И не ошиблась. Он отвел меня снова в карцер. Я не протестовала, вообще не проронила ни слова, только плечами пожала. Открыв дверь и бросив туда матрас и подушку, он сказал:
- Мне нужно выспаться. Я должен быть уверен, что вы не удерете и не поднимете на ноги весь город.
Потом взглянул на меня виновато, с каким-то идиотским смущением. Я заподозрила неладное. Он и так запирает меня на ключ в этом чулане, чего же не хватает ему для полной уверенности? И вдруг я поняла чего. Ниже пояса меня опять охватила та странная слабость. Я воскликнула, стараясь унять дрожь в голосе:
- Не хотите же вы сказать, что… Что вы к тому же потребуете у меня… мою одежду? Так?
Он плохо справлялся со своей ролью, и я уже знала эту улыбку и напускной испуг.
- Ну, Ляжка, кто же может этого потребовать?
- Не потребовать, а самому сорвать! Вот это бы вам понравилось! - возмущенно парировала я.
Я снова пожала плечами, чтобы не выдать своего смятения и сдержать данное себе слово. Вошла в чулан. Он дал мне прикрыть дверь, а мог бы распахнуть ее настежь. Его уступчивость меня немного успокоила.
После такого нервного напряжения я не могла бы раздеваться у него на глазах. Меня бы это убило.
Итак, я начала раздеваться в полумраке. Сначала сняла блузку, потом туфли, чулки, пояс. Все это я передала ему через щель, видя одну только руку с платиновым обручальным кольцом. Ни за какие блага мира я не задала бы ему раньше этого вопроса, но теперь, снимая юбку, осмелела.
- Так вы женаты?
- Я же сказал, что хочу спать!
Я не настаивала на ответе. В этот момент я задавалась вопросом, который как-то попался мне на глаза в одном из дурацких журналов для женщин у парикмахерши и уже тогда поразил меня. Вопрос примерно такой: "Что вы снимете последним, если вас заставят раздеться перед незнакомым мужчиной?" Может быть, я не допускала такой возможности, а может, напротив, постоянно боялась, что это со мной случится. На мне оставались только трусики и комбинация. Сниму комбинацию - мне нечем будет прикрыть грудь. И я сняла трусики. Ах, будь я тогда столь же невозмутима, как сейчас, когда обо всем этом рассказываю… Уверена: любая женщина поймет ту тягостную неловкость, с какой даже при таких обстоятельствах отдаешь другому - пусть даже этот другой всего-навсего сластолюбивая свинья - то самое интимное, что носишь изо дня в день.
Но вернемся к нашему повествованию.
Так или иначе, раз уж он решил, что ему нужна моя нагота, которая вернее всяких пут удержит меня в этих стенах, то он не согласится оставить на мне комбинацию, пусть даже она из совсем прозрачного шелка и в ней я выгляжу, возможно, еще неприличнее, чем голая. При тогдашнем положении дел не было никакого смысла доводить дело до схватки, в которой я бы все равно проиграла, но зато рисковала бы распалить его еще больше. Так что я без звука сняла комбинацию и отдала ему.
Потом, кое-как прикрыв грудь и живот, я стояла, ожидая, что же со мной будет дальше. Я решила не сопротивляться, если он станет меня насиловать. Он положит меня на матрас, я замру неподвижная, не заплачу, не закричу - пусть делает со мной что хочет, я останусь бесчувственной как труп, как манекен. Но меня приводило в ужас то, что однажды сказала мне моя помощница - не знаю уж, как ей удалось завести со мной разговор об этом: будто многие женщины слишком чувствительны - вернее, особенно чувствительна определенная часть их тела. Как бы они ни хотели, они не могут не испытывать удовольствия, и потому закон считает насилие насилием даже тогда, когда жертва была в конечном итоге на все согласна. Все равно, даже если он найдет все мои чувствительные места, я ничем, ничем абсолютно себя не выдам, мой позор останется при мне. И он никогда не узнает, какие ощущения я испытывала.
Долгое время он стоял неподвижно - видимо, раздумывал, - а потом закрыл дверь. Немного погодя дверь опять приоткрылась. Не заглядывая, он протянул мне ночной горшок, чтобы я ни в чем не нуждалась.
- Я аккуратно сложил вашу одежду, - сказал он. - Спокойной ночи! Советую вам не будить меня, не то я очень, очень рассержусь.
На этот раз он запер меня надежно. Я слышала, как ключ повернулся в скважине, как сам он прошел через прихожую и поднялся по лестнице. Видела, как под дверью исчезла полоска света - значит, поднявшись, он его выключил. Потом тишина. Долго я стояла в темноте прислушиваясь. Даже голой мне было жарко. Часы прозвонили половину, я даже не знала какого. Наручные часы остались при мне, но как было разглядеть циферблат?
Я положила матрас и подушку в угол и свернулась на них калачиком, лицом к двери. Но скоро усомнилась, дверь ли это. Пошла проверить, ощупывая руками стены. Да, дверь. Я легла снова. Старалась не думать о том, что произошло, а перебирала все возможные варианты побега. Ни одного подходящего. Отгоняла от себя навязчивый образ беглеца - мне все виделись его черные глаза, его руки. Вероятно, я задремала. Это не был настоящий, глубокий сон, поскольку я слышала бой часов каждые четверть часа, но, когда я опомнилась от мучивших меня кошмаров, мне показалось, что они терзают меня целую вечность. К чему скрывать? Они были исключительно эротическими. Мне снилось, как он входит ко мне, доводит до изнеможения, уничтожает. Я вся была в поту. Наконец мне удалось забыться.
Когда я открыла глаза, в щель под дверью пробивался жидкий свет. Я замерла, прислушиваясь. Ни звука. Видимо, уже рассветало, и первые лучи солнца проникали в окно над входной дверью. Решив посмотреть в замочную скважину, я встала и увидела, что тот, кто считал себя столь хитроумным, забыл в скважине ключ.
Я долго еще вслушивалась, прижавшись ухом к двери, но различала только безостановочное тиканье часов. Вернулась к матрасу. В этой кромешной тьме я решила распороть его и вытряхнуть все перья. Как можно тише я надорвала подушку с двух сторон.
Подушка превратилась в кусок обыкновенной ткани. Я осторожно подсунула его под дверь, тихо-тихо подталкивая, пока он не исчез до половины, а то и больше. Потом вытащила из прически шпильку и стала выковыривать ею ключ из скважины. Послышался бой часов. Я остановилась. Я так испугалась, что даже не сосчитала, сколько они пробили. Вероятно, семь, - ведь в восемь летом бывает уже совсем светло.
В установившейся тишине я опять принялась за дело. Через минуту ключ упал с той стороны. Стук показался мне ужасно громким, хотя его и заглушила ткань наволочки. Я поскорее втащила ее назад. Когда я наконец перевела дыхание, убедившись, что вокруг все по-прежнему тихо, меня охватила такая радость победы, в моем сердце затеплилась такая надежда! Но приходилось сдерживаться. Я сделала из тряпки набедренную повязку. Стараясь не шуметь, вставила ключ в скважину. Повернула раз, другой. Толчком распахнула дверь, чтобы она не скрипнула…
Ворвавшийся поток воздуха взметнул вокруг меня перья подобно стайке белых птиц. Ужас сдавил мне горло. Я думала, у меня будет разрыв сердца. Прямо передо мной в кресле сидел беглец. Выспавшийся, спокойный, с презрительной улыбкой на устах. В неверном утреннем свете он казался самим дьяволом.
- Нет, вы только посмотрите на нее! Посмотрите-ка на эту лицемерку!
Он медленно поднялся. Я и не надумала отпрянуть, запереться в чулане - нет. Меня словно парализовало. Он смотрел мне прямо в глаза и, подойдя совсем близко, одной рукой неспешно, без грубости, сдернул прикрывавший меня кусок материи и бросил его за спину.
Я и не пыталась удерживать его. Перья взвились к потолку. Теперь, когда я стояла лицом к лицу с ним, голая, на меня начало находить что-то вроде икоты. Он поднял ту же руку и распустил мне волосы. То, что я почувствовала, как они рассыпались по плечам, довело меня в моем нервном напряжении до полного исступления. Я взвыла как ненормальная и бросилась на него с кулаками. Я была на пределе, на пределе неистовства, на пределе слабости…
Он не дал мне сдачи, только удержал меня. Слезы застилали мне глаза, я не видела его, но даже пойманная за руки продолжала кричать. Я кричала бы до скончания века, не в силах остановиться, если бы страшный голос, донесшийся снаружи, неизвестно откуда именно, не прервал меня:
- Внимание! Дом оцеплен! Прекрати, бандит, истязать эту женщину, или я прикажу стрелять.
Беглец сейчас же отпустил меня, чтобы подобрать нож, оставленный на сиденье кресла. Его взгляд выразил такое замешательство, такую тоску, что я почувствовала себя отмщенной за долгие мучения. Запыхавшаяся, с горящими щеками, я все-таки не могла сдержаться и торжествующе захохотала.
Мне предстояла новая пытка.
За оградой сада, взгромоздясь на подножку военного грузовика, стоял капитан Котиньяк в окружении вооруженных пехотинцев. На тротуаре столпились соседи в пижамах и халатах, и он кричал на них в мегафон:
- Разойдитесь, разойдитесь! Дайте солдатам Республики исполнить свой долг.
Все это мы с моим мучителем увидели из-за полуоткрытой ставни кухни. Он подтащил меня сюда голую, зажав мне рукой рот. Я почти падала на него. Теперь настал его черед бояться. Он повторял словно заклинание: "Нет, это неправда. Этого не может быть". В лучах утреннего солнца к дому мчался еще один грузовик. Некоторые солдаты соскочили на землю, не дожидаясь, пока он остановится. Вот их уже десять, пятнадцать, двадцать. Котиньяк пошел им навстречу, ругая за то, что они не приехали раньше.
