Минуту профессор смотрел в окно, затем сказал, что Грача попросила принять его сестра, она работает на кафедре хирургии лаборанткой. Очень милая женщина. Дело в том, что ее брата мучил кашель, и он пришел в поликлинику, где ему сделали флюорографию и обнаружили затемнения в правом и левом легких. В поликлинике не было квалифицированных специалистов, чтобы поставить окончательный диагноз, и его направили в противотуберкулезный диспансер. Там работают опытные пульмонологи. Грачу сделали рентгеновские снимки, взяли другие анализы.
Тамошний доктор, еще молодой человек, не хотел честно ответить на вопросы Грача, стал темнить и выписал направление к онкологу. Грач перепугался, позвонил сестре, и она притащила его к Пименову на консультацию. Рентгеновские снимки были плохого качества, но все-таки кое-что можно было разобрать. Десять к одному, что это рак. Пименов задал несколько вопросов и, осмотрев пациента, сказал, что все анализы надо повторить, а также сделать новые снимки легких и томографию, затем взять биопсию легочных тканей.
«Профессор, у меня рак?» – Грач внимательно посмотрел в глаза Пименова. Тот замялся: «Не в моих правилах скрывать правду от пациентов. Есть подозрение, что это рак. Но пока об этом говорить еще рано».
Грач уже знал диагноз, у него на руках была выписка из истории болезни, которую завели на него в диспансере. Тут Пименов сказал первые слова утешения, что пришли в голову. Он сказал, что с раком легких люди живут до семи лет и чаще умирают вовсе не от рака, а гибнут в автомобильных авариях или, скажем, от пищевого отравления. Или от кирпича, свалившегося на голову. Но, кажется, Грач не слушал. Он выдержал паузу и поинтересовался, как определить, что смерть уже близко?
Пименов по привычке ответил напрямик: «С того момента, когда начнутся боли и назначат наркотические препараты, надо отсчитать четыре месяца. Иногда пять. Это и есть время смерти». Потом, решив, что сказал лишнее, добавил, что о смерти думать рано. Надо сделать анализы и, когда картина станет ясной, продолжить разговор. Он выписал направления. Грач ушел и больше не появился. Его сестра рассказывала, что брат не захотел лечиться. Он сказал ей: «Если суждено умереть от рака, значит, я не умру от гангрены. И больше о моей болезни даже не заикайся».
– Это был типичный случай врачебной ошибки. И не потому, что у нас врачи плохие, не хуже, чем в Европе или Америке. Но диагностическая аппаратура старая. На самом деле у Грача, по всей видимости, эмфизема второй стадии. А в то время еще была и бронхоэктатическая болезнь, сопровождаемая воспалением легких. – Профессор замолчал.
– Может быть, еще что-то вспомните? Не торопитесь. Подумайте.
– Нет. Это все, – покачал головой Пименов. – Кстати, у вас перелом голени? Если нужна консультация, я направлю вас к хорошему специалисту.
– Пожалуй, не надо, – покачал головой Девяткин. – А то поставят неправильный диагноз, и я совсем перестану спать.
Он поднял костыль и вышел из кабинета.
Когда впереди показалась полуразвалившаяся кошара и пара сараев, Иван остановил грузовик, вылез из кабины и, прихватив пустую канистру, пошел к колодцу. Радченко размял ноги, напился воды из пластиковой бутылки и залез в кузов. В его темной глубине между ящиков на разложенном брезенте дремал Попович. Он подложил под голову пиджак, снял подплечную кобуру и убрал ее в сумку, а пистолет спрятал под брезентом.
– Приехали, что ли? – протирая глаза, спросил он.
– Пока еще нет. – Радченко опустился на пустой ящик.
Попович поднялся, откинув полог тента, высунул голову и присвистнул.
– Где это мы?
– В Казахстане. Примерно в двухстах километрах от границы с Россией. Ты бы лучше спросил, где Дорис. Я бы ответил, что знать не знаю. Она села в ту машину и… Короче, я свалял дурака, когда разрешил ей ехать с Фазилем. Пистолет при тебе?
– Вот тут под брезентом лежит, завернутый в полотенце. И снаряженная обойма к нему. Я хочу, чтобы ты знал на всякий случай: пистолет тут.
Снаружи водитель крикнул, что пора ехать, мол, тут быстро темнеет. Радченко вылез из кузова и занял место в кабине. Водитель вытащил ключ из-под солнцезащитной панели. Машина тронулась и, проехав километров пять по грунтовой дороге, свернула налево, в чистую степь.
Стемнело и вправду быстро, прозрачные сумерки сгустились, и, когда грузовик перевалил через холм, стало совсем темно. Последнее, что увидел Радченко: небольшой табун лошадей, что пасся у подножия холма. Рядом с лошадьми не видно ни человека, ни собак.
«Волга» резво бежала по асфальтовому шоссе. Дорис смотрела в окно на однообразный пейзаж, оглядывалась назад, но грузовик, где ехали Радченко и Попович, давно потерялся из вида. Сидевший рядом Фазиль Нурбеков иногда нарушал молчание, приставая с вопросами.
Интересовало его решительно все. Какие в Америке закупочные цены на молоко, много ли там платных дорог, чем занимается Дорис в свободное время, почем сейчас бензин… Фазиль делал небольшую передышку и сыпал новыми вопросами. В каких штатах узаконена проституция, ожидается ли рост налогов на недвижимость; правда ли, что тамошние фермеры получают от государства субсидию на каждую корову…
– Надо же как. – Эти слова он повторял после каждого ответа Дорис и выражал таким образом то ли восторг по поводу состояния дел в Америке, то ли неодобрение.
– Моя бабушка жива и до сих пор активно работает на своей ферме, хотя ей за семьдесят, – объясняла Дорис. – Дед тоже жив. У них на ферме двести коров, из них восемьдесят молочных и сто тридцать мясных. Пока ни цента субсидий они не получили.
– Надо же как, – брови Фазиля взлетели вверх. – А я об этом в газете читал. Ну, что фермеры у вас как сыр в масле катаются. Значит, вранье? Я так и подумал. Вы говорили, что братьев и сестер у вас нет, кому же наследство стариков достанется?
– Наверное, мне. – Поглощенная пустой беседой, Дорис не сразу заметила, что асфальт кончился и «Волга» едет по грунтовой дороге, петляющей вдоль бесконечных пустынных полей.
Фазиль тронул водителя за плечо:
– Останови, дорогой. Облегчиться надо.
Фазиль и дядя Батыр вылезли из машины, отошли в сторону от дороги.
– Ты что задумал? – Правая щека Батыра подергивалась. – И кому звонил из Самары?
– Звонил в поселок. Плющу.
Фазиль расстегнул портфель, достал мобильный телефон, проверил, ловит ли аппарат сигнал. Сейчас, пока не отъехали далеко от границы, это последняя возможность позвонить нужному человеку. Через несколько километров связь оборвется.
– Плющ разберется с друзьями американки, остальным займусь я. Это не баба, а мешок с деньгами. Я ее просто так не отпущу.
– Снова в тюрьму захотел? – покачал головой дядя Батыр.
– Лучше вспомни, сколько ты мне должен. То ты в карты деньги просадил, то с бабами… Поэтому так: или возвращай долг, или делай, как я скажу.
– Но у сына свадьба.
– С кем? – усмехнулся Фазиль. – С нищей девчонкой из соседней деревни? Свадьба – это когда деньги женятся на деньгах.
Фазиль набрал телефон поселкового отделения полиции и спросил капитана Василия Плюща, как идут дела.
– Я нашел парней, которые мне помогут, – ответил Плющ. – Да, они не подведут… Нет, недорого.
– Хорошо, – ответил Фазиль. – Лопату не забудь.
Он дал отбой и сделал еще один звонок, водителю «Урала», который ехал следом. На этот раз вопросов не задавал, коротко и ясно объяснил, где именно остановить машину. Пассажирам надо сказать, что сбился с дороги, а ночью по степи ездить опасно, можно грузовик повредить и самому разбиться, поэтому придется ночевать под открытым небом или в кузове.
В селение въехали в сумерках. В домах, что выстроились вдоль главной улицы, светились окна. Лаяли собаки, были слышны звуки аккордеона, кто-то пел, и припев подхватывали мужские голоса. Машина остановилась. Возле забора валялся человек с окровавленной головой, а рядом с ним – две половинки кирпича. Фазиль перешагнул через тело, остановился и глянул на Дорис.
– Свадьба через несколько дней, а народ уже гуляет, – сказал он и поманил гостью за собой. – Пожалуйста, проходите.
Откуда-то появилась пожилая женщина в темном платье и с платком на голове. Старуха говорила по-русски нараспев, с акцентом. Она взяла Дорис под локоть и провела в пустую комнату, посреди которой стоял длинный стол, накрытый клеенкой. Куда-то ушла, но вскоре вернулась с закопченным на огне глиняным горшочком, в котором дымились кусочки мяса, тушенные с картошкой и морковью.
Дорис, обжигаясь, стала жадно глотать бабкину стряпню. Мясо было жестким, жилистым, с каким-то сладковатым привкусом, картошка переварилась. Но для человека, ничего не евшего целый день, и это блюдо оказалось в самый раз. Утолив голод, Дорис выпила чашку молока и съела ломоть свежего хлеба. Бабка отвела ее на другую половину дома, в небольшую комнатенку.
