Мы с Фридрихом наверстывали все, чего я уже несколько месяцев была лишена, а про Йонаса я и вовсе не вспоминала. При всем стрессе, испытанном тогда в морге, я была вполне счастлива и вдобавок какая-то заведенная, а о будущем даже и не думала. Кора наблюдала наше счастье без тени зависти, я бы даже сказала – благосклонно. Она-де всегда предчувствовала, что дело кончится именно этим.
Эмилия, которая, между прочим, тоже была знакома с Йонасом, охотно приняла Фридриха в свое сердце. Она явно была не из приверженцев высокой нравственности, поскольку не могла не заметить, что Кора уступила мне для любовных утех свою супружескую постель. Теперь мы стали просто тремя молодыми людьми, при нас был ребенок и женщина в возрасте, которые проживали в этом доме и вполне ладили друг с другом.
Мастерская Коры была готова, и она, не откладывая в долгий ящик, принялась рисовать. Брат спросил у нее: «А кому ты теперь намерена подражать, Микеланджело или Джотто?»
Она очень серьезно ответила:
– Я хочу стать современной Артемизией Джентилески.
Оба мы, Фридрих и я, с изумлением воззрились на Кору.
– Это кто же? – спросила я, а ее брат заметил:
– Перестань выпендриваться.
– Я охотно прощаю вам изъяны в образовании, потому что вы не видели выставку. Артемизия родилась лет примерно четыреста назад и предпочитала рисовать Юдифь, когда та отрубает голову Олоферну. Ей помогает служанка, которая прижимает его к ложу.
– Ну, такая картина есть у Гвидо Рени, – заметила я тоном интеллектуалки, – но тематика мне не по вкусу.
Дальше пошло еще хуже, потому что Кора сказала:
– Юдифь я буду писать с тебя. А Эмилия, возможно, не откажется позировать для служанки. Кстати, Фридрих, а ты готов быть Олоферном?
– Нет уж, благодарю, – ответил он, – что-то тебя совсем занесло.
Лично я согласилась позировать для Коры, да и едва ли на этом свете было что-нибудь такое, в чем я могла бы ей отказать. За работой подруга поведала мне, что отождествляет себя с этой самой Джентилески, которая прославилась в возрасте девятнадцати лет процессом об изнасиловании. «С помощью искусства она преодолела свои неврозы. Возможно, и я смогу. Впрочем, невроз – не совсем то слово, я имею в виду душевные травмы».
– А как мне прикажете избавляться от моих травм? – спросила я.
Кора стояла в своем черном траурном бикини посреди наполненного воздухом ателье, я же должна была обмотать вокруг своего тела толстую синюю гардину.
– Перестань болтать. У тебя должен быть героический вид, – приказала Кора, – но не веди себя как на сцене. Будь слонихой с головы до пят.
Эмилия справлялась со своими обязанностями гораздо лучше, но, с другой стороны, от нее и не требовали, чтобы она взмахивала саблей. Служанке льстила мысль, что она будет увековечена на картине, которую называла «Триумф».
Фридрих помог ей купить на рынке щенка, который непрерывно оставлял лужи то в одном, то в другом месте, и нам приходилось бдительно следить за тем, чтобы Бела не заползал в эти лужи.
Нельзя было не заметить, что Эмилия уже не так серьезно относится к своим обязанностям. Чаще всего она развлекалась в палисаднике со своей собачкой Пиппо и Белой. Но поскольку ни Кора, ни я не желали никоим образом прогневать ее, мы начали стряпать сами.
Когда Фридрих спросил, не хочу ли я побывать на музыкальном вечере в палаццо Питти, Эмилия сочла приглашенной и себя. Она без малейших затруднений понимала наши разговоры, причем даже и не думала скрывать от нас это обстоятельство. Кора, которая некоторое время не желала показываться на светских мероприятиях, осталась при Беле в качестве няньки, а Эмилия наслаждалась музыкой.
Как и следовало ожидать, вскрытие показало, что Хеннинг скончался в результате тяжелых повреждений черепа, но показало также, что он употребил перед этим огромное количество алкоголя. Тем временем моего отца при посредстве переводчика допросили прямо в больнице, и он показал, что спьяну ударил Хеннинга. Вспомнить какие-нибудь подробности он оказался неспособен. Поскольку в этом состоянии он не мог подвергнуться ни аресту, ни транспортировке, его до поры до времени оставили в клинике. До сих пор счета регулярно оплачивал Хеннинг, теперь это делала Кора.
Похороны Хеннинга проходили без участия общественности, нам удалось скрыть от всех точную дату. Кора решительно не хотела снова появиться в газете в качестве беременной вдовы. На кладбище Эмилия показала нам могилу своего немецкого археолога, который, по ее словам, покинул ее не потому, что бросил, а потому, что умер. «Доктор Альберт Шнейдер» – прочли мы на могильном камне.
Много сложнее оказались формальности с наследством. Правда, Кора в самом непродолжительном времени получила право распоряжаться банковским счетом, но при нашем образе жизни этих денег хватило лишь на несколько месяцев. А счета строителей за ателье для Коры оказались более чем значительными. У Хеннинга всего-то и было, что парочка акций здесь, парочка домов там, доля участия в транспортном предприятии, к тому же ему до сих пор принадлежало строительное предприятие, но все это было разбросано там и сям и не поддавалось точному учету. Хорошо еще, что Фридрих успел сдать экзамены в США, но места в Германии он себе до сих пор не нашел. И вообще он собирался сперва написать докторскую. Зато у него было достаточно времени и желания, чтобы позаботиться о собственности сестры. Завещания Хеннинг не оставил, лица, имеющие права наследования, не объявились. Вообще-то Кора могла и сама прекрасно разобраться со всеми делами, а вдобавок куда лучше говорила по-итальянски, чем ее брат. Но сейчас она как заведенная писала свою картину, и ее вполне устраивало, что Фридрих взял на себя самую неприятную часть хлопот. Она, конечно, понимала, что засел он здесь только ради меня и лишь для самооправдания взвалил на себя функции помощника и консультанта. К слову сказать, картина Коры нравилась мне все меньше и меньше, но на эстетические темы с ней было невозможно разговаривать. У нее был весьма болезненный, если можно так выразиться, вкус.
Как-то позвонил Йонас. У них как раз шла уборка, он соскучился по Беле и по мне и просил меня вернуться. Я сумела вполне убедительно доказать Йонасу, что Кора нуждается во мне больше, чем он. Подумать только: мой отец убил ее мужа! Йонас пришел в ужас. Он спросил, не следует ли ему приехать в Италию. Я благородно отказалась – ведь полевые работы много важнее.
Я долго размышляла над вопросом, а не рад ли и сам Йонас, что избавился от меня. Неужели уборка урожая – это и в самом деле так важно? И не эгоистично ли со стороны его матери навалить на сына столько дел, что ему пришлось забросить собственную семью? Хотя, возможно, для этой женщины полевые работы есть нечто столь важное, что я должна считаться с тем, где живет Йонас, а не наоборот.
Мы заново продумали свой распорядок дня. По утрам я ходила на занятия в автошколу, а потом в университет на курсы итальянского. Кора брала уроки живописи у частной преподавательницы, которая сама к нам приходила. Она рисовала с такой страстью, что из-за постоянного давления кисточки у нее на среднем пальце правой руки выросла изрядная мозоль. Фридрих, по его словам, заботился о «состоянии», время от времени кое-что делая в саду, и установил в доме множество вентиляторов. Эмилия пасла Белу и Пиппо. Во второй половине дня малышом занималась я, а Фридрих не оставлял меня ни на мгновение. Кора стряпала, а Эмилия, конечно, если сама хотела, либо делала разные работы по дому, либо лентяйничала. И была это такая приятная жизнь, что спустя месяц в памяти как-то расплылись события, разыгравшиеся у нас на кухне.
Правда, порой мне казалось, будто вся моя жизнь есть непрерывная попытка вытеснения. Я никогда не ходила к отцу одна, у меня не хватало душевных сил, чтобы предстать перед ним без сопровождения. Вот Кора и Фридрих сопровождали меня раз в неделю, но визиты в больницу были одинаково мучительны для всех нас, включая и отца.
Когда я сдала экзамен на права вождения, мы устроили по этому поводу небольшой праздник. Были и другие успехи, которым мы могли радоваться: Пиппо, судя по всему, стал вполне воспитанным для содержания в доме, Бела делал первые шаги, Фридрих продал один доходный дом в Рио и вроде бы очень выгодно, а Кора отыскала натурщика-мужчину для картины с Олоферном, и был это местный таксист, которого его новая функция привела в полный восторг.
Эмилия снова стряпала, причем превосходно: кролик в лимонном тимьяне, с помидорами и луком. А запивали мы это тосканским белым вином.
Прежде Эмилия всегда находилась на кухне, но теперь само собой подразумевалось, что она сидит за столом вместе с нами. За едой она особо не деликатничала, брала сразу кроличью ляжку.
– Да, я тоже хочу получить права, – заметила она.
Мы растерянно смолкли. Судя по возрасту, она вполне годилась нам в матери. Статочное ли это дело, чтобы она ходила в автошколу?
