- В чем дело, месье, вам нехорошо? Не могу ли я чем-нибудь помочь?
- Нет, нет, все в порядке, - ответил префект. - Хотя... не откажите в любезности, скажите, кто эти два господина, которые только что... э-э, так сказать, вышли отсюда?
Официант посмотрел на портьеру, сдержанно улыбнулся и тихо проговорил:
- Если вы имеете в виду того господина, который выглядел немного... уставшим, то это месье Билла, директор тюрьмы.
- А другой? Кто был другой?
- Месье Розуа, полагаю... близкий друг месье Билла.
- А остальные господа в соседней комнате тоже близкие друзья месье Билла?
- Думаю, что да... Во всяком случае, они довольно часто бывают здесь вместе с ним.
Любопытство клиента показалось официанту подозрительным, и он поторопился оставить его в одиночестве.
Факты, с которыми Клод Бродекен неожиданно столкнулся, породили у него лишь смутную догадку. Но неделю спустя уже вся Франция, да и не только она, узнала о пикантной ситуации, которая сложилась в тюрьме Пон-л'Эвека и вокруг нее. В этом небольшом нормандском городе нашла воплощение идея веселой тюрьмы из оперетты "Летучая мышь". То, что во всем мире разыгрывается на театральной сцене, здесь происходило в действительности в течение многих лет. Более сотни заключенных - семьдесят один мужчина и тридцать пять женщин - жили в режиме самоуправления, который позволял им делать все, что угодно. Запрет был только один: никому не разрешалось бежать из тюрьмы! Сколь многообразна была жизнь в этой веселой тюрьме, по силам изобразить, пожалуй, только авторам оперетт и романистам... Мы же ограничимся сухим рассказом о суде над Фернаном Билла, последним директором этого увеселительного заведения с решетками на окнах.
Процесс состоялся летом 1957 года в присяжном суде города Кан под председательством Рене Шоссери-Лапре. В качестве свидетелей были вызваны двадцать пять мужчин и десять женщин - бывших заключенных тюрьмы в Пон-л'Эвеке. Они появились в сопровождении отряда вооруженных до зубов полицейских, и этот факт заставил одного из журналистов написать: "В этом как раз и состоит главная проблема данного уголовного дела: подсудимый перевернул весь тюремный порядок с ног на голову, но при этом добился того, что из его тюрьмы не бежал ни один заключенный и все они честно, до конца искупили свою вину в соответствии с вынесенным судом наказанием. Теперь государство определило такой способ обращения с преступниками как преступление, а человека, который его внедрял в жизнь, хочет упрятать за решетку. Но вот в чем загвоздка - эта официальная справедливая законность нуждается в вооруженных полицейских больше, чем заключенные... Что же это тогда за справедливая законность?"
Однако подобные глубокомысленные размышления суду присяжных были ни к чему. Состав преступления с юридической точки зрения был налицо; речь шла только о том, какую определить меру наказания. Бывшие заключенные Пон-л'Эвека, немного смущенные, сидели на скамье свидетелей, и, когда обвиняемого провели мимо них в большой зал судебных заседаний, некоторые посмотрели на него с грустью и сочувствием. Даже в глазах уличного грабителя Жоржа Гнудде, который получил семь лет и которому так не повезло - через два месяца его пребывания в Пон-л'Эвеке тюрьму закрыли, - заметно было искреннее сострадание.
Но больше всех переживал Пьер Батист Розуа. Когда Билла проходил мимо него, по щекам старика катились крупные слезы. Он чувствовал свою ответственность за то, что после отзыва месье Билла из Пон-л'Эвека там воцарился строгий порядок. Если бы он не вылез в Монтежуре с этой глупой историей и двойном убийстве, двери кутузки в Пон-л'Эвеке еще долго стояли бы открытыми...
В дополнение ко всем несчастьям его вызвали в зал первым, и председатель суда с завидным упорством стал расспрашивать о всех деталях его пребывания в Монтежуре. Разумеется, у присутствующих рассказ Розуа вызвал заметное оживление и даже приступы веселья, но, когда он смотрел на скамью подсудимых, ему от стыда хотелось провалиться сквозь землю. Больше тридцати раз стоял он перед судьей, но никогда еще не принимал этого так близко к сердцу, как сейчас. Наконец, председатель суда сказал:
- Ну и еще один вопрос к вам, свидетель Розуа. Как вы, собственно, узнали об этой истории с убийством супругов Пеллегрен? Почитать ваши показания в Монтежуре - так и действительно поверишь, что вы убийца. Где же вы смогли разузнать обо всех этих подробностях?
Старый Пьер Батист в смущении опустил голову, чтобы скрыть хитрую усмешку - при всей серьезности ситуации он не смог сдержаться от нее, - и начал рассказывать:
- Вы, видно, знаете, господин судья, что нам, малоимущим заключенным, приходилось зарабатывать карманные деньги за стенами тюрьмы. Чтоб каждый вечер сидеть в ресторане, надо ведь было кое-что в кармане иметь... Ну вот, а месье Билла был так любезен, что пристроил меня временно работать в прокуратуру кем-то вроде писаря. Сам писарь вообще-то заболел гриппом, а так как месье Билла знал, что у меня хороший почерк - ведь зимой в управлении тюрьмы я приводил в порядок все бумаги, которые набегали за лето, - то он поручил мне помочь новому прокурору, господину Поносье. Это было как раз в то время, когда супругов Пеллегрен убили в их собственном трактире. Господин Поносье должен был составлять протоколы полицейского расследования, но он доверил это мне. Вот так я и узнал о многих деталях убийства. Потом это мне очень пригодилось.
Они меня там, в деревне, заперли в какой-то жуткий коровник. А мне уж больно хотелось назад, в Пон-л'Эвек. Вот я и признался по собственной инициативе в двойном убийстве. Детали я отлично знал из протоколов. Мне только нужно было, чтобы их опять запротоколировали. А когда проверили мои показания, то все совпало - слово в слово. Я думаю, в Монтежуре даже гордились тем, что наконец-то и у них нашелся настоящий убийца. Мне, во всяком случае, так показалось.
Председателю тоже пришлось сделать усилие, чтобы сдержать улыбку.
- Ну хорошо, свидетель, можете быть свободны, - сказал он быстро, чтобы не выдать себя.
Розуа только вздохнул, когда двое конвойных, которые постоянно находились рядом с ним, вывели его из зала. По крайней мере, ему не нужно было больше смотреть в печальные глаза обвиняемого - директора тюрьмы.
Следующим вызвали Рене Гренвиля, специалиста по подделке векселей. Он тоже вытирал слезы, когда подходил к свидетельскому месту.
- Свидетель Гренвиль, - начал допрос судья, - как долго вы были заключенным в Пон-л'Эвеке?
- Два года, - учтиво ответил Гренвиль, - из-за досадной ошибки одного вашего коллеги. Я до сих пор не пойму, за что меня посадили...
- Оставим это, - махнул рукой председатель суда, - меня сейчас интересует обстановка в тюрьме, а не ваше уголовное дело. Итак, какое положение в тюрьме занимали непосредственно вы?
В поисках подходящих слов Гренвиль помедлил с ответом:
- Непосредственно я был заключенным, но месье Билла вскоре проникся ко мне доверием...
- Господин свидетель, не могли бы вы выражаться поточнее? - потребовал председатель суда.
- Ну, в общем... я был, так сказать, его заместителем, если угодно... Месье поручил мне заниматься административными вопросами: пропускной режим, обеспечение продуктами кухни, проверка счетов, ну и всякие там происшествия...
- И вы, заключенный, выписывали отпускные свидетельства и увольнительные вашим, так сказать, сокамерникам? Неужели директор не опасался злоупотреблений, которые при этом могли быть? - допытывался председатель.
- Я ведь уже сказал, что месье Билла проникся ко мне доверием, - ответил задетый Гренвиль. - К тому же ничего такого никогда не случалось. Все шло своим заведенным порядком.
- А как же тогда быть с заключенным Лаграндом, которого освободили на три месяца раньше с фальшивым постановлением об амнистии?
- Это единственное исключение, господин председатель. По семейным обстоятельствам... Жена Лагранда собиралась с одним типом ехать в Тунис: не могла больше выносить одиночества. Вот мы и отпустили его раньше времени ведь это было бы не по справедливости: из-за каких-то трех месяцев рушить многолетнюю счастливую семейную жизнь. Он получил соответствующие документы...
- Вы имеете в виду фальшивые документы, свидетель? Ведь постановление об амнистии должна выдавать прокуратура, не так ли, Гренвиль?
- Там только печать была не прокурорская, господин председатель. А само постановление Розуа взял, как положено, в канцелярии прокуратуры. Только печати не хватало...
Для председателя суда это уже было чересчур:
- Бог мой! Так ведь печать - это же самое главное! Постановление в канцелярии можно было выписать без всяких проблем, тем более что Розуа работал там писарем. А вот печать хранится у прокурора. Он бы сразу заметил, что дело здесь нечисто.
- Ну-у, печать Андре сварганил просто классно, один к одному. Ее вообще нельзя было отличить от настоящей.
