– Ее кузины конечно же! Именно они хотели прибрать к рукам наследство. Об этом говорит не столько покупка дома, сколько то, какой чудной она стала после покупки.
– Так сразу и стала?
– Как только мы туда доберемся, ты сам все увидишь.
– Умоляю тебя, Джорджия! Проницательный мистер Стрэнджвейс вовсе не стремится попасть в военное время в Эссекс, чтобы навестить престарелую сумасбродку и разыскать кошку, которая превращается в бредящего дервиша.
– Могу себе представить! Кузина всегда была несколько не в себе. Хотя при всем при этом сохраняла определенную долю очарования. Во всяком случае, если она и тяготеет, как многие старые леди, ко временам Георга III [4], а не королевы Виктории, то это еще не говорит о ее помешательстве.
Так дело было решено. Несколько дней спустя они прибыли в Чичестер, в котором, как успела сообщить в своей телеграмме мисс Кэвендиш, можно было найти какой-нибудь транспорт для преодоления последней части пути. Это оказалось занятием не из легких благодаря суровости здешнего края, хотя и в Девоншире жить было не так уж сладко. Ледяной восточный ветер обрушился на путников, стоило им только справиться со станционной дверью; повсюду лежали снега и снега, а оловянно-серое небо лишало мир всякого движения.
– Бр-р-р, – пробормотал Найджел, – судя по всему, нам суждено замерзнуть заживо, так и не успев приступить к увлекательной охоте за дикой кошкой. Давай лучше вернемся домой.
Даже стойкий исследователь Джорджия, которой полагалось не обращать внимания на такие неудобства, почувствовала что-то похожее на сожаление, вспомнив свой теплый и славный дом на юго-западе. Однако они все-таки нашли таксиста, решившего рискнуть, и устремились вперед по истерхемской дороге. Десятимильная поездка заняла около часа, который почти весь ушел на выкапывание машины из пары сугробов – уже после того, как они чуть-чуть не провалились под лед, когда машина заскользила под прямым углом к реке. Наконец Истерхем показался уже в почти опустившемся пологе темноты.
На то, что обычно зовется приусадебными посадками, Дауэр-Хаус смотрел сквозь пальцы, хотя бесконечные снега все равно лишали смысла такие попытки. Но даже это не могло до конца испортить впечатление от дома мисс Кэвендиш – уютного строения из красного кирпича, гордящегося симметрией окон, печной трубы, остро посаженной крыши и уютных слуховых окошек, портика, фрамуг и окованных железом ворот, – все было тщательно укутано снегом – будто элегантная женщина набросила на себя пышные меха незыблемой уверенности в себе, свойственной красоте.
– Ну вот, что я тебе говорила, – прошептала Джорджия, – нельзя же жить в таком прекрасном доме и быть сумасшедшим!..
Найджел сильно сомневался в резонности этих слов. Но его оцепеневший от холода мозг в тот момент был занят единственной мыслью – неужели такой огромный дом занимала одна крошечная женщина? Кларисса Кэвендиш, встретившая их в холле, действительно походила скорее на манекен, на миниатюрную копию женщины, будто хлопьями снега, чудесно украшенную филигранью – белокурыми, горделиво уложенными волосами, и с бесподобным цветом лица. Найджел терялся в догадках, было ли это делом рук человеческих или самой природы.
– Этот снег просто ужасен, правда? – заметила она звонким и свежим голосом, так подходившим ей. – Должно быть, вы утомились, пока ехали. Я покажу вам вашу комнату, а потом мы с тобой, Джорджия, обязательно выпьем по блюдечку чая. Ну а мистер Стрэнджвейс, я думаю, должен любить клэрри [5].
Найджел стал отказываться, объясняя, что не пьет вино в половине пятого вечера.
– Тогда его подадут на обед, – ответила мисс Кэвендиш, и Найджелу очень скоро довелось оценить значение этих слов.
После чая хозяйка предложила устроить для них экскурсию по дому, и Найджел, уже очарованный всякими чудесными вещицами, обступавшими его в гостиной, – хэпплвайтовскими [6] креслами, гравировками Бартолоцци, набором миниатюр Козвея, откидным столиком с несколькими превосходными эмалевыми работами Баттерси, кабинетом, начиненным всевозможными веерами, игрушками, табакерками и безделушками тончайшего мастерства, шелковыми драпировками и очагом, словно от самих праотцев, – с удовольствием подхватил эту идею.
Что и говорить, дом оказался большим, даже большим, чем он думал. Мисс Кэвендиш шла впереди, отворяя двери из комнаты в комнату, – прямая, как шомпол, точеная фигурка. Каждую из этих комнат населяло свое собственное время, даже электрические лампочки, которые хозяйка зажигала с надменным безразличием к обязательному затемнению, и их хрустальные плафоны, вспыхивавшие искрящимся светом ледяных каскадов, не оскорбляли обителей старых времен: двери все так же были из красного дерева, на стенах переливы зеленого, желтого и голубого переходили в сизовато-серое.
– Чудесно, – монотонно твердил Найджел, – прекрасная комната.
Он даже пощипывал себя, желая убедиться, что не спит, но не смел взглянуть на Джорджию, поскольку каждая следующая комната, в которой они успевали побывать, кроме гостиной, небольшой туалетной комнатки, спальни мисс Кэвендиш и их собственной, встречала их голой пустотой. Ни один предмет мебели, ни одна занавеска или ковер не завершали прелестной симметрии этих комнат. Уже вернувшись в гостиную, Найджел старательно пытался завести подходящий разговор, чтобы что-то выяснить и при этом не задеть чувств мисс Кэвендиш. Но Джорджия, натура прямая, сразу перешла к делу:
– А почему у тебя все комнаты пустые, кузина? – спросила она.
– Потому что я не могу позволить себе меблировать их, не нарушая стиля, дорогая, – резонно ответила та. – Лучше я буду жить в маленькой и прекрасной части этого дома, а не во всем доме сразу, безобразно обставленном. Позвольте уж старой женщине иметь свои старушечьи причуды.
– Очень даже разумно, – заметил Найджел. – У вас резиновый дом, его можно то растягивать, то сжимать, смотря по состоянию доходов.
– Мистер Стрэнджвейс, – объявила Кларисса Кэвендиш, – у меня чувство, что мы с вами начинаем друг друга понимать.
– В каждую из этих комнат тебе надо поставить по концертному роялю, и чтобы внизу постояннно дежурили десять пианистов, которые могли бы по команде сразу все вместе играть. Такие высокие потолки должны давать прекрасный резонанс, – мечтала Джорджия.
– Меня тошнит от роялей. Этот инструмент подходит только дочкам торговцев, чтобы разучивать гаммы. Лучше всего спинет. Клавикорды [7] тоже подойдут. Ну а в рояле я ничего не слышу, кроме вульгарного и надоедливого шума. Совершенно не понимаю, почему Ресторик играет на нем.
– Ресторик?
– Хивард Ресторик – владелец Истерхем-Мэнор. В наше либеральное время такие семьи позволяют себе держать эти вещи. Ресторики выстроили Дауэр-Хаус.
– Ага, – сказал Найджел, – так это его кошка свела нас всех вместе, да? Расскажите нам о кошке, мисс Кэвендиш.
– После обеда, мистер Стрэнджвейс. Такие вещи не должны мешать правильному пищеварению. Стара я, чтобы перескакивать с темы на тему.
Часа через два, переодеваясь у себя к обеду, Джорджия сказала Найджелу:
– Лишь бы не оказалось, что я совершила глупость.
– Дорогая, я радуюсь всему, что ты делаешь. Но почему она такая?..
– А я ее начинаю понимать. Кларисса самых старых голубых кровей, и, по-моему, даже преподавала в Гэртоне [8]. Она прославилась как историк: ее временем стал восемнадцатый век, и она накрепко прикипела к нему. Еще у нее был большой нервный срыв – перетрудилась, ко всему прочему, хотя здесь явно не обошлось и без несчастной любви; когда же она оправилась, часть ее навсегда осталась в эпохе Георга. Не спорю, этот образ мыслей ей не на пользу, но она пережила тяжелые времена и работала гувернанткой, пока ей не выпало это наследство.
Раздался слабый игрушечный звон, подымавшийся с каждой нотой, будто заиграла музыкальная шкатулка. Джорджия и Найджел спустились к столу. Грация хозяйки и изумительный цвет лица оттенялись белыми панелями туалетной комнаты, глаза тихо светились. Найджел с трепетом увидел в чертах старой леди живую и независимую девушку, которая жила на свете много лет тому назад. Стоило представить ее себе гувернанткой в подчинении у грубых и властных хозяев, как изнутри вскипала волна протеста…
Им прислуживала крестьянка в довольно нелепом наряде – домашний чепец и короткий муслиновый фартук. Еда была замечательна, хотя все блюда готовились словно для одной только мисс Кэвендиш: щепотка соли, тонкий кружочек говядины и прозрачные на свет оладьи.
– Надо отпраздновать вашу первую ночь у меня, – сказала хозяйка. – Энни, бутылку клэрри.
Стало понятно, что эта бутылка была первой и последней у нее в погребе. Но она обещала быть первосортным «Шато Бейшваль». Найджел хвалил такое вино.
