ори! – поморщился прапорщик. – Дай разобраться. Бригадир, давай опускай крикуна.
– Не, не буду, – вдруг тот уперся. – У меня наряд только на установку и поднятие оператора. Наряда на спуск оператора не имеется. Поэтому не могу опускать.
– Слышь, крикун, у них нет наряда на снятие оператора, – полицейский сдвинул фуражку и почесал стриженый затылок.
– Так мне, что так и висеть здесь? У меня руки затекли, их совсем не чувствую, – пожаловался Лау. – Когда это им дадут наряд на снятие? Я тут околею.
– Не знаю, не знаю, – хмыкнул прапорщик.
– Так прикажи им снять меня, вы же власть, – продолжал выть Лау.
– Э, тут ты, крикун, ошибаешься, – возразил прапорщик. – Я должен за порядком следить, а приказывать им не имею права
Лау расплакался, и слезы потекли по лицу, повисли на кончике носа. Он рефлекторно дернулся, чтобы их вытереть, и занемевшие руки неожиданно заныли:
– Так что же мне делать?
– Не знаю, повисишь пока. Я доложу начальству. Пусть решает, как с тобой поступить.
– Пока вы решите, меня тут птицы обгадят и у меня ноги застыли, – не унимался Лау. – Вы у меня документы возьмите и сличите подпись в паспорте с согласием. Так быстрее поймете, что я случайно здесь оказался. Паспорт во внутреннем кармане куртки.
– Быстро, – приказал прапорщик, – за паспортом.
Бригадир не стал перечить, и к Лау на верхотуру взобрался второй мужичок, что шел перед ним. От него густо пахнуло самогоном. Мужичок вытащил из кармана куртки паспорт и хотел спускаться вниз, как неожиданный порыв ветра качнул конструкцию. Он не удержался и сорвался вниз. Паспорт вылетел из его рук и запорхал в воздухе, подобно бабочке. Мужичок кулем свалился на землю, его подняли на ноги, и он, прихрамывая и почесывая спину и задницу, стал спускаться с холма. Паспорт продолжал весело парить в воздухе, не думая падать на землю, а поднимался все выше и выше.
– Поймайте мой паспорт! – закричал Лау, пытаясь выгнуться, чтобы уследить за ним
– Слышь, крикун, – мы не птицеловы, чтобы ловить паспорта. Мы полицейские, ходим по земле и ловим нарушителей на земле. Воздух не относится к нашей юрисдикции. Документы в порядке, твое согласие имеется, какие к нам претензии? Будешь кричать, нарушать общественный порядок, – задержим, накажем. Поэтому веди себя смирно.
– Так задержите и накажите!
– Так, крикун, не цепляйся к словам. Когда надо – тогда задержим.
– Но меня обманули! Я не давал согласия висеть на этой чертовой конструкции! Полицейские, будьте людьми милосердными, пожалейте, снимите меня, – не унимался Лау.
– Ты бы не кричал, – успокоительно проговорил прапорщик. – Повисишь, с тебя не убудет. Потом снимут. Ведь правильно, мужики?
Троица пожала плечами:
– Нам это неизвестно. Будет наряд – сразу снимем. Сейчас мы свою работу выполнили. Вот, пожалуйста. Распишитесь здесь, что в вашем присутствии была установлена конструкция.
Полицейский расписался.
– Спасибочки. Мы пошли, – и троица стала спускаться с холма.
– Стойте, мерзавцы! Стойте! Мы меня обманули! Снимите меня отсюда!
– Эх, уважаемый, – ласково проговорил полицейский, – просили подобру – поздорову не кричать, не нарушать общественный порядок. Иванов! Быстро успокой этого крикуна!
– Почему это я? – ломающимся баском удивился тот, кого назвали Ивановым.
– Так, не понял, салага, отказываешься выполнять приказ? – вроде бы ласково, но с нажимом в голосе произнес прапорщик. – не успел погоны одеть, и уже отказываешься выполнять приказы? Быстро погон лишишься!
После такого отеческого напутствия полициянт шустро, как обезьянка, взобрался на конструкцию и ткнул электрошокером крикуна в подреберье. Лау испытал сильную боль, его сотрясла судорога от сокращения мышц. Произошло истощение питательных сахаров в мышцах, он потерял сознание и обмочился. Моча попала на полициянта, он выругался и свалился в конструкции.
– Идиот! Зачем тебе выдали татьянку (дубинку)? Зачем было форсить и шокер использовать? – заорал прапорщик. – Не дай бог еще окочурится.
– Да я хотел, как лучше, – стал оправдываться Иванов.
Прапорщик зло заметил:
– Правильно сказано, дай дураку стеклянный член, он лоб расшибет и руки порежет! Все, наше время истекло, пошли отсюда.
Лау пришел в себя, когда неподалеку подъехала машина, в которой громко включили радиоприемник, и слова песни безжалостно разорвали вечернюю тишину:
Видишь, там, на горе, возвышается крест.
Под ним десяток солдат. Повиси-ка на нем.
А когда надоест, возвращайся назад,
гулять по воде, гулять по воде, гулять по воде со мной!
Невидимый автомобиль резко газанул, заглушая слова песни, и уехал. Песня растаяла вслед за автомобилем. Губы Лау непроизвольно произнес: «и заплакал Андрей», но дальше, как не силился, не мог вспомнить слова песни. Тело одервенело, болели растянутые руки, в паху было мокро и противно, босые ноги давно онемели. Только сейчас ему пришло ясное осознание, что его одурачили и распяли на кресте вместо другого. Задавать вопросы: «зачем и почему» уже не имело смысла, он не внял предостережениям, посмеялся над ними, за что этот страшный город решил пошутить над ним и навсегда оставить у себя. Однако он не давал согласия быть распятым, но разве его когда спрашивали о его желаниях. Теперь останется висеть на этом кресте до самой смерти. Лау попытался вспомнить, сколько времени провел Христос на кресте: то ли пять, то ли шесть часов, прежде чем испустил дух. Только у него не будет воскресения. Он был атеистом и прекрасно понимал цену красивым легендам. На то они и легенды, чтобы в них верили недалекие люди. Сколько у него осталось? Разумом он уже смирился со своей смертью, но тело страстно хотело жить, и уже помимо его разума тело стало дергать руками и ногами, но ничего не получилось.
Солнце, превратившееся в розовый, совсем негреющий диск, спускалось за дальние поля, на выцветшем небесном ситчике, продранном легкими перистыми облачками, уже висел прозрачно-белый кругляшок луны. Продрогший Лау уронил голову на грудь. Он в очередной раз потерял сознание.
Ан-д-дрей, Анд-дрей, – неожиданно в потухшее сознание ворвался звонкий женский голос. – Ты помнишь меня? Я – та самая рыжая бесстыдница, из гостиницы.
Лау очнулся и туманным взором осмотрел вокруг. Ничего не изменилось, только длинная тень от креста тянулась от одного холма к другому.
– Анд-дрей! – вновь услышал он звонкий женский голос. – Анд-дрей!
– Я здесь, – хотел крикнуть Лау, но вместо крика его голос ржаво и тихо проскрипел, – я здесь…
– Прощай, Андрей, мне сказочно повезло, я нашла попутчика, что вывезет меня из этого страшного города. Прости, но не тебе, а ему в качестве приза я досталась, хотя, положа руку на сердце, ты мне больше понравился. Но не судьба! Ты слишком долго тянул, а я не могла ждать. Береги себя, Андрей!
Лау навзрыд расплакался. От его невозмутимости не осталось и следа. Стало так жалко себя, свою непутевую жизнь, как глупо подставился и придется умирать на кресте. Причем умирать в полном смысле этого слова. До утра он не доживет, закоченеет. Подумать только, римская империя давно пала, никого давно не казнили на кресте,
