— Несчастный случай, — покорно повторила я. — Поскользнулся на кухне и ударился головой о плиту.
Один из санитаров глянул на меня пристально.
— Почему в таком случае он лежит здесь, а не на кухне?
— Да он вскочил, зачем-то сюда добежал, а уж тут опять на колени рухнул, — объяснила я. — А кровь я всю подтерла.
— Ох уж эти мне домохозяйки, — пробурчал санитар. — Муж кровью будет истекать, а ей лишь бы пол блестел!
Бледное как мел, перепачканное кровью лицо Левина все еще стояло у меня перед глазами. Какое оно было маленькое, и какой огромный у Дитера кулачище! Чтобы как-то отвлечься, я и вправду принялась мыть пол, убирать со стола, приводить кухню в порядок. Поставила в холодильник фруктовый салат, убрала и другие остатки нашей трапезы.
Когда кухня и зимний сад кое-как были прибраны, я набрала полную ванну, брызнула туда несколько капель успокоительного экстракта и с наслаждением опустилась в теплую воду.
Наконец-то можно собраться с мыслями. «Главное, с ребенком все в порядке», — думала я, стараясь ободрить себя вопреки всему.
В конце концов, надев ночную сорочку и купальный халат, я снова отправилась в зимний сад. Тамерлан исчез; ясное дело, животные пугаются, когда хозяева так дерутся.
Я высунулась из окошка.
— Тамерлан! Тамерлан! — ласково позвала я.
И смотри-ка — из мельтешения снежинок и вправду возник кот и нерешительно ко мне приблизился. «До-ре-ми-фа-соль-ля-си — кошка едет на такси» — вспомнила я детскую считалочку, и мне вдруг показалось, что все это происходит не со мной, а в каком-то несуразном фильме.
Потом с котом на руках я лежала в гамаке и мерзла, несмотря на принятую горячую ванну. Мысли в голове путались, спать я тоже не могла, а до утра было еще не скоро.
В половине второго зазвонил телефон. Конечно, это Дорит, хочет пожелать мне счастливого Нового года, подумала я, мне сейчас только этого недоставало. Но звонки не умолкали, пришлось плестись. А вдруг это из больницы и мне сейчас скажут, что Левин умер?
Звонили действительно из клиники, но Левину было уже лучше. Кровотечение из носа остановлено, верхнюю губу зашили. Правда, четыре верхних зуба выбиты. Но если привезти их сейчас, их еще не поздно законсервировать, и тогда в университетской стоматологической клинике в Хайдельберге можно будет произвести имплантацию.
Один зуб я уже подобрала и успела выбросить в мусорное ведро. Остальные, как я подозревала, валяются где-то в снегу, Левин, уже на носилках в саду, что-то сплевывал.
— Они, должно быть, под снегом, — промямлила я, — завтра, когда будет светло, попробую поискать.
Это может быть слишком поздно, сказали мне. Пошатываясь от усталости, я побрела обратно к гамаку, и тут моему взору предстало нечто вроде огромной живой сосульки. Из темноты сада, совсем как недавно Тамерлан, возник Дитер и проскользнул ко мне в зимний сад.
— Это все твоя вина, Элла! — накинулся он на меня с порога.
От такой наглости я пришла в ярость.
— Это я, что ли, избила Левина до полусмерти?
— Ничего бы этого не случилось, если бы ты прямо и честно сказала ему, кто отец ребенка. А ты струсила.
Тамерлан, эта мохнатая грелка, спрыгнул с моих колен. И принялся азартно гонять по гладким плиткам пола какой-то мелкий предмет: лучшего времени для игры и забавы придумать, конечно, нельзя.
— С чем это он? — спросила я, чтобы как-то отвлечь Дитера.
Дитер посмотрел — это был зуб.
— Что с Левином? — спросил он.
— Ты выбил ему четыре верхних зуба.
Не похоже, чтобы Дитер сильно раскаивался.
— Так ему и надо. Слишком все с ним носятся.
— Ах, Дитер, — вздохнула я, от усталости потеряв на миг всякую бдительность. — А вдруг отец все-таки он? Откуда мне знать?
Дитер окаменел.
— А ну-ка повтори еще раз!
— Да оставьте вы меня наконец в покое! — взревела я, точно раненая львица. — Не знаю я! Может, это вообще ни один из вас, придурков несчастных!
Все дальнейшее произошло столь молниеносно, что я просто не помню, каким образом я из гамака переместилась на пол, а Дитер оказался на мне — он меня душил.
— Шлюха! — снова и снова кричал он мне в лицо.
Я отбивалась, брыкалась — все бесполезно, силища у него как у медведя. Никогда мне не забыть этот смертный страх. Но потом в голове у меня помутилось, и страх прошел. Я вдруг совершенно успокоилась. Сквозь мглу облаков передо мной, как лик Господень, вдруг проступило лицо Павла с широкой окладистой бородой. И — о чудо! — я снова смогла дышать. Железная хватка на моем горле вдруг ослабла, тело Дитера больше не давило на меня своей медвежьей тушей. Плохо соображая, я с трудом села. Подле меня, сцепившись в неистовой схватке, катались по полу Павел и Дитер.
Да где же полиция! Я попыталась подняться на ноги. Павел уже весь посинел и тщетно хватал ртом воздух. Дитер орал:
— Значит, этот козел шастает к тебе по ночам, это он тебя обрюхатил!
Надо срочно что-то делать. Недолго думая я расколошматила о голову Дитера свой любимый цветочный горшок с петушиными гребешками, — никакого эффекта! Но что это там блеснуло под кадкой с филодендроном? Разделочный нож. Левин, наверно, уронил.
Я неплохая аптекарша, и домохозяйка ничего, да и сил у меня побольше, чем кажется, но в метании ножей я полный ноль. Нож полетел без всякого свиста и не вонзился Дитеру в спину, а скорее скользнул по плечу. Однако даже этого оказалось достаточно: Дитер что-то почувствовал, он оглянулся и на секунду отпустил Павла. Тут он увидел кровавую царапину у себя на плече, и ему снова стало дурно.
Освободившейся рукой Павел схватился за нож. Он не успел ничего больше сделать — теряя сознание, Дитер всей своей тяжестью сам навалился на выставленное лезвие.
С трудом поднявшись на ноги, Павел тут же пропыхтел:
— Полицию!
Я помчалась к телефону.
Потом, вся дрожа, вернулась в зимний сад, и Павел обнял меня. Так мы и стояли, словно Гензель и Гретель, обнявшись и стараясь успокоить друг друга. И оба боялись взглянуть на тяжело раненного Дитера.
Когда прибыла полиция и «скорая помощь», мы все еще не в состоянии были давать показания. Мне сделали успокаивающий укол, Павел отказался.
Санитары, совсем недавно забиравшие Левина, оказались важными свидетелями — они-то знали, что в доме в этот вечер уже имело место какое-то скандальное выяснение отношений; к сожалению, это обстоятельство скорее работало против нас, ведь о происшедшем я рассказала неправду.
После того как в зимнем саду был произведен осмотр места происшествия, сделаны фотографии, собраны вещественные доказательства, нас с Павлом доставили в отделение и дали подписать протокол. Следы удушения на наших шеях были освидетельствованы и задокументированы врачом.
Наконец мы могли идти. Я просила Павла побыть со мной до утра, ибо ни за что на свете не хотела оставаться одна. Но Павел не смог — у него и так уже было неспокойно на душе из-за детей.
— Завтра утром я тебе позвоню, — пообещал он, — тогда и посмотрим, как нам быть дальше.
Чтобы хоть чем-то занять голову и руки, я провела остаток ночи, поливая цветы в зимнем саду.
— Сыплет снег в Сочельник густо, знать, в карманах будет пусто, — со злорадным смешком каркает моя соседка по палате.
Терпеть не могу всякие дурацкие поговорки, а эта и вообще невпопад: при чем тут Сочельник, когда дело под Новый год было?
— Нам года не беда, жаль, головушка худа, — парирую я.
Розмари не обижается.
— Сбрызнешься? — спрашивает она, протягивая мне духи.
— У нас что, сегодня главный врач на обходе? — любопытствую я, вспомнив, как обильно она поливала себя сегодня духами.
Но ее кумир так и не появляется. Вместо него нас удостаивает визитом господин доктор Кайзер. Мы встречаем его не слишком милостиво, ведь это он недавно вычеркнул из нашего рациона кофе. Нас заложила ночная сестра — дескать, они столько болтают, что не успевают спать. Доктор Кайзер и на сей раз, даже не выслушав, заранее отметает все мои доводы и возражения: ему лучше знать, что мне полезно, а что нет.
— От вашего внимания, вероятно, ускользнуло, что по профессии я аптекарь, — надменно замечаю я.
Господин Герхард Кайзер из тех смельчаков, которые, когда их ставишь на место, тушуются мгновенно.
Розмари, как мне кажется, не без удовольствия наблюдает за его посрамлением.
Немного погодя она припоминает еще одну народную мудрость:
— Снег и лед на Новый год — значит, горе у ворот!
— Это, в порядке исключения, даже правда, — вздыхаю я. — Кому охота после бессонной ночи еще и снег расчищать. А мне пришлось — мужиков-то под рукой не осталось.
