Нынешняя его жизнь в просторной чужой квартире могла с полным основанием считаться бесприютной.
Его жена — вдова трагически ушедшего из жизни известного журналиста — медленно привыкала к менту. Игумнов приезжал, когда жена спала, исчезал до того, как она поднималась. Когда же иногда они вместе завтракали в ее громадной кухне, выяснялось, что и вкусы в еде у них весьма разные, связанные с их прошлой жизнью. Жена всему предпочитала полюбившийся с детства свежий творог, импортные сыры, которые и теперь еще получала номенклатура. Начальник розыска не был гурманом — Игумнова очень быстро узнали в расположенной рядом на Лесной «Пельменной» и «Блинной»…
— Садитесь, ребята…
Надежда принялась хозяйничать. На столике появились бутерброды, колбаса, крутые яйца.
Первым делом оприходывали коньяк — Люськин подарок.
Разлили на всех. Бакланов тоже выпил. Для него это была не доза.
— Чувствуется аромат, — Цуканов передал младшему инспектору пустую бутылку. — Выбросишь, когда пойдешь. Это ваниль. «Армянский» ни с каким не спутаешь.
Карпец не согласился. Заметил авторитетно.
— Я за «калараш». Семилетней выдержки.
В связи с этим завязалось даже подобие дискуссии.
— Ну ты сказал! «Каралаш»!
— А что?!
Игумнов не дал спорящим поднять ставки.
Особых новостей во время его отсутствия в отделении не появилось и тем не менее они были.
Цуканов — второй по-старшинству — сообщил:
— Звонил начальник Инспекции по личному составу…
— Исчурков?
— Да. Чего-то ты ему должен.
— Что именно? Не сказал?
— Темнил.
— Ясно…
Тут и гадать не надо было.
Жалобе убийцы, сидевшего в Следственном изоляторе, дали ход.
— Переслали из Президиума Съезда. На тебя и Бакланова… — Цуканов взглянул на гаишника, но тот и ухом не повел. Полез за жвачкой:
— Я думал, что с этим покончено.
— Исчурков настроен свирепо…
— Хер с ним… Теперь дела…
Карпеца Игумнов отправил спать домой.
— Завтра с утра поедешь на Арбат. Кафе «Аленький цветочек». Будешь там, пока не объявятся Муса или Эдик. График работы себе определишь сам. Как только они объявятся, не принимая мер, позвонишь в отдел. Будь на связи…
— Обязательно.
— Пока вас с Баклановым не было, — вспомнил Цуканов. — следовательша уже звонила, интересовалась кавказцами-свидетелями…
— Вот будет сюрприз, если повезет.
— Это так… — Заворачивая пустую бутылку в газету, Качан непонятно улыбнулся.
За улыбку эту жуликоватую и двусмысленную Карпеца не долюбливали.
Считалось, хотя прямых доказательств тому не было, что младший инспектор по-тихому докладывает обо всем Картузову. Однофамилец милицейского начальника постоянно находился на периферии всех нарушений по службе — пьянок, загулов.
Был в курсе. Но при этом ни разу не погорел сам.
— Оружие не бери, — закончил Игумнов, — в контакт с Эдиком и Мусой не вступай.
Бакланов тоже поднялся. Утром у него были какие-то дела в гараже Совета Министров. О частностях он не стал распространяться.
— Если будет успех — вы первые узнаете. Ну я погнал… — Дверь купе с зеркалом отъехала под его мощной лапой. — До завтра.
Карпец вышел следом.
— Держу пари… — заметил Цуканов. — Картузов завтра же будет знать, что в вагоне выпивали… — Он с сожалением покосился на застеленную верхнюю полку — до прибытия волгоградского поспать вряд ли удастся. — Как считаешь?
— На то и щука, чтобы карась не дремал…
Несмотря ни на что, Игумнов не собирался отказываться от удачливого млаадшего инспектора.
Вначале он хотел послать к «Аленькому цветочку» Качана, но раздумал.
Видел, что происходит. Не стал мешать. Рано или поздно все равно закончится скандалом.
«Весь вокзал обо всем знает…»
Запили чаем, настоенным Надей на травах.
— Устала, милка? — спросил ее Игумнов.
Слово всплыло из самой глубины памяти. Костромские — мать и бабка Игумнова — его самого называли «милка», «милушка». А еще и «родное сердце..»
Надя отставила чашку.
— Мне нравится…
Цуканов внес ясность:
— Продлится это неделю. И сразу в день закрытия, начнется разъезд. Вся та же процедура только наоборот… — Впереди, однако, ментам маячил островок удачи. — Как только все съедутся, на время сходняка казарменное положение отменят…
Надя вздохнула.
Ее устраивало это временное житье в вагоне вместе с бывшим мужем.
«Как все было тогда?» — подумал Игумнов.
Он помнил начало их романа — неожиданное, вроде даже навязанное обоим.
Начальников вокзальных отделений розысков вызвали в Управление вместе с дознавателями. В телефонограмме не была объявлена форма одежды. В гражданском на совещание прибыли только двое — Игумнов и Надя. Он — в черном костюме. На ней — белое платье.
— Вырядились… — прошипел из президиума начальник розыска Управления. Генерал Скубилин уже успел сделать ему замечание по поводу несоблюдения подчиненными формы одежды. — Как жених с невестой…
Игумнов и Надя впервые вдруг взглянули друг на друга под неожиданным ракурсом…
Через год они подали заявление, а еще через год он встретился с нынешней своей женой. Брак распался.
Разница в отношении обеих женщин к нему была очевидна. Вторая жена поднимала его планку. С нею он становился таким, каким мечтал быть.
Надя же любила вокзального мента, каким он и был в действительности.
— И еще новость… — Цуканов снова удивил: — Но только для своих. Нами интересуется транспортное КГБ… Знакомый в кадрах сказал. Козлов запросил личное дело Качана…
— Может хотят переманить?
Об этом стоило подумать.
Игумнов посмотрел на часы, до прибытия оставалось около часа. Построение личного состава на платформе начиналось еще раньше. Укладываться не было смысла. Он спросил Цуканова:
— Как волгоградский? В графике?
— Опаздывал, но обещали что догонит…
Ночью погода испортилась. Все заволокло мелкой порошей.
Молочно-матовые тарелки светильников плавали над перроном как в тумане.
Волгоградский так и не смог наверстать упущенное, поезд прибывал с опозданием. Но построение личного состава все равно началось во время, как было намечено. Оперативники заняли места по периметру вокзала и вдоль платформы. По нескольку человек, согласно дислокации, торчали у белых разметок, обозначавших места остановок вагонов.
Под крытым перроном еще загодя заняла места комитетская охрана, водители престижных правительственных «волг», «икарусов», вокзальные носильщики. Поодаль у своих «рафиков» ждали кубинцы, слушаки милицейской Вышки. Все нетерпеливо посматривали в сторону горловины станции, но там все было глухо: скрещение рельс, недвижные сигнальные огни вдоль путей, отблески света на контактной сети подвески…
Высокопоставленные встречающие из Центрального комитета и Комитета государственной безопасности коротали время в депутатской комнате у огромного телевизора. С чаем, с «боржомом».
Так называемые представители общественности — с гвоздиками в руках слонялись по перрону. Им негде было приткнуться…
Оперативники стояли на платформе невыспавшиеся, злые.
Игумнов нервничал, готов был сорваться на каждого. В первую очередь, на своего зама.
Функции их временно были перераспределены.
Выстрелом на перроне и свидетелями — Мусой и Эдиком занимался Игумнов, заместитель взял на себя остальную мелочевку.
На время встречи делегатов все текущие дела были заморожены, отложены, приостановлены, но уже на другой день после закрытия Съезда — за них должны были начать строго спрашивать. За нераскрытые кражи, за допущенные грабежи в электричках…
— Скидки нам не дадут, Цуканов.
— Я знаю!
— В девять утра, если эксперт не прорежется, придется с ним связаться… — Игумнов подошел к Качану. — Не знаешь, баллист появился на дежурстве?
— Он вобще не приезжал.
— Может к утру оклимается…
— Может…
Качан рассеянно поглядывал на часы. Верка уже ждала его в автокамере. Поезда все не было. Волгоградский появился, когда нетерпение на вокзале достигло пика.
— Едут!
Тут же немедленно возник Картузов. Начальник отдела самолично с радиотелефоном протрусил мимо выстроившихся на платформе.
— Внимание! Разобрать вагоны…
Состав подвигался медленно, казалось, плавно парил над рельсами. Министерство Путей Сообщения расстаралось — на подвоз наидостойнейших из наидостойнейших выделили лучших машинистов Дороги.
Игумнов был начеку.
Все могло повториться сейчас…
По перронному радио уже начали вперемежку нести музыку с речами.
— «…Бессмертные идеи великого Ленина, с которыми съезд сегодня будет сверять…»
