– Вот так и живу, – удовлетворенно протянул Антон Иванович, заметив интерес гостя. – И вот скажи, нужна мне при таком раскладе баба? Сам-то женат?
– Нет, – признался Грибов.
– Уважаю! – заулыбался Сизых и протянул ему громадную ладонь для рукопожатия. – Так держать!.. Чай будешь со мной пить?
– Да не отказался бы, если не слишком обременю.
– Да брось, Анатолий, мне жалко, что ли! – Антон Иванович ходко потрусил в кухню, прокричав оттуда: – Вот к чему привыкнуть за свою жизнь так и не смог, так это жрать в одиночку. Что тяжело, то тяжело. Готовлю-то хорошо, многим нравится, а сяду за стол, и оценить некому, кроме меня. Тут вот промашка такая в холостяцкой жизни моей выходит, да…
К чаю Сизых Антон Иванович подал свежие бублики с маком. Грибов и не думал, что их до сих пор выпекают и продают где-то.
– Это у нас при дежурном магазине своя маленькая пекарня имеется. Там всегда и хлеб мягкий и горячий, и бублики вот выпекают по старинке, и постные коврижки глупым бабам в пост пекут.
– А почему так? – не понял Грибов, с нетерпением отламывая четверть бублика и вонзаясь в него зубами. – Разве пост для женщин только?
– Для них, конечно же! Для них, окаянных! Кто еще, кроме них, так грешит-то?! Разве мужик может так согрешить, как баба, а? Да никогда! Все ведь зло от баб, все зло!.. Ты ведь небось про соседку мою расспросить ко мне пришел?
Грибов кивнул, едва не поперхнувшись. Как это быстро и ловко Сизых перепрыгнул с хлебной темы на тему, интересную гостю, а! Проницательный! А если проницательный, то должен быть и наблюдательным, а если наблюдательный, то Грибов не зря притащился в такой поздний час за город, проигнорировав совет Елены Ивановны оставить все до утра.
– Из-за нее, – снова кивнул Грибов, не став уточнять ничего.
Если Антону Ивановичу есть что рассказать, то он непременно расскажет. Одиночество оно хоть и кажется ему благостным, но свои неприятные моменты все же имеет. Ни поговорить с кем-то, ни новостями поделиться, а уж бубликами похрустеть вприхлебку с горячим сладким чаем одному и вовсе не вкусно. И мак потом со скатерти пальцем цеплять неинтересно, потому что один ты.
Тоска…
Жениться надо, вдруг подумал Грибов, а то станет так же вот в старости радоваться случайным людям, как родственникам близким. Будет сам навязываться в гости в праздники, не замечая, что лишний он в веселой компании родных кому-то людей. Или к себе станет назойливо и суетливо зазывать. И в глухую зимнюю полночь после ухода шумных гостей станет засыпать в кресле перед телевизором только потому, что в одинокую холодную постель идти не захочется.
– Вот что она, Вика, хорошая баба, что ли? – кивнул себе за спину Сизых, подливая в чашку кипятка из алюминиевого чайника. – Красивая, конечно, фигурой справная, но и все! А как от человека от нее одна морока!
– Почему?
Грибов отложил недоеденный бублик, настораживаясь.
Неужели его тревожные мысли про нее оказались верными? Неужели что-то с ней не так, и муж ее не из блажи нервной голову в петлю сунул, и Иван Чаусов не так вот просто погиб? Неужели все дело в ней – в коварной, очень умело прикидывающейся кроткой овечкой?
– Была бы хорошей бабой… – Сизых наклонился над столом и понизил голос до свистящего шепота, будто в соседней комнате кто-то сидел любопытный и подслушать их мог и Вике потом передать все слово в слово, – давно бы родила своему Витьке, глядишь, мужик за ум бы взялся и давиться бы не стал.
– Так вы считаете, что муж ее покончил жизнь самоубийством только из-за того, что у них детей не было? – Грибов вытаращился на хозяина, как на полоумного. – Разве из-за этого вешаются?
– Из-за этого – нет. А вот из-за безделья – запросто, – сделал вывод Антон Иванович и застолбил его ударом ноги об пол. – Вот сам посуди, пришли с работы, забот никаких. Ну картошку она сварила, поели, и все. Витька в компьютер, она в книжку.
– Откуда знаете? – перебил его Грибов.
Ох как ему сейчас сигаретного дыма не хватало, ох как не хватало! Опустил бы теперь сизый занавес и не печалился особо, что его растерянность заметна. И еще радость оттого, что Виктор будто бы от бездетности своей с жизнью счеты решил свести.
– Так захаживал я к ним иногда, – признался Сизых нехотя.
– В гости, что ли?
– Да так… – тот неопределенно пожал плечами. – Иногда делать нечего, вот и пойдешь по соседям. Опять же не с пустыми руками шел к ним. Бутылочку возьмешь, бывало, колбаски, сырку. А они!..
– А что они?
– А ничего! За стол посадят и сами усядутся. Только не застолье это, а поминки вроде. Вика не пьет. Витька покойный тоже нос воротил. И все наверх рвался, все какие-то программы у него там отвисали. Не по-людски они жили, оттого и помер так-то.
– Понятно… – протянул Грибов, допил чай и перевернул чашку на блюдце. – А может, она изменяла ему, вот он и не выдержал, мужик-то ее?
– Кто?! Вика?! Изменяла?!
Антон Иванович аж поперхнулся своим возмущением, принявшись кашлять совершенно по-стариковски – с натянутыми на морщинистой шее венами и покрасневшими белками глаз. Таким сильным и неподдельным было его возмущение. Это надо, мол, подумать подобное, и про кого!
– Она с Витькой в постель ложилась вся какая-то… как из воздуха будто!
– Как это?
– Ну… Неземная какая-то! Все себе на уме, вся в себе словно. Тут, думаешь, ее не сватали до Витьки-то? Тю-ю! Желающих полно было. Я и сам поглядывал, я еще не старик совсем, запросто мог бы… Только она все мимо смотрит. Вроде на тебя, а как будто мимо. Стоишь перед ней, словно стеклянный, честное слово! И мужик ее покойный такой же был. Сам с тобой говорит, а сам будто о чем думает. И улыбался еще постоянно. Как дурачок, ей-богу! Может, и дурачок, раз в петлю полез.
– А после смерти Виктора никто больше к Виктории не сватался? Вы никого не заметили? – аккуратно задал вопрос Грибов, чтобы ненароком не задеть пожилого холостяка, которому было когда-то отказано.
Сам спросил и сам тут же с ненавистью подумал, что наверняка старый хрыч свои попытки возобновлял. И наверняка снова от ворот поворот получил, раз Викторию в разряд непутевых занес, а Виктор в дурачках помер.
– Да как же! – с обидой подхватил Сизых, стало быть, попытку свою повторил, и, может, не один раз. – Уж серьезно там или нет, не знаю, но один тут прохода ей точно не давал. Хотел я ему тут, когда он в кусты побежал, колеса все порезать, да не успел, вернулся он скоро.
– Кто такой? Описать сможете? – Грибов для пущей важности достал из кармана блокнот с авторучкой, хотя догадывался, о ком пойдет речь.
– Здоровенный такой бугаина, и машина такая же здоровенная. Моду, слышь, взял, она с работы идет, а он тихонько так следом едет. Я даже в милицию хотел заявить.
Сизых перекрестился даже, будто Грибов ему мог не поверить. А Грибов не то что верил, он расцеловать мужика готов был за ценную информацию.
Все! Все подлые мысли про Викторию – долой! Не наврала она и не насочиняла про то, что Чаусов охранять ее вздумал после смерти ее гражданского мужа. Сидел здесь сиднем Иванушка Чаусов, каждый вечер дисциплинированно сидел, будто задание какое-то важное выполнял. А задания-то ему никто и не давал. И если Бобров к его убийству как-то причастен, то Виктория точно нет. Надо искать других сообщников. Чиста она, перед законом и людьми чиста, хотя сосед вон и недоволен.
Тут еще Грибов масла в огонь подлил своим вопросом:
– Этот бугай, как вы изволили выразиться, Антон Иванович, в дом не заходил никогда?
– Как же, не заходил! – Его голос взвился острой обидой. – Сам-то, может, и не пошел бы, эта свиристелка за ним выходила. Чуть не голышом, слышь! Коленками голыми сверкает, к машине подошла, в окошко стучит, тьфу, зараза!
– И что? Что он?
– А пошел за ней. Недолго, правда, пробыл, но пошел.
– А вчера? Вчера Виктория за ним выходила?
Ради этого вопроса и ответа на него, собственно, Грибов и был теперь здесь, а не на своем любимом диване перед телевизором. Но Сизых Антон Иванович неожиданно будто громадным валуном поперхнулся. Замолчал на полуслове, оно даже булькнуло у него в горле невысказанным, слово это. Глаза на Грибова выкатил и задышал, задышал часто-часто, глядя на гостя с укоризной, словно тот обидел его чем-то.
Минут пять все это лицедейство продолжалось. Потом Сизых шумно выдохнул и проговорил едва слышно:
– А не знаю я, что было вчера.
– То есть? – Грибов ему не поверил. – Вы хотите сказать, что вчера вечером ничего и никого под ее окнами не видели?
– Не видел ничего! – взвизгнул Сизых, пустив слюну в уголки изжеванных возрастом губ. – И никого не видел! В магазин ушел, потом пришел, закрылся, выпивал дома один. За занавесками… Вон и бутылка пустая под раковиной, можешь посмотреть. И в магазине можешь спросить, был я там вчера.
– Так, когда в магазин шли и из магазина, должны были видеть машину, если она стояла? – перебил его Анатолий, очень ему не понравился ответ.
