Как бы не так — на станции Электроугли по Ярославской дороге, где у него был дом в поселке неподалеку от сажевого завода, испускавшего в небо клубы жирного чада, время от времени выпадал такой снег и Лежал на дворе, как черный бархат.
— Экология, мать честная! — многозначительно поднял старик вверх указательный палец и покачал им вслед медленно выезжающим за ворота "Жигулям".
* * *
— Куда мы теперь? — спросила Бася, когда они выехали на Ленинградское шоссе.
— В одно хорошее место. — Б. О. взял пачку сигарет, встряхнул ее.. — У нас курево все вышло. Скажи, если заметишь табачный ларек.
— Кажется, вон там впереди, где рекламный транспарант. Притормози.
Они вышли, направились к ларьку. Вознесшаяся на бетонных столбах реклама казино "Каро" представляла собой густой черный фон, из которого выступало восковое лицо молодой женщины с демоническим взглядом; из порочно приоткрытого рта ее выпадала громоздкая, распиравшая транспарант реплика: "РАСКРУТИ!"
Прямо под этой пикантной композицией сидел, по-турецки скрестив ноги, нищий, как-то странно сидел — сложившись пополам, захлопнувшись, как книга, и касаясь лбом картонной коробки, на дне которой лежали две ветхие, напоминавшие раздавленных червей купюры синего покойницкого цвета — сотенные, давно вышедшие, кажется, из употребления.
— Ну вот, - мрачно прокомментировал Б. О. — Нас, ко всему прочему, жалуют еще и деньгами.
Опять он об этом, подумала Бася, о каком-то высочайшем пожаловании: землями жалуют, пашнями, хлебами, жительством, законами, еще чем-то...
— Это какое-то очередное шаманское заклинание?
— Это? — рассеянно переспросил он, глядя куда-то выше ее плеча. — Да нет, просто опять пытаюсь определить среду обитания. Да вот кстати — нас к тому же жалуют...
Она обернулась.
По переулку в их сторону перемещалось уродливое существо среднего роста. Скорее всего, этот человек в детстве переболел полиомиелитом, а может быть, просто вышел из материнского чрева, как из пыточной камеры, с переломанными суставами... Перекручиваясь, марионеточно дергая окостеневшими конечностями, он медленно продвигался вперед, сопровождая всякий шаг мучительной гримасой. Подбородок улетал вбок, брови дергались, на самое ужасное было то, что в глубине этой гримасы, где-то в изнаночных ее пластах, угадывалась улыбка, — господи, он и в самом деле шел и улыбался.
— Ну вот, — долетел до нее из какого-то гулкого далека голос Б. О. — Нас жалуют телами. Все как по писаному.
Она смотрела вслед этому сгустку улыбавшейся боли до тех пор, пока человек не скрылся за углом дома.
— Э-э-эх! — сладко потянулся Б. О. — Степь да степь кругом, путь далек лежит! Чуешь, степью пахнет?
Бася демонстративно потянула носом воздух, косясь на стоявшую по соседству широконосую девушку в длинной мешковатой майке жгуче-красного цвета и черных колготках, скрывавших избыточную полноту ног, открытых почти "от и до": имелась ли под майкой юбка, оставалось неясным. Девушка жадно пила пиво "Балтика", ритмично закидывая назад голову, жмурясь после каждого большого глотка и причмокивая окрашенными перламутровой помадой губами.
— Ничем степным не пахнет, — возразила Бася. — Ни землей, ни полынью, ни травами. Пахнет прогорклым маслом, выхлопными газами, пивом и человеческим потом. — Она бросила взгляд на девушку в красной майке, от которой исходили как минимум два последних запаха. — Так мы едем? Или дышим степными ароматами?
— Едем, — кивнул Б. О., направляясь к машине.
* * *
Хорошее место, о котором упомянул Б. О., располагалось в районе Сокольников, в глубине унылого квартала, заставленного панельными девятиэтажными коробками. В сумрачном парадном пахло засохшей половой тряпкой. Лифт взвыл, в глубинах его механизма возник странный рокочущий звук — наверное, лифт страдал избыточными желудочными газами и его пучило на ходу, — и под это утробное клокотание пассажиры вознеслись на седьмой этаж. Б. О. позвонил, исполнив замысловатую фразу на языке азбуки Морзе; с минуту они стояли в ожидании, а потом дверь отворилась ровно настолько — во времени и пространстве, — чтобы чей-то темный глаз в оправе красных воспаленных век смог сделать с визитеров моментальный снимок.
— Это я, Дуся... — успел Б. О. втолкнуть в щель короткое сообщение, хвост которого, однако, был прищемлен вставшей на место дверью. После этого она медленно отворилась.
— Я сейчас. Проходите на кухню, — донесся из глубин темной прихожей голос, откатывавшийся куда-то вправо по коридору. — У меня тут одна срочная работа...
Мельком Бася успела рассмотреть, что хозяин квартиры — мужчина, и спросила:
— Это Дуся? Точно?
— Дуся, Дуся... — Б. О. толкнул дверь на кухню. Обстановку ее составляли замызганная двухконфорочная плита, настенный шкафчик, стоявший на полу и служивший, по всей видимости, в качестве обеденного стола, шаткая табуретка и огромный пластиковый мешок, набитый белыми стаканчиками из-под супов быстрого приготовления.
Возраст Дуси по первому впечатлению можно было определить от двадцати пяти до тридцати пяти лет. У него было лошадиное костлявое лицо, обтянутое тонкой кожей — нездоровой, пепельно-желтой, крупнопористой, крапленной красноватыми прыщиками. Узкий, напоминавший копилочную прорезь рот и мясистый нос, покрытый испариной, достойно довершали портрет.
— Славный у тебя приятель. Очаровашка.
— Есть немного, — неопределенно ответил Б. О. — Зато полезен в деле.
Комната выглядела поопрятней кухни, хотя обстановкой тоже не блистала: диван, на который сползал свисавший из-под потолка стенной ковер, ребристое полотно оконных жалюзи, громоздкий сервант, обтянутый вытершейся, местами отслаивавшейся фанерой, стол у стены — на нем два компьютера.
— Какие проблемы? — процедил сквозь копилочный паз рта Дуся, не отрываясь от монитора.
Б. О. полез в карман куртки, достал сверток, положил на стол.
— Тут у меня один винчестер. Посмотри, что на нем. Все текстовые файлы, если таковые найдутся, скачаешь мне, идет?
— Идет, — кивнул Дуся. — И всего-то?
— Да, пока все. — Б. О. направился к выходу.
Когда они выбрались из унылого квартала и покатили в сторону центра, Бася, припоминая впечатление от странного безалаберного дома, спросила:
— А этот Дуся... Почему его так зовут?
— Понятия не имею. Зовут и зовут, а почему — не знаю. Зато хорошо знаю, что иногда он бывает незаменим.
Они застряли на светофоре. Уже успевший накалиться город дышал в открытые окна машины угаром автомобильного чада.
— Слушай, — спросил Б. О., вытирая лоб платком, — может, есть смысл податься на свежий воздух? Махнем к тебе на дачу?
— Давай, — вяло отозвалась она.
* * *
Предчувствие боли возникло у Баси в тот момент, когда Б. О., откинув клапан своей сумки, достал из него коричневую коленкоровую тетрадь и протянул ей:
— На, прочти. Последняя запись.
Тетрадь смутно знакома — откуда? — ах да, бытовая мелкопоместная проза последней четверти двадцатого века... Такую тетрадку она уже держала в руках в кабинете дачного соседа.
Она медленно пустила страницы веером, разыскивая последнюю запись, нашла, пробежала ее глазами.
Именно тут мягкая и тупая, как ватный тампон, боль толкнулась в сердце, но постояла в нем недолго, потекла по телу, теряя силу, но зато наполняя ткани тяжестью, и заполнила всю ее.
Это странное ощущение уже не воспринималось как боль. Это была просто тяжесть, проникавшая в каждую клетку, и Басе вдруг представилось, что состоит она из одного жидкого свинца, утягивающего, как увесистое грузило, в грязно-желтую прохладную муть весь тот предметный и озвученный мир, что обступал ее со всех сторон:
— почерневшее ложе камина, на стенку которого облокачивался Б. О., с виноватым видом глядевший на шевеление теней в треугольном пятне света опрокинутого на пол распахнутого окна;
— и запахи остывавшей от дневного зноя, утомленно вздохнувшей наконец в полную грудь травы;
— и колено водосточной трубы, цапнутое кронштейном, — его было видно через окно;
— и звонкие тексты, которые азбукой Морзе выстукивал повисший где-то высоко на дереве дятел;
—лысая макушка черного сотового телефона, погруженного в боковой карманчик сумки;
— старый, в выцветшем мундире "Наш современник", распахнутый посредине, распластанный на столе корешком вверх и изображавший собой подстреленную птицу с безвольно разваленными крыльями, — словом, все это тихо и безнадежно шло ко дну и исчезало из поля зрения, зависнув где-то выше скользкого дна, на который опускалось свинцовое грузило.
Прохладно, беззвучно, безвоздушно — таковы были приметы той среды, куда опустилась Бася. Она уже не чувствовала, как Б. О., осторожно подсунув ладонь под спину, укладывает ее на диван, подсовывает под голову подушку, укрывает пледом. Она не ощущала уже ни его прикосновений, ни щекочущей ласки ворсистого пледа — просто лежала в свинцовом коконе и пристально следила за тем, как в старом дворе за круглой бетонной тумбой со стальной дверкой, открывавшей в давние, давние времена вход в угольный склад, откуда бабушка носила в дом большие ведра с сально поблескивавшими каменьями, которыми почему-то топили печь (и камни эти горели!), сидит занятая сосредоточенным туалетом трехцветная, черно-белая с двумя рыжими пятнами на голове и одним, похожим на карту Африки, на боку, кошка.
