Он помолчал.
— Если ты сам не против, конечно.
— Я в последний раз аж в мае со своими кентовался, — с сомнением проговорил Леший. — С Круглым «бобра» одного московского ощипали… И разбежались. С тех пор много воды утекло.
— В мае, говоришь? Это на базе, что ли? — Лис поднял бровь. — Поэтому и уволился?.. Впрочем, ладно, я этого не слышал. А в клубе этом твоем, в «Мелехове», — кто там собирается?
— Да пидоры одни, рожи пластмассовые, — поморщился Леший. — Хотя… Разные люди бывают. Вон, Ваньку Боцмана видел там с подругой, а у Ваньки с этим делом точно порядок…
— Ванька Боцман? — переспросил Лис.
— Ну да. Сын Валета, который Питона еще завалил — помнишь? Откинулся весной по УДО,[11] он сейчас в авторитете.
— Да, я в курсе, — сказал Лис с непроницаемым выражением лица.
— А еще там бабы с шестами! — вспомнил Леший.
— Какие бабы?
— Ну, голые, ясно дело! А раз бабы голые танцуют, значит, там не обязательно пидоры!..
Лис удивленно посмотрел на него, словно не расслышал. Потом задумчиво покивал головой.
— Бабы — это, Петруччо, очень хорошо, — проговорил он словно самому себе. — Это ты правильно сообразил. Ты б воспользовался, что ли. Раз уж тебе шашлычок положен, может и это обломится…
— Худые, как циркули. На что они мне? — Леший презрительно сплюнул, поднял глаза на Лиса.
— Ладно, Михалыч. Хватит нам с тобой порожняки гонять. Попробую скентоваться с кем-нибудь при случае, раз уж такая надобность возникла.
— Правильное решение, Петруччо! — одобрил Лис. — И суетиться-то особо тебе не придется. Просто включайся, если про Джаваняна или Омара разговор зайдет, да на ус наматывай. Да, и вот еще что: в Богатяновке кодла одна есть, «Волки» зовутся. Пацаны зеленые, но злые…
— Это от перекорма и от компьютеров, — тоном знатока вставил Леший. — В мое время таких не водилось.
— Очень мне эти молодые люди интересны, Петруччо. Хоть что, любая информация.
— Не первый год замужем, — проворчал Леший. — «Волки», «Шакалы»… Скоро, б…, детсадовцы в стаи сбиваться начнут, погоняла друг другу давать!
— Уже дают, Петруччо! — усмехнулся Лис. — У меня в младшей группе, знаешь, какое погоняло было? Корешок!
— Да брось! — не поверил Леший.
— Точно тебе говорю! Только не тот «корешок», который на блатном языке — мы ж тогда не знали еще всей этой дряни… Обычный корешок! В смысле: маленький корень. Коренев — корень, очень просто. Не вру, Петруччо, клык даю, если хочешь.
Леший с недоверием посмотрел на него, потом не выдержал и улыбнулся.
— Да, Михалыч, разные мы с тобой люди!.. А я вот в младшую группу не ходил — сразу в старшую пошел! Там Фима Щипач воспитателем, а на обед вместо манной каши — «бычок» и полстакана бормотухи…
Улыбка Лешего постепенно превратилась в оскал.
— Хватит рубаху рвать, Петруччо! — оборвал его Лис. — Дети ни в чем не виноваты, а все мы на собственных ошибках учимся. Что-то ты раскиселился совсем в этом своем ночном клубе… Вот приду как-нибудь, проверю.
Лис глянул вдоль забора, собираясь уходить.
— А Ванька тот Боцман — он только с подругой был? Или с корешами тоже?
— Не, только их двоих и видел, — проговорил Леший.
Лис протянул ему несколько тысячерублевых купюр. Леший посмотрел на них, зачем-то отер руки о штаны, взял деньги.
— Не грусти, Петруччо. Ну? — Лис хлопнул его по плечу. Леший вяло улыбнулся.
— Ведь я тебя никогда не подставлял. И ты меня тоже. Верно?
— Точняк, — сказал Леший.
— Вот и отлично. Набери меня, когда что-нибудь вызнаешь.
Лис пошел в свою сторону, Леший — в свою. Точнее, уже не Леший, а — Клоп. Хотя нет, сейчас он просто гражданин Клищук Петр Васильевич. Если мент пристебется, он ему свой паспорт покажет… А если кого из дружков встретит — тогда будет Клопом. Тьфу ты, запутаться можно! В последние годы такая двойственность, а то и тройственность стала его напрягать.
«Рисуя» все вокруг, Леший быстро шагал вдоль забора, втянув по привычке голову в плечи и засунув руки в карманы брюк. Выйдя на улицу, он повернул к остановке и еще прибавил шагу. Когда у него нет покоя на душе, нет покоя и ногам — он должен двигаться, неважно — куда и зачем. К счастью, автобус подошел почти сразу. Леший зашел, окинул взглядом полупустой салон. Сидячие места были, но садиться он не захотел. Встал на задней площадке, ухватившись за поручень, и уперевшись лбом в холодное стекло.
Он ехал и думал. Заходили и выходили пассажиры, задевали его сумками и портфелями, кто-то даже выругался в его адрес — Леший не обращал внимания.
Ему почему-то вдруг вспомнился Черкес. Засел у него в голове и никак не желал оттуда выходить. С Черкесом он четыре года топтал иркутскую зону, хлебнули тогда всякого дерьма по полной баклажке… Не сказать, чтобы были близкими корешами, но когда вышла разборка с дагестанцами, Черкес конкретно подписался за него, выручил, можно сказать. А потом… Потом, спустя несколько лет, они неожиданно пересеклись в Тиходонске. Душевно так посидели, выпили. Черкес расслабился и сболтнул одну вещь, которую ему не следовало говорить. О бабах. Леший пересказал потом это Лису, знал, что тот землю роет, ищет серийного насильника. И Черкеса взяли… А потом он бежал, и была «правилка» в резиденции Креста, где Черкес объявил, что Леший — сука и стукач. Много было хая и криков на той «правилке», и все без толку, поэтому Крест в конце концов постановил решить спор кровью, то есть в честном поединке. Дали им по штырю, поставили в круг… и Леший «ростовским ударом» в три секунды мочканул Черкеса, тот даже понять ничего не успел. Стоял — и упал с проткнутой печенкой. Объявил тогда Крест, что все обвинения снимаются, что Леший, то есть Клоп, — честный вор и все такое…
«Хрен там честный», — думал Леший, вжимаясь лбом в забрызганное осенней грязью стекло. Черкес был прав. А он его сдал и убил. Правда, сделал это ради Лиса. А Лис, как было справедливо замечено, никогда не бросал его в беде. Никогда. Но…
«Вот сдал бы он кого-нибудь из своих ради меня? — подумал вдруг Леший. — Какого-нибудь дружка-опера, с которым под пули ходил и водку пил — сдал бы?»
За стеклом автобуса убегала прочь серая лента дороги, перестраивались автомобили, мигали огни светофоров. Некоторое время, пристроившись в хвост автобусу, ползла крохотная учебная «ока» — Леший видел лицо искаженное напряжением девушки-курсанта за рулем, даже не понять — симпатичное оно или не очень. Потом «ока» отстала, ее место заняла большая роскошная машина, Леший даже не знал, как называется эта марка. Какой-то мужик там, вальяжный, уверенный в себе, тарахтел по телефону и скалился во всю варежку, придерживая руль двумя пальцами. Леший всмотрелся — да это же Лис! Ну, или очень похож, во всяком случае. Он приподнял руку, махнул ему. Мужик за рулем не прореагировал, продолжая говорить в трубку. Нет, ну один в один Лис… И куртка кожаная, как у него… Хотя, по идее, Лис должен был давным-давно уехать отсюда, у него ведь машина где-то рядом со свалкой была припаркована, а Леший пока шел к остановке, пока на автобусе этом тянулся…
«Может, он следит за мной?» — мелькнуло вдруг в голове у Лешего.
Он сразу убрал руку. Но в этот момент мужик в машине придвинул голову к лобовому стеклу и, прищурившись, посмотрел на него. Леший невольно отпрянул.
Это был не Лис.
Лис подстрижен наголо, а у этого какой-то хохолок на голове… И рожа потолще. И вообще… Сейчас Лешему даже трудно было представить, как он мог принять этого «бобра» за лихого мента.
— …Ваш билет, мужчина!
Его довольно бесцеремонно тряхнули за плечо. Леший обернулся. Полная контролерша в форменной жилетке стояла перед ним, буравя злыми маленькими глазками.
— Или тебе особое приглашение нужно, папаша? — Рассмотрев помятое лицо Лешего, она с легкостью перешла на «ты». — А то милицию вызову, живо в чувство приведут!
И тут Леший в самом деле пришел в чувство. Даже настроение поднялось. Он попал в привычную для себя среду, ситуация не требовала от него мучительного выбора — все было и так предельно ясно. Леший хищно оскалился, блеснув стальной фиксой.
— Ну, что лупетками на меня брызгаешь, шкура барабанная, чума ты бубонная? — презрительно бросил он, отпуская поручень и грудью надвигаясь на контролершу. — Чего в пупырек лезешь? В ломбард меня сдать нацелилась, бардачница? А живчика сглотнуть не хочешь, а?
Контролерша открыла от неожиданности рот и отступила на шаг, отдавив кому-то из пассажиров ногу.
— Че… Чего ты сказал? — пробормотала она.
В салоне смолкли разговоры, и даже двигатель автобуса как будто стал работать тише. Леший, которого мгновение назад можно было принять за прибитого жизнью бомжанутого мужичка, вдруг преобразился. Он приосанился, вскинул голову, он улыбался в лицо контролерше широкой акульей улыбкой, и тем страшнее было выражение вымороженных остекленевших глаз — именно так, по мнению присутствующих, должны выглядеть глаза убийцы.
