— Ну и что?
— Он невиновен!
— А вы что об этом знаете?
— В этот вечер у Таламани было свидание с одной из дочерей сапожника Бертолини.
— Это еще что за новая история?
— Он любил Эуфразию, и она его тоже.
Тереза запротестовала:
— Ты ошибаешься! Это была не Эуфразия, а Клара!
— Совсем нет! Эуфразия.
— Да что ты говоришь?! Клара сама мне рассказывала о своей любви к Эузебио. Она говорила, что когда они поженятся, она поедет с ним в Милан и будет там жить как настоящая дама!
— Ты все перепутала, Тереза! А мне Эуфразия клялась, что Эузебио собирается на ней жениться и что после этого они уедут в Швейцарию!
Состояние Чекотти напоминало сейчас то, которое испытывает пловец, думающий, что он почти у берега и вдруг замечающий, что он был жертвой миража и берег еще очень далеко, так далеко, что нет надежды до него добраться. Слепой гнев охватил его и лишил последних остатков хладнокровия. Схватив стоявшую на столе пустую бутылку, он хватил ею изо всех сил по стене. Бутылка разлетелась вдребезги. После этого взрыва ярости немедленно наступило молчание. Маттео просунул палец в узел своего галстука и освободил его. Потом расстегнул воротник. И наконец сказал глухим голосом:
— Слушайте меня хорошенько, вы обе… Не принимайтесь больше за свое, ладно? Мне нет никакого дела до Эуфразии и Клары, не вижу никакой связи между поведением этих девушек и преступлением, в котором обвиняют Россатти!
Мягкая, невозмутимая Сабина посмотрела на полицейского тем невинным, чистосердечным взглядом, который вызывал у него желание закатить ей пощечину.
— Но как же, синьор? Если Эузебио прогуливался с Эуфразией, значит, он не был с Амедео… и даже, если бы они встретились, Амедео только порадовался бы, что Эузебио предпочитает Аньезе другую девушку!
— А с кем, по-вашему, Таламани обручился в тот день?
Тереза стала объяснять:
— Я думаю, что Эузебио сделал это для того, чтобы мэтр Агостини оставил его в покое, но он все равно никогда не женился бы на Аньезе… На девушке, которую не любят, не женятся, особенно, когда любят другую. Правда, синьор?
— Об этом я ничего не знаю! Кроме того, я уверен, что вы лжете! Бузанела, отведите их в камеру, они поедут со мной в Милан, и наденьте наручники на Россатти. Убийца не должен расхаживать со свободными руками!
Бузанела никогда не отличался особой смелостью; с другой стороны, он полностью подчинялся военной дисциплине. Надеть наручники на капрала, своего непосредственного начальника, было чем-то выходящим за пределы его разумения. Тем не менее, преодолев внутреннее сопротивление, он уже направлялся к Амедео, когда перед ним выросла Элоиза. Выражение ее лица не предвещало ничего хорошего.
— Только прикоснись к нему! В тот же миг я так изуродую тебя, что ты сам себе испугаешься, если посмотришься в зеркало!
Иларио дорожил сохранностью своих черт, каждой в отдельности и всех вместе. Он обратился за помощью к Тимолеоне.
— Вы не хотели бы надеть на него наручники, шеф?
— Я? Ты это серьезно? Если я не ошибаюсь, ты уже начинаешь отдавать мне приказания, Бузанела.
Вне себя от ярости, Чекотти выхватил наручники из рук карабинера, оттолкнул донну Элоизу и уже собирался надеть их на Амедео, но в это мгновение в кабинет ворвался Замарано со старым охотничьим ружьем в руках, а за ним Зефферино, размахивающий солидной дубиной. Сыровар завопил:
— Здесь, кажется, что-то замышляют против моей дочери? Кто же это? Пусть покажется! Клянусь кровью Спасителя, я выпущу ему кишки и только после этого начну переговоры! А ты, Зефферино, что ты собираешься сделать?
Каменщик завертел своей дубиной, как будто это была обыкновенная тросточка, и бесхитростно сообщил:
— Я размозжу ему черепушку.
Сабина прижалась к своему жениху, а Тереза спряталась за спиной сыровара. Возмущенный этим бунтом, который казался ему невероятным, Маттео резко сказал, обращаясь к Тимолеоне:
— Ну как, синьор? Вы разрешите им безнаказанно издеваться над государственной властью?
В трудные минуты Рицотто всегда проявлял себя как человек долга. Он не разделял мнения инспектора относительно виновности Амедео, но не мог допустить мятежа. Полный решимости выполнить то, что ему повелевал устав, пусть бы даже это разбило его сердце, он тяжело встал, торжественно надел свой форменный головной убор, вытащил из кобуры револьвер и громко сказал:
— Внимание!
Все замолчали, глядя на него удивленно и недоверчиво.
— Внимание!.. То, что вы делаете, опасно! Очень опасно! Из-за этого вы можете попасть на каторгу и там остаться до конца жизни!
Замарано попытался протестовать:
— Только из-за того, что я защищаю свою дочь?
— Нет, из-за того, что ты выступаешь против закона! Положи ружье на пол, Замарано, в противном случае я всажу в тебя пулю!
Такая возможность поразила сыровара.
— Ты… ты бы убил меня, Тимолеоне?
— Если я тебя убью, это будет без злого умысла, а только потому, что я ношу этот мундир и у меня на рукавах нашивки!
Еще не вполне убежденный, Замарано потребовал дополнительных разъяснений.
— А после этого?
— После этого я прикажу отвести тебя в больницу или же пошлю за доном Адальберто. Бузанела, возьми его ружье!
Угрозы начальника карабинеров сломили сопротивление сыровара, и он отдал свое оружие без сопротивления. Зефферино поступил так же.
— А теперь, Тереза и Сабина, подойдите и станьте позади меня, я собираюсь вас допросить.
Девушки были укрощены. Заплакав, они повиновались.
— Что касается вас, синьора Россатти…
Но Элоиза была не из того теста, что все остальные.
— Что касается меня, знаешь, что я тебе скажу, Тимолеоне… Рицотто прикинулся непонятливым.
— Что касается вас, синьора Россатти, то учтите, что вашим поведением вы отягчаете участь вашего сына, и если судьи окажутся более суровыми, чем мы смеем надеяться, это будет по вашей вине. Амедео Россатти, пока я не получу убедительного доказательства твоего преступления, я буду считать тебя невиновным. Ты продолжаешь оставаться капралом карабинерских подразделений и в качестве такового я, твой начальник, приказываю тебе пойти в камеру. Бузанела запрет тебя там.
Чекотти наблюдал с восхищением и некоторой долей зависти за этим неожиданным для него проявлением авторитета Рицотто. Порядок был уже почти восстановлен. Элоиза прислушалась к советам, которые ей шепотом давал сын, и больше не сопротивлялась, найдя прибежище в слезах. Все бы успокоилось, если бы не дон Чезаре… Как раз в этот момент он вошел со своим обычным сердитым видом.
— Эй, Тимолеоне, что за цирк у тебя?
После этого восклицания атмосфера разрядилась. Величия предыдущей сцены как не бывало. Каждый снова начал провозглашать свою точку зрения, подкрепляя ее криками, жестикуляцией, жалобами и угрозами. Маттео испытывал сильнейшее желание послать мэра ко всем чертям. Примирившись с неизбежным, Тимолеоне сдвинул подбородочный ремень, который натирал ему щеки, и снял шапку.
— Дон Чезаре, мы улаживали важное дело.
— Важное дело в Фолиньяцаро? Вот бы не поверил!
— Дон Чезаре, вы хотели мне сообщить что-нибудь важное?
— О да! Если бы это было не так, неужели ты воображаешь, что я прибежал бы сюда, вместо того чтобы вызвать тебя к себе? Но я думал, что застану тебя одного, а когда увидел всю эту толпу, то забыл зачем пришел… Ладно, я вернусь попозже.
Начальник карабинеров поторопился снова натянуть шапку, надеясь, что после ухода дона Чезаре ему удастся вернуть ту атмосферу почтительного повиновения, которую он сумел создать до злосчастного появления мэра.
— Да, конечно, дон Чезаре… или я сам зайду к вам, если только вам не вздумается запереть дверь на ключ!
Старый господин, бывший уже на пороге, сразу обернулся.
— Ключ! Вот, вот! Ты иногда бываешь гениальным, Рицотто! Дверь Джельсомины Карафальда, заведующей почтой, как раз была закрыта на ключ, и я не смог купить марку!
— Закрыта на ключ, дон Чезаре? Вы в этом уверены? Джельсомина так пунктуальна, никакая причина не могла бы помешать ей открыть почту в обычное время.
— В том-то и дело, что причина была… Она мертва.
— Мертва?
Исключая Чекотти, который не знал, о ком шла речь, все одновременно закричали: «Мертва?» Рицотто поднял руку, призывая к молчанию, обязательному при таких печальных обстоятельствах.
— Но, дон Чезаре, как вы об этом узнали, если дверь, по вашим словам…
— Окно было только притворено… Я его открыл и увидел эту бедную Джельсомину. Она сидела, опустив голову на стол.
— Бузанела, беги скорее за доктором, может быть, у нее просто обморок.
— Не думаю.
— Почему?
— Да у нее вся голова разбита.
