, конечно…
– Вы не боитесь убить рынок?
– Как говорил один мой старый приятель – не преувеличивайте! Мы его не убьем. Немного уроним. А потом – поднимем… Сбросят немцы бумаги – докладывайте мне состояние биржи каждый час.
Я стоял посреди комнаты, весь из себя гулкий и облачно-пустой от хмеля, прижимая к груди свой шикарный чемодан. Лора, оторвавшись от работы на компьютере, смотрела на меня опасливо-подозрительно.
– Ну, ненаглядный мой гусар, какие совершил подвиги? – спросила она вполне незлобиво.
– Лора, подруга дней моих суровых, я сделал страшное открытие…
– Напугай и меня – за компанию.
– Я узнал, что выбитый из седла гусар – это кривоногий солдат в пешем строю. Представляешь, ужас? – возгласил я патетически.
– Страшно подумать, – кивнула Лора и показала на чемодан:
– У кого-то в пешем строю отбил?
Я прижал чемодан к груди еще теснее:
– Нет, подруга, это мое… Законное! Исконное! Мой меч-кладенец… Я с ним и в пешем строю гусар!
– Одним глазком!… Умоляю! – заверещала Лора. Я положил чемодан на стол, нагнулся, всматриваясь в цифирь наборного замка.
– Номер забыл? – напугалась Лора.
Я схватился за голову:
– Забыл! Е-к-л-м-н! Забыл! Что теперь делать?
– Я знаю мастерскую, это тут, недалеко…
Я обрадовался:
– Ага! Давай лучше прямо в ментовку заглянем, попросим пособить наших защитников-лимитчиков!
– А что там? – тыкала Лора пальцем в чемодан.
– Я ж тебе сказал – меч волшебный, называется кладенец – в смысле ма-а-аленький такой клад, как бы игрушечный… Можно сказать, кладюнечка…
– Кот, противный живой трус, перестань мучить! Вспоминай лучше номер, балда ты этакая!
– Подожди, давай подумаем… Может, ты мне поможешь… Что-то я запамятовал – когда у меня день рождения?
– Экий ты садист, Котяра! Код – 25-04-62! 25 апреля 1962 года!
– Отпираем! – Я быстро закрутил колесиками-шестеренками замкового кода, и это было сказочное удовольствие – будто пальцами влез в волшебные часы, махонькую машинку времени. Щелчок!
Поднял крышку и увидел, что у Лоры вытянулось лицо. Ах, какой же роскошный чемоданчик мне впарили когда-то за несусветную цену в магазине «Хэрродс»!
Откинувшаяся крышка отделена дополнительной перегородкой на молнии. В днище чемодана, в глубоких покойных нишах, обитых светлой замшей, лежит бельгийский автоматический карабин «зауэр». Отдельно ствол, отдельно приклад, затвор, оптический прицел, четыре переливающиеся ярой медью гильз обоймы с патронами. Красавец ты мой! Неописанный! Таможней!
– Кот, ты что, сдурел? Зачем это?
– Привет из прошлого, – доброжелательно улыбнулся я. – Забыла, что ли? Это ж мой рабочий инструмент…
– Кот, у тебя же пистолет есть уже… Зачем тебе? – Лицо ее дурнело от натекающего тона тревоги.
Ласково оглаживая полированную ореховую поверхность приклада, я поделился:
– По сравнению с этой машинкой пистолет – просто уличная рогатка!
– Кот, что ты придумал? Я тебя спрашиваю – зачем?
– Сезон скоро открывается – на охоту пойду, – невозмутимо сообщил я. – В этом году разрешена охота на бронтозавров…
– Кот, хочешь – на колени встану?
– Никогда, любимая! – подхватил я ее на руки. – Мы же кладенец-то не осмотрели полностью… Кладик-кладюнечку нашего…
Рывком разодрал я молнию на крышечном отсеке чемодана, и оттуда посыпались на карабин обандероленные пачки долларов. Потом несколько паспортов, кредитные карточки «Виза» и «Мастер-кард», и уж конечно, мы без этого никак не можем, – мое большое цветное фото. Тут я еще совсем молодой, орел, красавец и кавалергард, в чемпионской ленте, усыпанной бесчисленными спортивными медалями, жетонами и почетными знаками.
Я сорвал с пачки бандерольку, потом с другой, с третьей – деньги зеленой вьюгой полетели по комнате, я хватал их пригоршнями и сыпал на Лору с диким развеселым криком:
– Смотри, подруга, сколько у тебя «у.е.»! Вот это и есть уевище! Гуляем!…
А Лора, улыбаясь, слабо держала меня холодными ладошками, и две круглые росяные капельки медленно ползли к ее подбородку.
СЕРГЕЙ ОРДЫНЦЕВ: РАЗВЕДДОПРОС
На Театральной площади бушевал водоворот бесплодной и бессмысленной суеты.
В уже привычной неопрятной стройке колготели и толкались люди с плакатами, призывавшими обратиться к Богу, к коммунистическим идеалам, к йоговской медитации, быстро разбогатеть и подать на пропитание беженцам.
Мы рассматривали их с Сафоновым из машины, припарковавшейся перед Малым театром.
– Вот эту штучку спрячь под рубаху, – протянул мне Сафонов маленькую черную коробочку, похожую на бипер. – Радиомаяк…
– Опасаетесь, что они меня киднапнут?
– Нет, похищать они тебя скорее всего не станут. Но все-таки… Береженого Бог бережет, – рассудительно-неспешно сказал Сафонов. – А вот эту булавку воткни за лацкан куртки. Это мощный микрофон-транслятор – мне весь ваш разговор будет слышно. Чуть что – мы тебя так прикроем, что им мало не покажется…
– Спасибо!
– Не за что. Ты не дергайся, головой не крути – мы тебя ни на миг из поля зрения не выпустим.
– Алексей Кузьмич!
– А?
– Вы Интерпол чем-то вроде детсада представляете?
– Нет, серьезная контора. Бывал я там. Однако разница с нами имеется. – Когда Сафонов ухмылялся, его каленая бурая морда покрывалась трещинами, как старая глина.
