Это, наверное, со стороны выглядело очень трагично – человек без лица, существо, рядом с которым я лежу, прежде бывшее обыкновенным мужчиной. Я так думала раньше – обыкновенным… Тот, имени которого я не помнила точно так же, как не помнила здорового, целого лица… Еще один, обреченный на то, чтобы уйти, промелькнуть прозрачной тенью вдоль моей жизни, не оставив своей обыкновенностью никакого заметного следа. Незнакомый, ничего не значащий ни в моей жизни, ни в чьей-либо еще. Все это было, наверное, так, если посмотреть со стороны. Так было со стороны, но ни в коем случае так не было на самом деле. Я просто шла по коридору, в котором дышалось необыкновенно легко. Я видела ослепительный свет в конце, приводящий меня к цели. Из последних сил стараясь идти, я сжимала чью-то ладонь, отвечающую мне довольно крепким пожатием. Это был кто-то знакомый, человек, которого я вела за собой, человек, который хотел и был способен идти со мной вдоль бесконечно длинного коридора, приводящего к ослепительному свету.
Я ощущала чувство такой свободы, которую не испытывала на земле. Я знала, что все происходит так потому, что я отделена от собственного тела. Нас обоих я видела словно со стороны: он, раскинув широко руки в обе стороны, лежа на спине, упирался в землю обугленной черной культей. Я, уткнувшись лицом в землю, одной рукой крепко обхватила его за шею, другая рука безжизненно и неподвижно лежит на земле. След засохшей крови, тот самый, который я тянула за собой по земле от остова машины. Белые цветы, примятые моим собственным телом. И все это в глубине каньона, в самой его сердцевине, один край которой завершался глубоким обрывом, другой находился достаточно далеко от обрыва со множеством камней. Посреди этих камней была спрятана дорога в каньон, дорога, которую мы на свою беду сумели найти, где падали вниз вместе с машиной, подгоняемые взрывом в воздухе. Впрочем, как произошел взрыв и как мы падали на самом деле я могла только предполагать.
Я хорошо видела горы за желтыми камнями, очень далекие горы с заходящим за них солнцем. Только с натяжкой их можно было назвать горами – просто большие желтые камни. Тем не менее, я видела их и видеть их мне было легко. И ничего невозможного больше не существовало, все можно было изменить. Это был отчетливый пейзаж того, к чему я шла. Это был каньон, который я видела в своих снах. Я понимала, почему мне легко. Я умерла или почти умерла, и отчетливая легкость – всего лишь состояние клинической смерти. Я умерла в том месте, к которому я так шла. В первых же кадрах, которые давно (целую вечность назад) я увидела на мониторе, мелькало что-то очень похожее: скопище белых цветов, уводящий в никуда коридор… Я не знала, что это мой коридор, по которому я буду идти, спрятав щеку на груди того, кого увела за собой… Я пришла в каньон, в место, ждущее только меня, теперь я точно это знала. Я всегда хотела знать именно это, не решаясь разрушить прежде знакомые иллюзии. Я лежала, впуская в легкие очищенный кислород испытанной впервые в жизни свободы.
Этот миг, когда я шла по коридору, я не могла променять ни на что, даже на собственную жизнь. Отделенная от тела, я ощущала путь легким светлым туннелем, у которого нет ни потолка, ни стен. Ощущение сразу же стало моим светом, легкостью, которую я должна была испытать… Верой, уносящей высоко вверх. Испытанием, выпавшим завершить мой путь. Я готова была лететь, я летела высоко, отраженная в хрустальной призме чистой прозрачности, ставшей моим небом…
Но что-то была не так. Что-то тянуло вниз, мешая испытать эту бесконечность до дна. Что-то, отталкивающее мои руки от гладкости несуществующих стен… Я пыталась оторвать это от своих рук и в результате сильно толкнула вниз… Вслед за этим мы стремительно полетели назад – мы оба…
Солнце закатывалось за желтые надгробия гор. Это был каньон, оставляющий меня в собственных недрах. Упав вниз, я почувствовала нехватку воздуха, в реальном мире существующую, наверное, как удар. Удар был стоном, который внезапно и четко зазвучал в голове. Я очнулась от стона, сдавившего разломанный череп железной рукой. Я очнулась от стона, сталью резанувшего мои нервы. Это стонал он, человек без лица. Он был жив. Жив! ЖИВ! Легкий звук прорывался в разрезы уничтоженных губ признаком еще оставшейся в нем жизни. Почему-то сразу исчез коридор, как будто и не было его никогда. Легкость сменилась раскаленной немотой, от которой я перестала чувствовать свое тело.
Я поняла, что была без сознания достаточно долго. Очевидно, все это время он приходил в себя и даже пытался что-то сказать. Тем остатком голоса, который едва сохранился в его теле. Я с трудом приподнялась на локтях, пытаясь взглянуть на часы. Теперь я осознавала ситуацию четко: от невыносимой боли и физического напряжения я потеряла сознание после того, как вытащила его из машины. В то время, пока я перенесла клиническую смерть, он пытался прийти в себя и наконец пришел. Именно поэтому что-то буквально вытолкнуло нас из туннеля: меня и человека, которого я вела за собой, то есть его. А значит, я отвечаю теперь не только за его смерть, но и за его жизнь.
Я его спасла, поэтому отвечаю за жизнь этого человека. Моя затея узнать время оказалась безуспешной. Скорее всего, я просто потеряла часы при падении, их не было на руке. Это снова вернуло меня к навязчивой мысли: как именно я могла упасть? Теперь я твердо знала (каким образом? – я еще не могла ответить на этот вопрос, но я прекрасно видела, чувствовала, понимала), что это именно он вытолкнул меня из машины. Очевидно, когда автомобиль только-только сорвался со скалы и еще не раздался взрыв. Я не видела следов огня на своей коже и одежде. У меня не было ожогов, только раны. Он открыл дверцу и вытолкнул меня, для того, чтобы меня спасти. Именно поэтому я оказалась так далеко от места падения машины. Именно поэтому я так сильно разбилась на острых камнях. Стекло же в руках было потому, что я пыталась уцепиться за лобовое стекло, инстинктивно боясь выпрыгивать. Он вытолкнул меня и остался в машине сам. Значит, он находился внутри в самый момент взрыва. Поэтому он так сильно обгорел. Да, но если он был в момент взрыва в машине – он не может остаться в живых! Как же это… Настоящее чудо, что ли? Он выжил в момент взрыва. Я отчетливо слышала его стон. Я не могла искусственно создать его в своем воображении. Значит, все-таки жив? По страшной маске его лица ничего нельзя было понять. Это был человек, который меня спас. Я буду жить тоже – в этом я ни секунды не сомневалась!
Человек без лица спас мою жизнь. Напрягаясь изо всех сил, разламывая собственный череп, я пыталась вспомнить имя лежащего передо мной мужчины. То, что я ничего не помню о нем, стало навязчивым кошмаром, похожим на тот, когда я открыла глаза возле обрыва. Тогда я почувствовала, что когда-то все уже видела. В своих снах. В липком бреду наплывающих четырех стен, вдоль долгих теней в непроходимом круге, из которого пыталась вырваться. Я открыла глаза, потом разглядела обрыв, потом все остальное. Я увидела кровь на траве, заставляющую заново ориентироваться в окружающей обстановке. И осознание того, что я попала в автомобильную катастрофу, и теперь уж точно нельзя ничего изменить. Я вздохнула с облегчением, вспомнив, что тот кошмарный момент уже пережила, а, значит, мне никогда не нужно будет переживать его вторично. Может быть, такие кошмары навевал сам каньон.
Место, в которое я обязательно должна была прийти. Квинтэссенция особенных, вполне различимых своей кошмарностью пробуждений. Естественно закономерная степень возвращения к тому, что прежде было различимо только во сне. Какая чушь лезет в разбитую голову… Как и то, что небо по-прежнему остается небом. Я его различала сотню, тысячу раз во сне. В дни, когда просыпалась в тяжелых облаках бесконечных депрессий. В дни, когда утро приходило как смерть и различался только бег запутанных бесконечностью коридоров, по которым до одурения, до настоящего безумия нужно было идти. Сны, только сны на самом деле всегда были иными. В них реальность представала легкостью, которая никогда не успевала прийти наяву. Это была та самая легкость, которую я испытала много позже в каньоне, в самой его сердцевине. Тогда я еще не знала о том, что где-то существует каньон. Я ничего не могла знать об этом в те дни, скатывающиеся в моей груди, с моих ног подобно оледенелой, дарующей смерть, лавине.
Позже (я поняла это в тот момент, когда испытала впервые страшную легкость отключения от жизни) я сопоставила разные вещи в уме, синхронно сложила в одно: это всегда был каньон, мечта о каньоне, истина, совершающая подвиг воскрешения любых безумных историй. Это был каньон, к которому я всегда шла до тоски. Необыкновенное открытие неизведанного, вполне способное расставить все по своим местам, даже самые низменные и грязные из моих побуждений.
Помню дни моей последней депрессии. Удушливые дни, накатывающие серой сплошной стеной. Разумеется, я нуждалась в чем-то, способном помочь мне вырваться из этой бесконечной тоски. Наверное, именно потому я и бросилась во всю эту историю, бросилась отчаянно, с головой, ничего не видя вокруг, неожиданно для всех, кто меня знал. И для тех, кто не знал, тоже. Я давно уже билась лбом об унылую безнадежность жизни, которая меня окружала: бессмысленная, автоматическая и порой унизительная работа на телевидении, извращенное понимание окружающих, чувство, что ты не человек, а бессмысленная марионетка в чьих-то жестоких руках. Я чувствовала, как постепенно и страшно стирается моя личность, как превращаюсь в тупую бездумную куклу, лишенную не только какой-либо внутренней выразительности, но и собственного достоинства. Я билась лбом обо все это и мне казалось, что я просто разбиваю лоб о железобетонную стену. Я всегда оставалась одна, даже наедине с бесчисленной, оголтелой толпой. От того мне представлялось, что есть во мне что-то нечеловеческое, звериное.
