Днем ворота иногда оставались открытыми и можно было вообще без всяких достоверных предлогов при определенной сноровке проникнуть в подземный гараж совершенно незаметно, а оттуда на лифте или по черной лестнице попасть в дом, на любой этаж. Все прочее — дело техники, то есть хорошей дверной отмычки либо дубликата ключей.
Стас спустился в гараж с большим мусорным мешком в руках. Он успел переодеться. Вместо любимого костюма цвета грозовой тучи на нем были черные джинсы, старые кроссовки, серый спортивный пуловер, потертая кожанка и замшевая черная кепка. Он погрузил мешок в багажник своей «Тойоты» цвета какао с молоком и выехал из гаража.
На пересечении Тверской и Садового кольца он застрял в пробке. Рядом, почти вплотную, стояла допотопная старая «Волга». Лысый пожилой толстяк за рулем не спеша, с аппетитом поедал огромный гамбургер. Стас терпеть не мог макдоналдсовскую еду, считал ее вредной для здоровья и сначала глядел на лысого соседа с отвращением, но потом вспомнил, что не обедал сегодня. До встречи оставалось достаточно времени, чтобы спокойно поесть. Он остановил машину у скромного гриль-бара неподалеку от старого цирка, поменял сотню долларов.
В баре было пусто, орала музыка. Толстая крашеная блондинка молча положила перед ним меню. Стас заказал себе овощной салат, баранью отбивную на косточке и попросил приглушить музыку. Пора было наконец позвонить матери. Он собирался сегодня ночевать у родителей и, чтобы обеспечить себе спокойный вечер, без слез и упреков, включил свой мобильный и набрал номер.
Трубку долго не брали. Наконец он услышал сонный голос. У Натальи Марковны была сильная одышка.
— Стасик, ты дома? Почему ты не берешь трубку? Почему отключил мобильный?
— Нет, мама. Я не дома. А мобильный включен. Вот, я тебе звоню.
— Где ты?
— Я в кафе. Зашел пообедать.
— Лучше бы ты приехал к нам. У нас борщ, Котлетки из индейки, твои любимые. Ты был у себя дома?
— Да, конечно.
— Там все в порядке?
— Разумеется, мама. А почему ты спрашиваешь?
— Ну так… Просто я весь день ждала твоего звонка, заснула в кресле, и мне приснился нехороший сон, будто разгромили твою квартиру, вспороли кровать.
— Снам нельзя верить, мама, — медленно, по слогам произнес Стас, — а в кресле спать неудобно. У тебя, наверное, затекла шея, вот и привиделись кошмары. Как ты себя чувствуешь?
— Было очень плохо, но теперь лучше. Главное, ты позвонил, больше мне ничего не надо. Папа сказал, ты сегодня приедешь к нам ночевать. Это правда?
— Да, конечно. Я приеду. Я поздно, часов в двенадцать.
— Хорошо, сынок, мы тебя будем ждать. Скажи, ты уже встречался со следователем?
— С каким следователем, мама? — поморщился Стас и выбил сигарету из пачки.
— Ну с тем, который занимается убийством твоего шофера. Понимаешь, он несколько раз звонил папе и сюда дважды. Он говорит, что послал тебе повестку по почте. Твои телефоны не отвечают, у тебя на фирме не говорят, где ты. Мне кажется, ты делаешь большую ошибку, Стасик. Я понимаю, как это тебе неприятно и тяжело, но встретиться надо. Ты слышишь меня?
— Да, мама. Я тебя слышу. Мы сейчас не будем это обсуждать. Я приеду, и поговорим. Все, у меня садится батарейка. Целую. Вечером увидимся. — Он отключил телефон и тут же нервно закурил.
Из кухни доносился запах жареной баранины. Вскоре принесли салат и большую красивую отбивную. Но аппетит пропал. Он заставил себя съесть немного овощей, почти с отвращением пожевал сочного мяса, опять закурил.
Когда подали кофе, он вдруг подумал, что можно запросто не встречаться с Ириной и вообще никуда не ехать. Все и так ясно. Спившийся человек опасен только для самого себя и близких родственников.
— Нет. Я должен убедиться, — пробормотал Стас, не замечая, что говорит вслух, — ведь если не он, то кто же? Больше некому…
— Что, простите? — уставилась на него крашеная официантка, которая как раз подошла поменять пепельницу.
— Ничего! — рявкнул он так, что девушка отпрыгнула.
Кофе был приличный, в меру крепкий. Вообще кухня в этом неприметном заведении оказалась очень качественной. Стас расплатился, оставил щедрые чаевые и еще дал десятку старику швейцару.
До встречи оставалось пятнадцать минут, пробок по дороге не было, и приехал он ровно в шесть, нашел удобное место для парковки, выключил мотор, откинулся на мягкую спинку и закрыл глаза.
«Спившийся человек, живущий в Выхино без телефона, на деньги сестры, ни на что не способен, — думал Стас, — правда, есть алкоголики, которые от запоя до запоя вполне вменяемы. Но с другой стороны, десять лет зоны могут сделать любого полнейшим дерьмом. Или наоборот? В зоне есть шанс стать сильным и даже очень сильным. Могло такое произойти с Юркой Михеевым? Если бы он там стал сильным, он жил бы сейчас как-то иначе».
Перед ним возник зыбкий образ худенького невысокого мальчика. В двадцать лет Михеев выглядел подростком, у него были мягкие светлые кудри, большие круглые голубые глаза, нежный румянец во всю щеку. Он смешно гримасничал и размахивал руками, когда рассказывал что-то. Сокурсники называли Михеева Мультиком. Хриплый, тяжелый бас никак не вязался с его несерьезной внешностью.
У Юрки Михеева был голос Высоцкого, он действительно знал наизусть почти все его песни и пел под гитару так, что, если закрыть глаза, невозможно было отличить от оригинала. Известно, как любят Высоцкого уголовники. Юрка мог стать в зоне уважаемым человеком. Даже вором в законе мог стать.
— Ни-фи-га! — шепотом выкрикнул Стас. — Михеев ничтожество, слабак, жалкий фигляр. Его, скорее всего, в зоне опустили. Московский мальчик из интеллигентной семьи, балованный, изнеженный, почти женственный, обязан стать петушком в зоне.
Зыбкий образ все еще плавал перед Стасом и как будто усмехался. Губам стало щекотно от шепота. Стас испугался, что в который раз говорит вслух, с самим собой. Он тряхнул головой, широко распахнул глаза. Перед ним было ветровое стекло, забрызганное грязью. Вокруг сновали машины и люди. Накрапывал мелкий серый дождь.
«Михеев мог стать в зоне кем угодно, — подумал он, — совершенно не важно, кем он стал. Главное, он ничего не знает, и никто не знает. Вообще никто. Ни одна живая душа. Как можно знать то, чего не было никогда?»
В стекло постучали. Стас вздрогнул и так резко повернулся, что потянул какое-то сухожилие в шее, поморщился от боли, подумал, что теперь будет долго при каждом движении болеть шея, и не сразу разглядел девушку, которая стучала в стекло. В глаза бросился плащ из тонкой кремовой кожи, шелковый бежевый шарф, прядь распущенных светлых волос.
— Вы Петя? — спросила она, когда он опустил стекло.
— А вы Ирина? — он заставил себя улыбнуться и открыл дверцу. — Садитесь в машину. Дождь.
Она долго возилась с зонтиком, наконец опустилась на сиденье рядом с ним. Она была удивительно хороша, как будто сошла со страницы модного журнала. Высокая, очень худая. Волосы серебристо-пепельные, тяжелые, атласные, до середины спины. Белая тонкая кожа, длинные кошачьи глаза, но не зеленые, как у кошки, а совершенно черные, с перламутровыми голубыми белками. Высокие скулы, тонкий прямой носик, крупный чувственный рот. На своего низкорослого неказистого братца она ни капли не была похожа. Салон наполнился ароматом каких-то головокружительных духов. Стас тут же заметил настоящие крупные бриллианты в ушах и на пальцах, сумочку и сапоги из светлой страусовой кожи. Сапоги были совершенно чистыми. Если бы она прошла пешком хотя бы сотню метров, непременно заляпала бы их грязью.
— Здравствуйте, Петя, — она улыбнулась ему так сладко, словно собиралась поцеловать, — вы потрясающе выглядите. Ни за что не узнала бы вас.
— Ну конечно, лет семнадцать прошло, — улыбнулся в ответ Стас, — вы были такой маленькой, а я был всего лишь сокурсником вашего старшего брата, мы с вами встречались только два раза, страшно давно, как будто в другой жизни. Как вы можете меня помнить?
— А вот и нет, — она откинула длинную прядь и уставилась на него в упор, не моргая. — Именно вас, Петя Мазо, я запомнила лучше, чем других. Вы были таким милым закомплексованным толстячком с дурацким хвостиком на затылке, а я была подростком и тоже подыхала от всяких комплексов, поэтому сразу обратила на вас внимание. Почувствовала родственную душу. Вы починили мой магнитофон «Электроника». В соседней комнате все танцевали при погашенном свете, а вы возились моим кассетником. Помните?
— Совершенно не помню, — пожал плечами Стас.
— Он потом еще очень долго работал, мой магнитофончик, — произнесла она медовым голосом, продолжая смотреть на него в упор, — да, Петя, вы были уютным добрым толстячком, а теперь вы настоящий красавец, можно запросто голову потерять. Женаты? Есть дети?
— Нет. Ни жены, ни детей.
