Затишье было настолько полным, что казалось зловещим. Дроздову чудилось, что в любой момент может случиться непоправимое. Кажется, никто из его окружения не разделял этих опасений. Сам Президент выглядел спокойным, приняв решение скрыть от общественности информацию о покушениях. Он не предпринял никаких серьезных попыток организовать следствие по этому делу. Это выглядело уже немного неосмотрительно, потому что как частное лицо он мог и не интересоваться вопросом, кто же так настойчиво хочет его убрать, но Яблоков, как глава государства, был просто обязан это сделать.
Впрочем, как подозревал Вадим, Президент мог беседовать на это тему с самим Шиловым. Возможно, они вместе и разработали план, который, естественно, следует держать в секрете, ведь если кто-то из руководства спецохраной оказался впутанным в это дело, значит, нужна сверхосторожность и сверхсекретность. Кто знает, по каким каналам расходится информация.
Внешне же повсюду царило полное довольство и благодушие. Темпы инфляции все замедлялись и, по прогнозам экспертов, к концу декабря обещали стать минимальными за последние три года. Аналитики предвещали стабилизацию рубля и прекращение падения производства. А некоторые, наиболее горячие головы даже прогнозировали начало его роста. Белоруссия и Казахстан все больше созревали для создания единой рублевой зоны, затихла проблема Крыма и Черноморского флота. Президент собирался лететь в Кемерово для встречи с вечно всем недовольными шахтерами Кузбасса.
И все же шестое чувство подсказывало Дроздову, что нужно быть начеку, что вот в такие-то спокойные времена внезапно случается самое непоправимое.
Сергей Саруханов лежал на нарах и смотрел в стену. Время как будто остановилось. Его охватили отчаяние и полная безысходность, ощущение бессмысленности всего. Он чувствовал себя загнанным в угол, его травили со всех сторон, всюду были враги, и те, реальные, которые хотели расправиться с ним, и слепое правосудие.
Саруханов вспомнил нью-йоркскую статую Свободы, вернее, то, как ее когда-то в советское время обычно изображали в журнале «Крокодил» – с плотной повязкой на глазах. Примерно такой же представлялась ему и российская Фемида.
Нет, она значительно хуже американской, потому что олицетворяет ее не дева с факелом в руке, а тупой милицейский офицер или какой-нибудь убогий следователь, старший советник юстиции, которых за эти дни поменялось уже несколько, и все они одинаково тупо спрашивают:
– Ну что, Саруханов, будем запираться и дальше? Так за что вы убили Карапетяна?
А хуже всех этот Шведов, который что ни день высказывает новые вздорные предположения, стараясь запихать подследственного в какую-то особую «армянскую» мафию, которая специализируется на вымогательстве у банкиров. Мол, раз он, Саруханов, основал финансовую компанию, так исключительно с целью узнать получше финансовое состояние потенциальных объектов шантажа.
"Армянская мафия", – думал Саруханов с отчаянием и даже без злобы. – Это же надо придумать такое! Это же все равно что "белорусская мафия". Ничего человек не понимает».
На самом деле его мало заботил Шведов, хуже было другое – он боялся. Всё эти менты заставляют его заговорить, но он-то знает, что стоит ему раскрыть рот – и он покойник.
Эти недоумки считают, что стены Бутырки ох какие неприступные. Да они тонкие, как бумага. И если те решат убрать его, Саруханова, то никакие советники юстиции не помогут.
Саруханов прислушался. По коридору, заунывно напевая под нос, шел татарин-тюремщик, или, как их теперь называют, надзиратель-контролер следственного изолятора. Сергей вычислил и выделил его одного, потому что тот резко отличался от остальных своим акцентом и тем, что мог сказать хоть какое-то доброе слово. Другие же не имели ни яиц, ни характеров, а были сплошной тупой массой.
Больше всего Саруханова злило то, что вся эта массивная пенитенциарная система не понимала, что действует на руку отнюдь не правосудию, а очень опасному врагу, в сущности, общему у них с Сарухановым. Бессмысленность ситуации настолько угнетала, что Саруханов вдруг разозлился.
Хватит! Он больше не может выносить это вонючий тюфяк, эту камеру. Лучше смерть! Сколько он еще пробудет здесь, в этой клетке? На него повесят убийство Гамика, сколько он получит – десять, пятнадцать лет? Вышку? Уж лучше вышку. Иначе все эти годы ему все равно придется молчать, потому что одно слово – и он смертник.
Саруханову показалось, что он сходит с ума. Он внезапно вскочил с места и бросился к железной двери.
– Эй! крикнул он. – Слышь, ты! Иди сюда!
Монотонное пение смолкло. На некоторое время в тюремном коридоре воцарилась тишина, затем послышалось знакомое шарканье, и голос тюремщика Керима сказал:
– Зачем кричишь? Кричать не положено.
Вадим Дроздов теперь делил время на две неравные части – «до Ирландии» и «после Ирландии», причем вторая часть была хоть и значительно меньше первой, но гораздо актуальнее.
Если «до Ирландии» он в общем и целом доверял ребятам из спецохраны, то «после Ирландии» он верил только парням из своей опергруппы, которые подчинялись ему лично и которых он знал как облупленных. Хотя, положа руку на сердце, и им он верил только потому, что человек должен на кого-то опираться, иначе он становится совершенно бессильным.
А ведь скоро настанет момент, когда ему понадобятся люди… И один в поле воин, но только не против боевиков спецохраны.
У него, правда, были еще Турецкий и Меркулов, врач Женя Точилин, Грязнов с дядюшкой, но что могут советники юстиции, медик и пенсионер против парней, дерущихся ногами? Турецкий убедил Дроздова, что надо связаться и с милицией, хотя это ведомство не вызывало у Вадима никакого доверия. Разве что посоветоваться лично с Романовой, которой Меркулов с Турецким доверяли как самим себе.
Рано утром в понедельник Дроздов вошел в кабинет начальницы МУРа. Турецкий, Меркулов и Грязнов уже ждали его.
– Не-е, ребята, – говорил Грязнов, качая головой, – так не пойдет. Даже за тысячу Президентов я дядину голову подставлять не буду. Вы что, шутите, пусть дядя Гриша займет его место, они его кокнут, и все, значит, закончилось хорошо. Нет, я решительно против.
– Да, – почесал затылок Турецкий, – я, Слава, на твоем месте рассуждал бы так же. Да и на своем тоже. Александра Иванна! – повернулся он к Романовой. – Это что же в самом деле получается, мы дядю под верную пулю подставляем, так, что ли?
Романова вместо ответа, скрестив руки на груди, мрачно посмотрела на Дроздова.
Некоторое время все молчали.
– Как ты думаешь, Вадим, – спросил наконец Турецкий, – чего они хотят, эти ваши орлы? Убрать Президента, похитить?
-Ну, – глухо сказал Дроздов, – судя по тому, что было в Ирландии, скорее всего – убить.
– Нет! – Турецкий вскочил с места и нервно заходил по кабинету, – Тот случай ничего не объясняет, понимаете? Тогда покушение готовилось так, чтобы можно было все свалить на естественные причины: стало плохо с сердцем, внезапный инфаркт, инсульт, удар, – в общем, придумали бы что-нибудь подходящее.
– Ну ты, Саша, все-таки недоучитываешь экспертизу, – вставила Романова.
– Какая экспертиза, Шура! – Турецкий уже почти кричал. – Да если они сумели Президенту вместо лекарства подсунуть какую-то пакость, так уж экспертизу они проведут такую, как им надо. Если решат, что будет лучше всего, если Президент внезапно скончается от острого приступа слоновой болезни или прищемления дверью левого уха, экспертиза и это установит!
– Но… – хотела что-то сказать Романова, однако Турецкий снова перебил ее:
– А теперь они, очень возможно, придумают что-нибудь другое. Захватят Президента, всем объявят, что он заболел.
– Народ, конечно, опять раскричится, что у него – запой, – мрачно констатировал Дроздов.
– Да, по-моему, ваши ребята делают все, чтобы его опозорить.
– Снизить рейтинг, – с мрачной иронией поправила Турецкого Романова, – Теперь так принято говорить. Ты отстаешь от жизни.
– Плевать! – крикнул Турецкий.
– Понимаешь, Саша, – Дроздов говорил тихо, и все замолчали, чтобы лучше расслышать его слова, – самое худшее заключается в том, что Президент не верит в эти покушения. Вернее, верит, но… и не верит. Он по-прежнему не допускает мысли, что это дело рук кого-то из наших. Я говорил об этом с Шиловым, и у меня создалось впечатление, что он тоже не вполне мне, поверил. Хотя… на время отстранил Руденко от важных операций.
– Может быть, он проверяет его, – предположил Турецкий.
– Может быть, – ответил Дроздов и продолжал: – Так вот. Сейчас я по возможности пытаюсь отслеживать все передвижения войск спецохраны. Если будет что-то подозрительное, имело бы смысл послать туда двойника – за пятнадцать минут, полчаса. Чтобы сам Президент, а с ним и Шилов наконец убедились, что это не мои иллюзии и не моя идефикс… – голос Вадима дрогнул.
