– Я знаю! – неожиданно для самой себя сообщила я. – Могу достать номер одного подполковника, он как раз этим делом занимается.
– Дорогая моя, вы – просто чудо! – расцвел Главный. – Просто удивительно, как в одном человеке так много ума, таланта и предусмотрительности!
Я взмахнула ресницами и издала горлом легкий смешок, мамуля утверждает, что такой смешок очень действует на мужчин. Уж не знаю, как он там подействовал на Главного, но зато он очень здорово подействовал на Гюрзу, которая как раз возникла в дверях кабинета, а именно: она застыла на пороге с вытаращенными глазами, как будто ее вдруг поразила базедова болезнь.
– Что случилось, Анфиса Николаевна? – В голосе Главного явственно слышалось недовольство. – Почему вы без предупреждения? Что, Даши нет на месте?
Я была готова поклясться, что Даша была на месте и не пускала Гюрзу в кабинет, но та ее придушила.
– Я… – начала Гюрза как‑то сдавленно.
– Простите, Анфиса Николаевна, но я занят и не смогу уделить вам время для беседы, – твердо ответил Главный и отвернулся, давая понять, что Гюрзе следует немедленно удалиться.
Я поглядела на нее с интересом. Думая, что ее никто не видит, Гюрза вдруг как‑то сморщилась, побледнела, губы ее задрожали, и до меня вдруг дошло: да ведь она же влюблена в Главного! Причем, судя по всему, влюблена безнадежно. Оттого и бесится. Или не влюблена, но имеет на него виды, хочет влезть к нему в постель и, таким образом, ускорить рост своей карьеры.
Гюрза перехватила мой взгляд, и тут же на меня устремился такой поток ненависти, что стало страшно. Такая запросто убить может! И главное: за что? Думает, что я могу быть соперницей? Хотя… когда Виталий Андреевич и не подозревал о существовании Александры Петуховой, Гюрза меня уже ненавидела, во всяком случае, отвратительно со мной обращалась. И мужиков она бесконечно шпыняет, а уж они‑то и вовсе ей не соперники. У нашего Главного вполне нормальная половая ориентация. Только ни один мужчина не хочет иметь дело с ядовитой змеей, это я знаю наверняка.
К подполковнику милиции Валентину Васильевичу Пеночкину мы попали только на следующее утро. Надо сказать, что со мной он бы совсем не так вежлив и галантен, как с Правдой, а вернее, подполковник был очень сердит за то, что об убийстве Лики ему не сообщили раньше. То есть сообщили‑то мы вечером, но пока работала оперативная группа, пока опрашивали соседей, до меня дошла очередь только на следующее утро.
Виталий Андреевич был настолько любезен, что вызвался меня сопровождать.
Подполковник был не очень любезен, но наш Главный не лыком шит, иначе бы не работал главным редактором крупной газеты. Мышей Главный ловит отлично, причем ловит их, не выходя из кабинета, по телефону. Он сделал несколько звонков и заручился поддержкой, так сказать, на высшем уровне, а этот высший уровень, вероятно, позвонил подполковнику, так что тот сразу по стенке меня размазывать не стал. А возможно, сыграло свою роль то, что я представилась близкой приятельницей Ираиды.
Еще в машине Главный посоветовал мне держаться на допросе спокойно, отвечать только непосредственно на вопросы, ничего лишнего не говорить. Так я и сделала.
Мы предъявили присланную кассету, сказали, что ее принесли прямо в редакцию и что тому есть несколько свидетелей. Потом я подробно рассказала, что случилось в квартире у Лики: как я ее нашла и почему сразу не позвонила в милицию – очень испугалась, а девушка все равно была мертва. В этом месте подполковник соизволил пробурчать, что старуха‑соседка жаловалась на некоего злоумышленника, который ломился к ней в дверь примерно в то же время.
– Так это была я, просила позвонить, газовую «аварийку» вызвать…
Подполковник Пеночкин сделал бровями знак, что мне не верит, но прямо сейчас в камеру не посадит.
Про убийство Антонова я ничего не знала, но пришлось рассказать, каким образом ко мне попали опубликованные в нашей газете материалы. Я честно сказала, что мне предоставила их незнакомая женщина, представившаяся любовницей Ахтырского – директора «Домовенка». Про то, что мы встречались с Ахтырким лично и что он умер, можно сказать, у меня на глазах, я не обмолвилась ни словом.
При упоминании имени Ахтырского подполковник помрачнел и сделал в блокноте какие‑то пометки, из чего я поняла, что со смертью Ахтырского тоже не все ясно. И про Мишкину аварию я рассказала – пускай расследуют, нам скрывать нечего.
По окончании допроса подполковник вздохнул и сказал, что я вела себя настолько опрометчиво, что он не понимает, как я еще хожу по земле живая и невредимая.
– Но я же журналист, я не могу отсиживаться в кустах, когда в городе такое творится! – очень натурально возмутилась я.
Подполковник посмотрел на меня сердито и твердо сказал, что он рекомендует мне быть осторожнее и вести себя потише.
– Он прав, – сказал Главный в машине, – посидите‑ка вы, Саша, несколько дней дома. Можете написать какую‑нибудь статью века, – он усмехнулся, – или отдохните. Пока все так или иначе не утрясется, не нужно вам светиться в редакции.
– Вы меня отстраняете? – огорчилась я.
– Нет, я забочусь о вашей безопасности.
Ну что ж, с начальством спорить без толку, этому нас давно научила Гюрза.
Я заскочила в отдел взять кое‑какие мелочи.
– Петухова! – раздалось из кабинета знакомое шипение. – Куда это ты намылилась, тебе что, рабочая дисциплина теперь не указ?
– Именно, – кротко подтвердила я, – по распоряжению Виталия Андреевича я ухожу в недельный творческий отпуск.
– И где же ты будешь проводить этот творческий отпуск? – проскрипела Гюрза. – Не на Канарах ли?
– У него на даче! – ляпнула я, а что, в самом деле, эта стерва нарывается!
– Ты! – заорала Гюрза. – Сволочь! Из‑за тебя все! Как свяжешься с мужиком, так у него неприятности! Котенкин из‑за тебя в аварию попал, чуть не погиб! Теперь и этого угробить хочешь?
В глазах у меня все помутилось от ненависти, как она смеет упрекать меня за Мишку? Я и сама себя казню, но ни от кого не желаю слушать подобные вещи, тем более, от этой стервы.
Я рванулась к Гюрзе и молча вцепилась ей в волосы.
Хищники семейства кошачьих, как известно, перед тем, как напасть, бьют хвостом и прижимают уши, поэтому дрессировщики заранее могут поостеречься. Волки как‑то по‑особенному рычат и вообще долго преследуют свою жертву. Я же в данном случае поступила как медведь, который, по утверждению дрессировщиков, никогда не предупреждает, что он чем‑то недоволен, а просто бьет лапой наповал.
Ошарашенная внезапным нападением, Гюрза несколько замешкалась, и я успела как следует попортить ей прическу. На ощупь ее волосы напоминали колючую проволоку, так что выдрать клок я не смогла, зато перехватила их поудобнее одной рукой, а другой рванула ворот блузки, и пуговицы посыпались на пол с дробным стуком.
Гюрза мотала головой и пыталась освободиться, но я держала крепко, и все рвала и рвала в клочья воротник блузки. Беспорядочно махая руками, Гюрза добралась наконец до моей шеи и попыталась придушить меня, и тогда я, не примериваясь, ткнула кулаком ей в глаз.
Неизвестно, что было бы, если бы я попала именно в глаз, возможно, меня посадили бы в тюрьму за членовредительство, но Гюрза сумела вовремя увернуться, и кулак мой попал по скуле. Скула у нашей Гюрзы жесткая, она вообще вся состоит из одних костей, поэтому я сильно ушибла руку и от неожиданности выпустила ее лохмы.
Невозможно себе представить, какое удовольствие я получала от нашей драки. Только сейчас я поняла, как давно и сильно мне хотелось набить Гюрзе морду. В одно мгновение я поняла и где‑то даже посочувствовала клептоманам и даже маньякам: ну нет у людей больше сил сдерживать свои преступные желания!
Гюрза, ощутив свободу передвижения, немедленно вцепилась в мои волосы, а поскольку они у меня не из колючей проволоки, то она сумела выдрать здоровенный клок на затылке. От боли и злости у меня брызнули слезы – этак еще и лысой оставят!
Я сменила тактику: решила выцарапать Гюрзе ее змеиные глазки, но ведьма была начеку и берегла лицо, и потому я оторвала наконец воротник у многострадальной блузки и дернула лямку бюстгальтера, мимоходом отметив, что носить его нашей Гюрзе совершенно незачем: она оказалась не только худой, но и ужасающе плоскогрудой.
Гюрза пнула меня под коленку, и, падая на пол, я прочертила три здоровенные царапины у нее на шее, как утверждал потом Кап Капыч, в трех миллиметрах от сонной артерии.
Сам Кап Капыч замечал краем глаза какое‑то подозрительное движение в кабинете у Гюрзы – там стоит всегда такая духота, что дверь открыта. Но поскольку никому не придет в голову лишний раз заглянуть к ней в кабинет – кому охота по собственной воле в террариум заглядывать, – то Кап Капыч смирно сидел за компьютером и работал.
