Он еще хотел что-то сказать – но не смог, не успел. Наташа упрямо потянулась к нему, приблизила свое лицо и закрыла ему рот поцелуем.
Посвистывая и стуча каблуками, шел по коридору Савицкий – он направлялся в буфет (был обеденный перерыв). В конце коридора, на повороте, ему повстречался парторг. Выглядел Проценко неважно – то ли устал, то ли был нездоров – под глазами его набрякли отечные мешки, кожа на скулах воспалилась, обвисшие лоснящиеся щеки лежали теперь почти на самых плечах. И рука его – когда он здоровался с Савицким – была неприятно влажна.
– Ну, как идет дело? – осведомился Проценко.
– Ничего, – тряхнул льняной своей гривой следователь, – помаленьку. – И незаметным жестом обтер ладонь о пиджак. – Раскапываю, да… раскапываю…
– Только слишком не зарывайся, – шутливо щурясь, предупредил парторг. – А то ты, я гляжу, закопался вконец; даже глаз не кажешь. Неужели у тебя нет никаких вопросов, или, скажем, неясностей?
– В общем, да, – задумчиво поджал губы следователь, – кое-какие неясности имеются… Вот, например, – в связи с телефонограммой.
– Это ты – о какой же телефонограмме?
– Ну, о той, что из Хабаровска пришла – давно, еще в начале лета. Может, помните?
– Н-нет… А в чем проблема?
– Да видите ли, – начал объяснять Савицкий, – дело в том, что телефонограмма эта странным образом исчезла. В деле указано время ее получения – точная дата, число – а самого текста нет! Испарился!
– Вот как, – пробормотал Проценко. – Н-да… А что же там было, в этом тексте?
– Это-то, как раз, я и хотел бы узнать.
– Ну, вот что, – сказал парторг. Он вскинул руку к глазам – глянул мельком на часы. – Зайди-ка ко мне, но не теперь, а попозже – к вечеру. Сейчас я занят, у меня важные посетители… А вечерком – в самый раз будет!
Парторг и действительно был занят; в кабинете его, уже более часа, сидел, дожидаясь хозяина, важный посетитель – Наум Сергеевич.
– Прости, задержался, – сказал, входя, парторг. – Еле прочухался после вчерашнего. Думал уж и до работы не доползу… Башка трещит, во рту какая-то дрянь… Тьфу! – Он прошел, посапывая, к столу, уселся грузно, положил ладони на хрустнувшую пачку бумаг. И потом, покрутив бритым черепом, сказал: – Нет, все-таки, так напиваться – это пошло… Сколько мы с тобой вчера приняли?
– Немало, – повел бровью Наум Сергеевич, – весь день, считай, гудели…
– Ну, вот. Ну, вот. А ведь мы уже – не юнцы, не в гимназическом возрасте. Нам вдвоем – на круг – сколько будет годов? Поболее сотни, думаю.
– Да вроде того, – сдержанно улыбнулся Наум Сергеевич (он-то сам выглядел, как обычно – подтянутым, собранным, щеголеватым). – Вообще-то я, признаться, о возрасте как-то мало думаю… Но конечно, за молодыми где уж нам – не угнаться!
И сразу же – заговорив о молодых – оба они вспомнили Савицкого.
– Я его, кстати, только что встретил по пути сюда, – сообщил, раскуривая папироску, парторг. – Поговорили.
– Ты только, пожалуйста, поаккуратней будь, – сказал Наум Сергеевич. – Не настораживай его зря, не отпугивай.
– Да нет, – отмахнулся Проценко. – Я с ним – так, вообще… Как дело идет, мол, что нового…
– Ну, и что же – нового?
– Пока, вроде бы, ничего особого нету, – сказал, тряхнув щеками, Проценко. – Все копается, роется… Теперь вот телефонограммой заинтересовался – той, что пришла из Хабаровска. Куда она могла пропасть? – спрашивает. Хочу, говорит, разыскать, выяснить. – И он, усмехнувшись, пожал покатыми своими плечами. – Что ж, пускай выясняет… Пускай…
– Что ты, что ты, – быстрым рвущимся шепотом проговорил Наум Сергеевич. – Как – пускай?… Не дай Бог.
Он поднялся, перегнулся через стол, вытянул губы. Глаза его округлились. Рыжеватые усики встали торчком.
– Ты представляешь себе, что будет, если он доберется до текста? Там же ведь указаны все данные об этом Беляевском – когда он выехал, когда миновал Хабаровск, когда должен был прибыть к нам в Полтаву… Понимаешь? Все дано точно!
– Ах, так, – заливаясь темным багрянцем, прохрипел парторг. – Да, да, да. Это я, брат, запамятовал. Но черт возьми, значит…
С минуту они молча смотрели друг на друга. Парторг – вертя в пальцах папиросу, сминая ее, комкая медленно. Наум Сергеевич – напряженно подавшись к Проценко, опершись пальцами о край стола.
Потом он – меняя позу и тон – проговорил, негромко, отделяя слова:
– Значит, надо действовать! И как можно быстрее. Но – без суеты… Сначала выслушай его хорошенько, расспроси подробно обо всем.
– Итак, тебя интересует телефонограмма, – сказал, поглядывая на Савицкого, парторг. – Что ж, это дело нетрудное. Я им сам займусь… Не найдется текст – свяжемся с Хабаровском. Все выясним – не беспокойся! Непонятно только, зачем это тебе понадобилось?
– Ну, как же, – сказал Савицкий. – Как же! Меня интересует все, что связано с именем Беляевского.
– Но не отвлекаешься ли ты? – прищурился Проценко. – Не разбрасываешься ли? Вместо того, чтобы этого Беляевского искать, выходить на прямой след, – занимаешься пустяками…
– Во-первых, – обиженно проговорил Савицкий, – я вовсе не считаю это пустяками… Пустяков в деле нет! А во-вторых, на след Беляевского я уже вышел.
– Вышел? – изумился Проценко.
– Да, – сказал Савицкий.
– Но каким образом?
– Знаете французскую поговорку? – сказал, посмеиваясь, Савицкий. – Шерше ля фам… Ищите женщину… Ну, вот.
– Кто же она?
– Та самая – потерпевшая, – у которой был похищен чемодан…
– И которая потом отказалась от иска? – тут же припомнил парторг.
– Вот именно, – сказал Савицкий, – именно, отказалась! При мне, в моем кабинете. И тогда же я ей заинтересовался…
– Понимаю, – медленно проговорил Проценко, – понимаю. Значит, ты решил проследить…
– Да. И все получилось точно.
– И где ж он скрывается?
– В трущобах, – сказал Савицкий, – в развалинах старого консервного завода.
«Надо действовать», – сказал давеча Наум Сергеевич. И ту же самую фразу – слово в слово – произнес теперь Гитарист.
– Надо действовать, братцы… Тянуть дальше резину нет смысла! – Он опять сидел у стола, окруженный ребятами. Ребят было много. Они теснились густо и плотно. И все они с вниманием слушали Гитариста.
– Мы знаем, где он прячется. Знаем, в сущности, все! Сомнений нет… Не должно быть… Или, может быть, я ошибаюсь?
Тут он усмехнулся, морща щеки. И обвел прищуренным глазом общество.
– Может, у кого-нибудь, все же, есть особое мнение?
– Да нет, ладно, чего там, – пробормотал один из блатных, – какие тут могут быть «особые мнения»? Дело простое. Дважды два. И ты давай – договаривай…
– Так чего ж договаривать, – развел руками Гитарист. – Ты прав: дело простое. И надо не болтать, а – действовать. И вот, что я думаю, братцы…
Он опустил брови, усмехнулся, поигрывая желваками. Сказал:
– Идти к нему надо втроем, или – вчетвером. Вчетвером еще лучше.
– Почему? – удивился кто-то.
– А потому, что он – не ты, – резко повернулся к говорившему Гитарист. – Интеллигент – уркаган колымской закваски. Мужик пытанный, битый, к крови приученный. В руки он легко не дастся, нет, не дастся! С ним, я чувствую, придется повозиться.
– Ну, для того, чтобы его успокоить…
– Для того, чтобы успокоить, хватит одного выстрела, – хмуро покивал Гитарист, – это ясно… Но ведь мы же хотим потолковать. Не так ли? Ну, вот. Значит, пойдем вчетвером. Двое сразу войдут со мной, а четвертый пусть у окна подежурит. Пусть подождет, посмотрит – просто так, на всякий случай, для страховочки.
Третий час уже у начальника управления шло совещание. Обсуждались текущие дела и, среди них, – отчет молодого следователя Игнатия Савицкого.
Подробно доложив собравшимся о ходе расследования, Савицкий пошуршал бумагами и затем – укладывая их в папку с надписью «Дело» – добавил, подытоживая сказанное:
– В общем-то, мы, пока что, не можем предъявить Беляевскому ничего! Никаких серьезных обвинений! Все подозрения, клубившиеся вокруг него, оказались на поверку ошибочны, вздорны… Таковы факты. Такова объективная истина.
Он говорил, стоя у края узкого длинного стола. Стол этот упирался торцом в другой, расположенный перпендикулярно и накрытый зеленым сукном.
Там, за зеленым полем, восседало начальство. Рядом с комиссаром – начальником управления – возвышалась громоздкая туша Проценко, поодаль сидел начальник секретной части, а еще дальше – какие-то чины в серых узких форменных мундирах.
Последние слова Савицкого вызвали там – за начальственным столом – оживление. Чины зашептались невнятно. Проценко нагнул бугристый свой череп, крепко потер темя ладонью. Комиссар сказал, поблескивая очками:
– Допустим, вы правы. Дело с чемоданом отпадает. И старые убийства – за нехваткой улик – тоже. Но вот, как быть с новым, последним убийством?
– С каким же?
