Пока я сидела в участке и пила чай, приходили люди. Вошла открывшая мне дверь супружеская пара, чтобы дать показания и подписать протокол. В отличие от странной, запачканной кровью женщины, которая с криками колотила в их дверь, они ничего не видели и не слышали. Никто ничего не слышал и не видел.
Меня спросили, знакома ли я с жертвой. Я сказала, что подвозила его за пару дней до совместного осмотра исторических достопримечательностей Шотландии, когда он упал и сломал свой велосипед. Я старалась быть честной, насколько это было возможно. Все-таки я живу с полицейским. Я рассказала, что за все то время, что мы провели вместе, так и не узнала его имени. Это было правдой. Неохотно я рассказала, что он называл мне свое прозвище — Перси, что прозвучало несколько странно, поскольку о прозвище речь не заходила, но полицейские записали все сказанное мной. Затем меня спросили, почему я остановилась и предложила подвезти его, на что я ответила, что он показался мне знакомым, похожим на кого-то из Торонто. Однако он оказался не из Торонто. Как я позже узнала он жил со своей матерью в старом доме в Керкуолле. Мне сообщили, что задержат у себя арендованную мной машину. Пока я ждала, держа в руках кружку, в которую постоянно подливали чай, в участок вошла довольно скромно выглядящая женщина, лет шестидесяти, в серо-коричневом и довольно поношенном пальто и такой же шляпке. Она очень походила на Перси, только старше лет на двадцать пять. Должно быть, это была его мать. В руке у нее был скомканный носовой платок, который она постоянно прикладывала к глазам. У нее текло из носа, но она, кажется, не замечала этого. Какое-то время мы сидели в одной комнате, под бдительным оком строгой женщины-полицейского.
— Мой мальчик попал в аварию, — сказала она, покопавшись в своей сумочке в поисках еще одного платка.
— Мне очень жаль, — ответила я.
— Он, наверное, упал с велосипеда и ударился головой. Утром ему будет уже лучше. — Я вздрогнула, но женщина-полицейский кашлянула и затем едва заметно покачала головой. — В полиции считают по-другому, но они ошибаются. Ошибки случаются. Он всегда ездил на велосипеде. Он ушел с работы. Я не знаю почему. Он был мечтателем, мой мальчик. Его нашла какая-то женщина.
Мгновение я молчала. Стоит ли ей рассказывать, что это — я та женщина, которая нашла ее сына?
— Надеюсь, он не мучился, — шмыгая носом, произнесла она. — Мне тяжело сознавать, что ему было больно.
Я глубоко вздохнула.
— Это я его нашла, и он совсем не мучился.
Она встала со стула, бросилась ко мне и схватила меня за руку. Это напомнило мне, как Перси, умирая, сжимал мою руку.
— Поклянитесь, что ему не было больно, — сказала она. — Пожалуйста.
— Клянусь, — сказала я.
— Он сказал что-нибудь?
— Простите, но я не помню.
— Он был хорошим мальчиком. Странным, но хорошим.
— Именно таким я его и считаю, — сказала я, а женщина-полицейский, слабо улыбнувшись мне, бережно отняла ее руку от моей. Она выглядела гораздо милее, когда улыбалась. После общения с матерью Перси я поняла, что постоянно думаю о нем, вспоминаю, как он споткнулся о выставленный товар в магазине Тревора, его велосипедные прищепки, которыми он защипывал брюки, когда надо и когда не надо, и его перекошенные очки. Я вспомнила, в какой восторг приводили его древние достопримечательности, которые мы осматривали вместе, как он рассказывал мне о них, позабыв о том, что недавно упал с велосипеда, испачкался и порвал одежду. Больше всего мне вспоминалось, как он попрощался со мной в Керкуолле: в руках сломанный велосипед, рукав оторван, а оправа очков, еще более перекошенная, чем прежде, держалась благодаря моей булавке.
— Очки, — громко произнесла я. — Нам надо найти его очки. — Женщина-полицейский подошла ко мне и села рядом, очевидно, решив, что я, как и мать Перси, нахожусь в не слишком адекватном состоянии, что, в общем, было недалеко от правды. Возможно, я чувствовала себя все-таки лучше его матери, но назвать мое состояние привычным было нельзя. — Он потерял очки.
— Очки? — переспросила она.
— Ну да, очки, — сказала я, — для зрения. Когда я нашла его, на нем не было очков. Я одолжила ему булавку, чтобы он скрепил оправу.
— Уверена, он был за это вам благодарен, — сказала она, похлопав меня по руке.
Я попыталась осмыслить ее ответ, медленно пробираясь сквозь свое затуманенное сознание, и наконец поняла, что женщина-полицейский решила, что когда я нашла Перси умирающим, то починила его очки.
— Это случилось в другой день, когда он упал с велосипеда. Он сломал оправу, а без очков он ничего не видел. Я дала ему булавку, чтобы он починил очки и смог добраться до дома.
Он смотрела на меня с минуту, затем прошла в другую комнату. Я надеялась, что информация об очках нужна, мне показалось, что когда я буду чувствовать себя лучше, тот факт, что очков на нем не было, может показаться важным. Пару минут спустя она снова вошла в комнату, села рядом с матерью Перси и спросила, носил ли ее сын очки.
— О, да, — сказала она. — Надеюсь, он не потерял их. Он всегда их ломал. У нас дома, кажется, есть запасные, и он сможет воспользоваться ими, пока его старые очки не найдутся. — Женщина-полицейский погладила ее по руке, многозначительно посмотрела на меня, кивнула, давая понять, что теперь понимает, о чем я, и вернулась к своему месту. Приехал священник и тут же подсел к матери Перси. Кажется, она балансировала между осознанием того, что ее сын умер, и мыслью, что он скоро поправится, но, похоже, начинала сознавать правду. Она все плакала, а священник гладил ее по руке и, хотя мне не было слышно, уверена, что он говорил ей какие-то слова утешения. Несколько минут спустя священник подошел ко мне. Он взял меня за руку.
— У вас рука холодная, как лед, — произнес он.
— Да, не знаю, почему в участке не включают отопление, — ответила я. — В гостевом домике, где я остановилась, всегда тепло и уютно.
— Вы очень бледная, — добавил он. «Конечно, бледная. Я всегда бледная. Я такой родилась». Когда мне нездоровится, как сейчас, и когда я без косметики и вся в пыли, то людям страшно на меня смотреть. Обычно меня это не волновало. Я была уверена, что если в участке включат отопление, то я буду и выглядеть и чувствовать себя лучше. Вместо этого мне вызвали врача. Он прописал мне побольше горячего чая с сахаром и никакого алкоголя. Плохо, потому что я с нетерпением ждала момента, когда смогу опрокинуть рюмку со скотчем, которым потчевала меня миссис Браун.
Ко мне подошла женщина-полицейский и попросила пойти побеседовать с ведущим расследование полицейским. Мне показалось, что она назвала его Кьюзитер, хотя она произнесла его так, словно после «у» идет «р». Мне было сложно сосредоточиться. Уходя, я услышала, как священник спрашивал мать Перси, может ли кто-нибудь из ее знакомых побыть с ней этой ночью.
— Со мной все будет хорошо, — ответила она. — Мой мальчик скоро будет дома.
— Может, есть кто-то еще? — мягко проговорил священник.
— Мои соседи в Сэнт-Маргаретс-Хуп, — сказала она. — Миллеры.
— Вы помните, Эмили, что вы переехали в Керкуолл десять лет тому назад, когда умер ваш муж?
Некоторое время она молчала.
— Да, — ответила она. — Все верно. Мы с Магнусом переехали в Керкуолл. Магнус приедет и заберет меня.
Я подумала, что если могла бы чувствовать что-то еще, кроме холода, то мне было бы очень грустно.
Полицейские умеют быть обходительными, но не настолько, чтобы позволить мне покинуть Оркнейские острова, как я рассчитывала. Меня попросили не уезжать до тех пор, пока из Абердина, штаб-квартиры Северного полицейского округа, не приедет судмедэкспертная бригада и не проведет все необходимые мероприятия. Как мне объяснили, на Оркнейских островах нет возможности провести подобную экспертизу. Я не совсем поняла, что они имеют в виду, но беспокойства это не вызвало. Я рассказала им о Робе, что их еще больше растрогало, и то, что понимаю, что мне придется оставаться здесь столько, сколько потребуется полиции, и это правильно.
Мать Перси собиралась уходить как раз в тот момент, когда я просила, чтобы меня отвезли домой в Стромнесс. Приехала соседка матери Перси из Керкуолла, чтобы забрать ее домой. Я не спрашивала ее о бабушке Перси и ее мебели, потому что не думала об этом. К тому же, даже если не принимать в расчет, что ее связь с реальностью по-прежнему оставалась зыбкой, время было неподходящим. Это все равно ничего не дало бы. Хотя Перси, будь он жив, сказал бы, что я бы все равно спросила.
Детектив Кьюзитер, если его, конечно, зовут именно так, оказал мне любезность и попросил позвонить в компанию по прокату автомобилей, чтобы объяснить ситуацию, а они в свою очередь, вскоре после того, как я вернулась в Стромнесс, подогнали к дому миссис Браун другую машину. Человек, который подогнал машину, страшно извинялся за доставленные мне неудобства, что было довольно странно, учитывая обстоятельства.
