- Просим прощения, у нас тут ещё похороны. Вот поэтому мы и коротко.
"Мы играем на похоронах и танцах", - вспомнились мне слова из песни Макаревича. А вся наша жизнь - это дружная агитбригада, где кто-то умирает, кто-то убивает, а кто-то наслажденно остается на свободе.
- Прошу почтить память нашей коллеги минутой молчания, - сказал ректор, о котором я обычно думала хуже. Публика неуклюже покинула нагретые места и недоуменно уставилась на наши карнавальные костюмы.
- Желающих ждет автобус, - прощально выкрикнул Мишин, тоже, оказывается, способный на поступки. Татьяна Ивановна грохнулась в обморок, Виталий Николаевич стал похож на задыхающуюся рыбу, а Инна Константиновна покрутила пальцем у виска и пожала плечами. Если бы все это происходило не на сцене, нас ещё можно было бы считать нормальными... Впрочем, мы, кажется, и не претендовали.
Толпа торжественно расступилась, пропуская нас к выходу. Не опошлить бы песню комсомольцы - добровольцы, но что-то гражданско-испанское в этом все-таки было. Вслед раздались возгласы, грозившие перерасти в большую дискуссию. Выступившие коллеги справедливо рассудили, что на банкет с сильными мира сего их не пригласят, а есть очень хочется. Похороны хороший способ продолжить день рождения. В результате демократического голосования приличная масса народа присоединила к нам свои спины и плечи.
- Не поворачивай головы, - вдруг снова послышался знакомый бесполый шепот. Да как же! Лишенная сарафана, вновь обретшая свободу телодвижения, я резко оглянулась в поисках обидчика.
- Не поворачивай голову, у тебя прямо над воротником засос, - говорила одна лаборантка другой. - Мы же на кладбище едем, а ты сияешь. Это неприлично.
Я вздохнула полной грудью и задумалась. Может мне тогда послышалось от духоты? И что такого я успела натворить в этот раз, чтобы прослыть шлюхой? Ну шлюхой ладно - много ума не надо. А вот извращенкой? Может быть очередные шуточки моих родственников сектантов? С другой стороны благодетель давал мне ещё один шанс. Надо бегом бежать в ЗАГС и подавать заявления. Где-то я вычитала мудренную фразу: "Счастлив тот, чьи грехи сокрыты."
- Надежда, - окликнули меня, когда я почти полностью погрузилась в большой чистый автобус. - Подождите...
Мишин, сидевший на первом ряду посмотрел на меня неодобрительно, всем своим видом обещая ещё разобраться. Я вернула тело улице и с удовольствием констатировала присутствие Чаплинского, который, кажется, был готов разделить с нами скорбный поход.
- Вы с нами? - спросила я.
- Я не знал вашу коллегу, но подвезти могу. И что вы делаете вечером?
- Не знали? Странно... Вы же сами говорили... И она... Подождите.., пробормотала я и, всунув голову в автобус, крикнула зычно, по - пионерски. - Татьяна Ивановна, можно вас на минутку? Тут товарищ...
А товарищ, как говорится, спал с лица, резко повернулся на каблуках и бросился в сторону парадного крыльца.
- А как же подвезти? - крикнула я в спину вражескому шпиону. - Куда это вы? Извините, Татьяна Ивановна, тут был Чаплинский, я думала, вы знакомы. Были знакомы, хотела тут...
Татьяна Ивановна взяла меня за локоть. Тот самый, многострадальный, и по вновь сформированной традиции больно сжала что есть сил.
- Больно, - сообщила ей я. - Больно же. - Татьяна Ивановна никак не реагировала, только смотрела немигающим взглядом куда-то вглубь своих воспоминаний, и все белела и белела лицом. А потом стала тихонько закатывать глаза. Мишин вскочил с сиденья и рыцарским жестом подхватил падающую женщину, мне же он сказал:
- Если умрет и это, пеняйте на себя. Пощады не будет.
- Никто не виноват, - прошептала Татьяна Ивановна, решившая, что её обморок не должен быть долгим и глубоким. - Не надо никого наказывать...
Вот сколько благородства скопилось на одной единственной автобусной площадке. Оставалось прослезиться, хотя эту жидкость стоило и поберечь для более решительного применения.
Судьба любит разгуливать вокруг личности кольцами, каждое следующее меньше по диаметру, чем предыдущее, так они, эти кольца сжимаются, сжимаются и в какой-то момент у человека не остается выбора. Меня лично такая ситуация устраивает. А философствовала я, потому что на горизонте, на том же пресловутом парадном крыльце рядом с застывшей фигурой спринтера Чаплинского возник мой друг и жених Дима Тошкин. Встречаться на похоронах стало нашей доброй традицией. Или не доброй. Да, скорее всего - не доброй. Хмурое лицо Дмитрия Савельевича означало для меня, по меньшей мере, две вещи - подписку о невыезде, или разрыв всяких бесперспективных межполовых отношений.
- Добрый день, - Дмитрий Савельевич резко выдернул из-за спины руку и протянул её моему Мишину, который, в свою очередь, по старой памяти мог бы схватиться за наган. Только наган остался дома... - Старший следователь городской прокуратуры Тошкин.
- Мишин, заведующий кафедрой. Чем могу быть полезен?
- Я по поводу вашей сотрудницы Крыловой, - начал Дима, стараясь не глядеть в мою сторону, - мне нужно с ней поговорить...Вы позволите?
Простая формула вежливости, выстроенная Тошкиным, покатила ситуацию с горы и ко всем чертям.
- Не позволю! - четко отрапортовал Мишин. - Не позволю третировать моих подчиненных Сейчас вам не тридцать седьмой. Не сметь!!! - обозначая восклицательный знак, Владимир Сергеевич даже взвизгнул и обрызгал рядом стоящих слюной.
Ну надо же! Только что он обещал меня убить. И за это право первой крови Мишин готов был войти в конфликт с представителями власти. То есть в нашем пятилетнем ВУЗе что-то от помещичьей Руси. Культ личности царя-батюшки, произвол лаборантки и, главное, нежное желание заколоть своих крепостных собственноручно. Такие уж
мы люди - к концу двадцатого века наконец-то полностью усваиваем соборное уложение Алексея Михайловича, а это означает, что демократия в своем конституционном объеме будет правильно прочитана и понята примерно через три столетия. Может и хорошо, что
многие не доживут.
- Но.., - начал было Дмитрий Савельевич, А Мишин загородил меня своим телом. Мне не оставалось ничего другого, как высунуть длинный, утром очищенный, язык и скорчить Диме рожу. Но тут на помощь представителю власти пришла Инна Константиновна?
- Вы не знаете, кого защищаете! Из-за неё одни неприятности. Прошлым летом она обвинялась в серийных убийствах. И ещё неизвестно, каким образом, - Инна Константиновна
многозначительно посмотрела на мои ноги, грудь и тронутые "ланкомом" щеки, - неизвестно, каким образом ей удалось избежать заслуженного наказания.
- Да, - сказал Дима, явно готовый к гнусному предательству. - Да, на имя прокурора города пришла анонимная посылка: шприц и флакон. Отпечатки пальцев, верхние отпечатки, принадлежат Крыловой. Концентрация раствора во флаконе значительно выше той, что была назначена погибшей Анне Семеновне. Вот такие дела.
- Она шла выбрасывать, - твердо заявил Мишин.
- И кто это может подтвердить? - спросил Дима, поставивший на моих моральных и человеческих качествах жирный крест.
- Танечка - лаборантка, - выскочила я из-за спины шефа. - Танечка все видела своими глазами. Сейчас она болеет.
- И мы никак не можем с ней связаться. Это не кажется вам подозрительным?
- Арестуйте её, пока не поздно изолируйте её от общества, - объявила Инна Константиновна и вернулась в автобус, считая свою миссию и гражданский долг абсолютно выполненными. Дима, кажется, ещё сомневался, а, скорее всего, просто не имел при себе бумажки - писульки от начальника. Я смотрела на него с презрением разбитых надежд, впрочем - он мог жениться на мне уже сейчас и тем самым разделить участь семей декабристов.
А Чаплинский все стоял на крыльце, а Татьяна Ивановна все не занимала места в автобусе. Они были так автономны, так независимы друг от друга, так случайны в своем обыкновенном стоянии, что хотелось спеть "я прошу тебя, хоть ненадолго, боль моя, ты покинь меня". И если это была не встреча Штирлица с женой, то грош цена моим аналитическим способностям. Музыка все играла в моей голове, и я с сожалением замечала, как разглаживаются морщины на его толстом умном лице, и как осторожно неуверенно поправляет волосы, трогает завиток на шее наша Татьяна Ивановна. Воображение мое разгулялось я представила их маленькими, юными, молодыми...
- Сейчас так не любят, - говорит мой папа, ограждая меня от очередного неумного мужчины. Согласна - так чтоб до драки, до обмирания, до памяти навсегда и пожизненного ожидания - сейчас так не любят. У нас другие задачи - выжить, поесть и не потеряться. Именно потому, что раньше любили так сильно и безнадежно, отдавая этому мероприятию все силы - именно поэтому мы так живем. Без хлеба и воды и прочих человеческих перспектив. Нашим предкам было некогда работать, они любили, нашим детям, надеюсь, тоже будет некогда. Через поколение... Способность любить передается через поколение...
