заболеть. Тебе просто так захотелось, и ты сделал это, потому что желаешь быть свободным и делать всё, что хочешь. И теперь из-за тебя страдают два человека.
— Не страдают, — буркнул Сашка. — Я же не наедался никаким мороженым.
— Но ведь хотел?
— Ага! Кто б мне дал?
— Правильно, — улыбаясь, сказал дед. — Можно только то, что можно. А то, что можно, можно только в меру.
— А кто придумал, что можно, а что нельзя?
— Люди. Коллектив. Собрались и договорились, используя общий жизненный опыт. И стали выполнять. Это и есть дисциплина…
— Папа!
Василий Дмитриевич обернулся, а Сашка чуть не свалился с забора на землю, так громко и тревожно прозвучал крик Веры. Оба направились к ней. Она стояла на крыльце, бледная и очень напуганная, её била сильная дрожь.
Вера показала телефон, который держала в руке, потом второй, точно такой же, в другой руке, и сказала:
— Вот.
— Не понимаю.
— Это… а мой… я… звонить… а он…
— Иди в дом, Саня, — сказал Василий Дмитриевич и, дождавшись, когда внук скроется за дверью, строго и даже немного пугающе прикрикнул на дочь: — Так, ну-ка, возьми себя в руки и говори толком! Что случилось?
Вера сразу перестала трястись и уже ровным, хотя всё ещё немного дрожащим голосом произнесла:
— Это её телефон, Маринин. Я стала ей звонить, а он в сумке.
— Как же он попал туда?
— Я сама его туда положила. Я думала, это мой. Они у нас одинаковые. Он на кухне лежал, на столе.
— И ты не заметила, что у тебя в сумке два телефона?
Вера растерянно пожала плечами.
— М-да, кто-то теряет, кто-то находит, — задумчиво проговорил Василий Дмитриевич.
— Что? — переспросила Вера.
— Ничего, это я так. Ну, что делать — бывает.
— Я теперь не знаю, как с ней связаться. Как она там? Вдруг они её нашли? Что теперь делать?
— Для начала надо отключить её телефон.
— Зачем?
— Если они найдут твою подругу, то узнают номер её телефона, — сказал Василий Дмитриевич. — А по номеру можно вычислить его местонахождение.
— Это как?
— Есть способы.
— Ой, мамочки! — воскликнула Вера.
— И свой тоже отключи. Вдруг она помнит твой номер.
Вера повиновалась.
— Это я во всём виновата! — воскликнула она.
— С чего ты взяла?
— Потому что я её во всё это втянула.
— Но ты же сказала, она сама предложила следить за этим… чёрт! Как его?
— За Егором.
— За ним, будь он неладен, — проворчал отец.
— Но ведь это я его нашла! И я…
— Что ты? Ну, что ты?
— Это всё из-за меня. Я должна срочно ехать в Рязань.
— А вот этого совсем делать не надо. Чего ты этим добьёшься?
— Её же надо как-то спасать!
— Во-первых, с чего ты взяла, что с ней обязательно что-то случилось? А во-вторых, каким образом ты собираешься её спасать?
— Я не знаю, я что-нибудь придумаю.
— А о сыне ты подумала?
— Я его оставлю с тобой, — уверенно ответила Вера.
— А сама, значит, пойдёшь на заклание?
— А что мне ещё делать?
— Думать. И ещё раз думать. Никогда нельзя принимать поспешные решения.
— Но ты же принял.
— Когда это?
— Когда выгнал меня, беременную, из дома.
Василий Дмитриевич несколько секунд помолчал и наконец произнёс:
— И много раз пожалел об этом.
Вера взглянула не него, и вдруг лицо её сморщилось в плаксивую физиономию. Она бросилась отцу на шею и, уткнувшись лицом в его широкое, пахнущее солидолом и древесными опилками плечо, зарыдала.
— Всё образуется, дочка. Всё образуется, — говорил Василий Дмитриевич, поглаживая её по голове.
Он впервые с момента их приезда назвал её дочкой. Осознав это, Вера расплакалась ещё сильнее.
В последнее время Егор редко садился за руль. Его личный «форд-мустанг» тёмно-зелёного цвета простаивал на парковке возле офиса, и Егор временами даже подумывал продать его. Зачем ему такая дорогая игрушка? Он купил этот автомобиль по случаю у одного барыги, который прилично задолжал Корнееву. Барыга, будучи в безвыходном положении по причине отсутствия необходимой суммы денег, согласился продать своего «мустанга» за полцены, потому как быстро сбыть такой аппарат просто невозможно из-за его чудовищной дороговизны. Егор, правда, никогда никому не признавался, сколько отвалил за эту машину, но все прекрасно понимали, что за такие деньги в Рязани вполне можно было купить квартиру.
В этот день ему пришлось-таки прокатиться на своём авто. Грек довёз его до офиса, а сам отправился выполнять какое-то поручение Корнеева. Егор завёл «мустанг» и некоторое время слушал ворчливое рокотание мощного мотора. Потом вырулил с парковки на оживлённую улицу и погнал своего коня по направлению к дому, с удовольствием отмечая завистливые взгляды других участников движения.
Можно было, конечно, воспользоваться такси, что Егор частенько и делал. Но сегодня почему-то захотелось порулить самому. Соскучился, наверное. К тому же надо было побыть одному, привести в порядок мысли, а то с этой свистопляской он что-то совсем потерял контроль над собой. С каждым часом, что проходил с того момента, как они обнаружили, что кто-то за ними следит на молокозаводе, тревога периодически волнами накатывала на Егора, причём каждая следующая волна была сильнее. Нет, он, конечно, не волновался за своего шефа Корнеева — тот и не из таких передряг сухим из воды выходил. А вот за себя почему-то было страшно. Егор не понаслышке знал, каково это — спать на нарах…
Впервые он попробовал нары на «мягкость», когда в армии загремел на губу, то есть на гауптвахту, за то, что хорошенько приложился кулаком к носу сержанта, отобравшего посылку у одного из молодых солдат. Кто не знает, гауптвахта — та же тюрьма, только там отнюдь не сидят. Гауптвахта — это ежедневно несколько часов изнурительной строевой подготовки вперемежку с полевыми занятиями, когда тебя заставляют то маршировать, то ползать прямо по асфальтированному плацу. А потом многочасовая работа по погрузке-разгрузке, например, угля, после чего вся одежда, все руки и лицо становятся абсолютно чёрными, и ни тебе помыться, ни постирать, потому как не положены на гауптвахте баня, душ, прачечная и прочие радости, доступные солдатам в повседневной жизни. Так что остаётся единственная отрада — сон. Да и тот, как правило, бывает коротким и прерывается в любой момент по прихоти «надзирателей».
Дальше — больше. Вернувшись с гауптвахты, Егор не только не одумался, но умудрился снова подраться, а во время объявления очередного наказания перед строем громко и отчётливо послал на три весёлые буквы начальника штаба и врезал по физиономии его заместителю, за что с очередной губы был прямиком отправлен в дисциплинарный батальон. А это уже
