Маша вынула из кармана джинсов мобильник, взглянула на время. Без пятнадцати пять. Что ж за невезенье-то сегодня такое! Музей был маленький, почти игрушечный. Сколько там могло быть посетителей за день? Вот и закрылся пораньше. Мало на что надеясь, Маша с досадой надавила на кнопку звонка.
– Иду! Иду! – вдруг раздался мужской голос с другой стороны дубовой двери. Послышался звук отпираемого замка, дверь открылась. В проеме появилась крупная фигура, судя по сильному развороту плеч под отличным темно-синим пиджаком, явно спортсмена. И еще, подняв глаза, убедилась Маша, откровенного красавца восточного типа: смуглая кожа, яркий рот, большие темно-карие глаза, волосы, вьющиеся крупными кольцами.
– Вы что-то хотели? – спросил молодой человек и улыбнулся, от чего стал еще краше.
Маша с непривычки даже несколько смутилась:
– Да. Мне посоветовали обратиться в ваш музей в антверпенском городском архиве. Дело в том, что я ищу одну семью…
Дверь резко распахнулась:
– Проходите. – Он пропустил ее в небольшую квадратную комнатку.
Маша огляделась: стол с кассой (вход – 5 евро); на стенах – черно-белые фото, она узнала улицу на левом берегу в Париже; плакаты антинацистского толка… Огромный яркий ковер петчворк: Моисей со скрижалями. Вертушка с открытками и прозрачный ящик для пожертвований.
– Значит, вы ищете свою семью? – спросил юноша уже по-английски, глядя на нее с явным сочувствием.
Маша помотала головой:
– Нет, я…
– Родственников, пропавших во время Холокоста? – перебил ее молодой человек.
– Нет, вы неправильно поняли. Я… Я не еврейка. – Маша увидела, как тот непонимающе нахмурился, и поспешила продолжить: – Дело в том, что я сейчас работаю над неким… искусствоведческим исследованием.
Юноша нахмурился еще больше:
– Искусствоведческим?
– Да, – смущенно кивнула Маша. – Я действительно ищу одну еврейскую семью. Богатую, скорее всего, из Антверпена.
Молодой человек чуть брезгливо усмехнулся:
– Если это касается произведений искусства, экспроприированных у евреев нацистами во время Второй мировой…
– О нет. Ко Второй мировой это не имеет отношения. Скорее, – улыбнулась Маша, – к войне восьмидесятилетней. 1555 года.
– Ого! – Юноша поднял бровь. – И что же с этой семьей случилось такого… достойного искусствоведческого исследования?
Маша растерянно пожала плечами:
– Увы, не знаю. Знаю только, что они были достаточно состоятельны, чтобы, с одной стороны, иметь свой герб, а с другой – собственность. И сложить камин из… – Маша порылась в сумке и дала юноше уже чуть потрепанные копии фотографий, – вот этих изразцов.
Молодой человек, смешно сморщив нос и склонив голову набок, перебрал листки и передал их обратно Маше.
– Чего конкретно вы хотите?
Маша показала пальцем на герб в углу изразца:
– Вот он, герб. И это моя единственная зацепка, потому что неизвестно, где он находился, тот самый камин. Я только смогла датировать сами изразцы: они выполнены примерно в середине XVI века.
Юноша кивнул, чуть нахмурившись:
– Я понял задачу. В нашем музее действительно есть материалы, связанные с евреями Бельгии: реестры семей, проживавших тут во время оккупации, перечень жителей иудейского вероисповедания в девятнадцатом и начале двадцатого века. Есть даже один 1756 года… Но глубже XVIII века, а уж тем более XVII… – Он развел руками. – Все крайне хаотично.
– Конечно, я все понимаю, – попыталась придать своему голосу оптимизма Маша.
– Не думаю, что на самом деле понимаете. – Юноша посмотрел на Машу и грустно улыбнулся. – В Бельгии имеются прекрасные упорядоченные архивы в том же Антверпене… Но конкретно наша, еврейская история – погромы, пожарища, бегство из одной страны в другую… Как бы вам сказать? Не способствует строгой организации материалов.
Маша грустно улыбнулась в ответ, кивнула:
– Революции, войны, миллионы погибших от репрессий. Видите ли, я сама не из той страны, которая способствует сохранению архивных данных. Но попытаться все равно стоит.
Молодой человек кивнул, будто принял ее в свой клуб, подал руку:
– Симон.
– Мария.
– Вы правы. – Он осторожно пожал Машину ладонь. – Давайте искать, Мария. Но все ж таки должен вас предупредить: эпоха, которая вас интересует, особенно… неприятная.
– Неприятная? – нахмурилась Маша. – В каком смысле?
Он указал ей на стул:
– Присядем?
Маша послушно села и подняла глаза на красавца, облокотившегося рядом на стол с кассовым аппаратом.
– В еврейской истории, и так изобилующей трагическими событиями, есть три самых страшных периода. Первый – разрушение и поджог Второго храма в Иерусалиме. Ну, вы, наверное, в курсе: огромный храм пылал десять дней, сам город был превращен в руины, а в восстании против римлян погибло более миллиона человек – колоссальная по тем временам цифра. Второй…
– Холокост, – кивнула Маша.
– Да. Шесть миллионов погибших. Истребленный язык – идиш. Об этих двух фактах знают все…
(Маша тактично промолчала: про разрушение Второго храма она помнила весьма смутно. Впрочем, кому интересна чужая, тем более столь древняя история?)
– Но есть еще и третье кровавое событие: Священная война против евреев, развернутая в испанском королевстве христианнейшими монархами Фердинандом и Изабеллой. В 1492-м они приняли в Альгамбре эдикт об изгнании. А дальше… Поднялась и набрала силу волна резни, погромов и насильственного крещения. Родилось в кострах и пытках чудесное предприятие, наводившее до XIX века страх на всю Европу.
– Священная инквизиция? – тихо уточнила Маша.
– Она самая, – кивнул Симон. – И те, кого не успели сжечь, тысячами стали покидать свои дома. Кто отправлялся в Турцию и Африку… А кто – искать место в Европе, где возможно было выжить. «И шли обессиленные пешком триста тысяч, в числе их был и я, весь народ – отроки и старцы, женщины и дети; в один день из всех областей королевства… Куда погнал их ветер изгнания…» – процитировал музейщик, прикрыв глаза, и Маша постеснялась спросить кого.
А Симон открыл глаза и добавил чуть смущенно, уже совсем другим тоном:
– Как ни грустно, гонение на евреев пришлось на прекраснейшую эпоху Ренессанса, расцвет искусств и наук.
Маша посмотрела на него без улыбки – чем-то, то ли разлетом плеч, то ли явной подкованностью в истории, он напомнил ей друга детства Иннокентия[3].
– Странно… И как вы думаете, почему? – спросила она.
– У меня есть одна мысль, – оживился Симон. – Понимаете, в эпоху Возрождения человечество стало вновь изучать античные тексты. И совсем рядом оказались другие тексты – еще более древние еврейские книги Талмуд и Тора. Но если от покрытых пылью веков античных текстов можно было не ждать беды, то тексты иудейские были слишком близки христианству и потому опасны. Многие монахи-доминиканцы, взявшиеся в ту пору читать Талмуд, чтобы участвовать в диспутах (да-да, было и такое развлечение в XIII веке в Арагоне, и все с целью доказать превосходство христианства!), сами перешли в иудаизм. И закончилось это для них плохо.
– Как именно? – спросила Маша, уже зная ответ.
Симон пожал плечами:
– Да как обычно в ту пору – их сожгли. Но священные еврейские книги с тех пор имели право издавать только на иврите – а на нем говорил и читал мало кто даже из самих евреев. Это с одной стороны. А с другой стороны, в Европе шестнадцатого века появилась другая «зараза», вредоносная для папского престола: лютеранство. Кстати, Лютер поначалу евреев очень даже любил: был уверен, что стоит им «узреть истинного Бога», как они станут его союзниками против католиков. Однако наши и в протестанты обращаться особо не торопились и умело лавировали в теологических войнах, сохраняя нейтралитет. Проблема в том, что ни Лютер, ни папа римский не были готовы простить нам такую политику невмешательства… И иудеев выгоняли то с одного, то с другого насиженного места. То тут, то там выходил эдикт какого-нибудь принца, позволяющий им селиться на своих землях (в обмен на серьезное финансирование очередной военной кампании, естественно). Но под давлением папы князек постепенно скисал и издавал следующий «запрещающий» указ. Обрадованные лавочники срывались с цепи и устраивали погромы в еврейских кварталах, и бедолаги вновь собирали пожитки, снова прощались со своими могилами и отправлялись в путь…
Симон взглянул на Машино серьезное лицо и вдруг улыбнулся:
– Впрочем, в этом кошмаре были и свои плюсы.
– Даже так? – Маша недоверчиво подняла бровь. – Это какие же?
– О! Умение увидеть плюсы даже в такой патовой ситуации – чисто еврейский конек! – сверкнул белоснежными зубами Симон. – Бегущие от инквизиции евреи добрались до Северной и Восточной Европы, с одной стороны, и до Константинополя и Леванта – с другой. Они принесли туда культуру и умения, до тех пор существовавшие лишь в Италии и Испании. Там они торговали, управляли землями, благодаря своим знаниям занимали ведущие посты и с Балкан, к примеру, могли даже влиять на европейскую политику. Но главное – они на несколько столетий усвоили главный урок.
