Сергей Дышев - Убийца первого кла$$а

Все молча проводили ее взглядами. Куроедов не смог сдержать вздохаоблегчения.

Михаил, внешне не отреагировавший на выпад своего друга, неожиданно встал, подошел к нему, тяжело положил руку на плечо.

— Борис, как это не дико для тебя, но все это — правда… — глухо произнес он. — Не хотел тебе говорить, но я прослушивал и разговоры твоей жены. По некоторым признакам я понял: она что-то затевает. Что-то грязное… Я могу представить тебетакие записи телефонных разговоров с милейшим хирургом, что ты поседеешь. У нее была кодовая фраза: «Когда мы, наконец, зажарим нашего поросенка?»

— Зря… Зря ты молчал, — тяжко выдавил Зайцев и опустил голову, будто испытал невыносимо жгучий стыд.

И вдруг — измученная за день дверь баздыревского кабинета не приоткрылась, а распахнулась настежь! На пороге стояла Алла с безумно счастливыми глазами, за ней — усмехающаяся Аленка.

— Борис, люди видели тебя, сказали: ты живой, что ты в милиции!!! — Алла бросилась к мужу, краем глаза, заметив поникшего Ловейку. — Какое счастье, что ты жив!

Увидев каменное лицо Бориса, Алла будто споткнулась.

— Борис, ты не рад мне? — упавшим голосом произнесла она, добавив горечи: — Если б ты знал, что такое похоронить любимого человека!

Зайцев продолжал молчать и смотрел, будто сквозь нее.

— Что случилось, Борис, не молчи… Ты стал чужим…

Алла испуганно огляделась. Все будто чего-то ждали…

— Ответь мне, Алла, на один вопрос, — после долгой паузы мертвенным голосом произнес Зайцев. — «Когда мы, наконец, зажарим нашего поросенка?»

Алла с ужасом перевела взгляд на Ловейку.

— Иннокентий, ты что, все рассказал?!

— Да, я все рассказал, — устало ответил Ловейка. — Ты это заварила, а расхлебывать — мне одному?

— Какой же ты идиот! — простонала Алла. — Вы все — идиоты! Все мужики — кретины… Борис, ну, все не так было…

— Все не так было, когда я впервые тебя встретил! — отрубил Зайцев.

Он встал, шагнул к Алле, она взвизгнула, отскочила в сторону. Все напряглись, готовые пресечь безумную расправу. Но Борис не тронул жену, подошел к дочке, изумленно наблюдавшей этот спектакль, взял ее за руку.

— Пойдем, Аленушка, — просевшим голосом сказал он. — Ты больше никогда не увидишь эту злую тетю.

Алена прижала руку отца к щеке, и, не оглядываясь, они ушли.

Алла посмотрела вслед, бессильно рухнула на освободившийся после увода Лупандера стул, закрыло лицо руками и вдруг дико, по-животному расхохоталась. Трое мужчин, оставшиеся в помещении, в одном порыве встали и подошли к окну.

А на улице вдруг разразилась стихия: хлынул хороший добрый июньский ливень.

Свингер, обделенная мужским вниманием, тут же утихла.

А за окном, по улице, под дождем, шли двое: папа и дочка. Над ними сверкали молнии, разрывался гром, а на лужах лопались смешные пузыри.

Алена, смеясь, собирала капли дождя в подставленную ладошку.

— Папа, смотри, а дождик скоро закончится!