Привыкший не обострять отношений с Аленой, Сергей сделал вид, что ничего не слышал о ком-то другом, вытащил из кармана вчерашнюю «Комсомолку» и — в надежде растянуть это занятие на полдороги — стал искать мат в три хода для черного короля в эндшпиле.
* * *
Ехали уже около часу. Молчали. После того как Сергей занялся газетой в автобусе, Алена вообще замкнулась. И Сергей подумал даже, что она спит. Но километров за пять до рудника Алена решительно поднялась, вытащила из рюкзака теплую шерстяную кофту, надела, двумя-тремя жесткими движениями гребня привела в порядок свои роскошные волосы, приказала:
― Надень и ты что-нибудь.
Сергей, подумав, старательно, до самого горла застегнул тужурку. Алена презрительно хмыкнула на это, подхватила рюкзак и загодя прошла к выходу, чтобы первой взять чемоданы из багажника.
Попутных машин до Никодимовки, как и следовало ожидать, в этот поздний час не предвиделось. В полукилометре от автостанции редко мерцали желтые огоньки рудника. Голубой тоненький серп луны, на нижнем роге которого могло бы висеть ведерко, что, как говорят, к сухой погоде, едва освещал верхушки елей. Было темно и до того тихо, что, когда умолк автомобильный мотор, в ушах заломило от тишины.
О том, чтобы ждать утра, не было речи.
Алена вручила оба чемодана Сергею, потом отняла.
Сергей возражать не стал. Ему нравилось наблюдать, как вышагивает Алена с рюкзаком и двумя чемоданами в руках своей привычной экстра-походкой: голова вверх, взгляд — куда-то перед собой, в пространство, туловище — прямо. Выносливость ее всегда удивляла. Десять раз можно выдохнуться, таща что-нибудь, а она подхватит рывком — и пошла: губ не разомкнет, чтобы пожаловаться, капельки пота со лба не смахнет. И если остановится вдруг — не от усталости, а из принципа: мол, понесла — хватит.
Вот и на этот раз она из рук в руки передала чемоданы Сергею, но, всегдашнему вопреки, проявила даже некоторую озабоченность, потрогав мимоходом рюкзак за его спиной.
А сказать ничего не сказала. И это ее молчание на пороге Никодимовки было непонятным для Сергея. Однако расспрашивать ее он не собирался, и тоже из принципа молчал.
Дорога, круто поворачивая то в одну, то в другую сторону, до самой Никодимовки шла лесом. Тайга вплотную подступала к обочинам ее, и днем, наверное, можно бы увидеть знакомый пенек, овраг или кедр, с которого год назад обивали шишки. А сейчас по бокам тянулись две одинаково черные стены, лишь кое-где посеребренные сверху неуверенными лунными бликами. Кеды неслышно ступали по хорошо наезженной колее, в воздухе не чувствовалось даже признаков ветра, и за всё время пути ни один шорох в лесу не нарушил безмолвия.
Дорога опять свернула, и месяц, который был до этого справа, оказался теперь впереди, над просекой.
Алена остановилась, тронув Сергея за руку.
― Так… Показалось мне, — объяснила она, словно бы отвечая на незаданный вопрос. Но какое-то время еще прислушивалась, потом сказала: — Перекурим?
Сергей опустил чемоданы на землю, сел. Алена пристроилась рядом.
― Почему ты не куришь, Сережка?
Сергей вспомнил, что Лешка курит, и сказал об этом. Алена долго молчала в ответ. Если бы Сергей попытался угадать, о чем она думает, он, даже зная Аленин характер, на йоту не приблизился бы к истине, поскольку будничным голосом она вдруг спросила:
― Ты лекцию профессора Смирнова читал?
― Какого еще Смирнова?.. — Рукописные тетради с этой загадочной лекцией, «прочитанной для выпускников Сосновского медицинского института», давно ходили в школе по рукам, и не было, наверное, мальчишки в городе, для которого «профессор» Смирнов не приоткрыл бы завесу над некоторыми тайными подробностями взаимоотношений между мужчинами и женщинами.
― Есть такая лекция… — сказала Алена. — А слушай, правда, что мужчина развивается дольше женщины?
Сергей глянул на тоненький серп луны, на дорогу, исчезающую в темноте. Алена потребовала:
― Ну-ка встань. — Сергей поднялся. Алена пристроилась рядом с ним и, положив ладонь себе на макушку, ткнула кончиками пальцев в его висок. — Вот видишь, — удовлетворенно заметила она, — в седьмом классе я почти с тебя была, а теперь ниже. Значит, я уже не расту, а ты еще куда-то тянешься.
― Я тянусь быстрей, а ты медленней — вот и все, — истины ради заметил Сергей.
― Ничего ты не понимаешь… — сказала Алена, когда они опять уселись на Сережкином чемодане. — Серьезно, не читал лекцию?.. А мы с Надькой читали. Мама потом нашла под подушкой — целый день слезы на папину голову: «Ах! Да чего же это такое они читают?! И чем же это интересуются дети наши?! В их-то годы!.. И какой же дурак сочиняет эти глупые лекции?!» Надька тоже хороша, — неожиданно добавила Алена, — сестра называется. Сама перечитывает в десятый раз, а тетрадь прячет под мою подушку. Потом цыпочкой ходит в стороне, а я такая-сякая, разэтакая… — Алена помедлила. — Между прочим, он правда немного дурак, этот Смирнов. Говорит, например: когда мужчина прикоснется рукой к ее коленке… — Алена для наглядности тронула ладошкой свое колено, — ее — женщину то есть — охватывает всякое там такое. А мы с Надькой представляли себе и хоть бы хны.
Сергею не нравилась тема разговора и, хотя он себе не признавался в этом, — не нравилась главным образом потому, что затронута была именно сегодня, здесь, на пороге Никодимовки…
― Что молчишь? — подозрительно спросила Алена.
― Молчу, потому что слушаю.
― Ну молчи дальше… — разрешила Алена и, глядя на посеребренные верхушки елей, неожиданно добавила. — Кстати… С сегодняшнего дня, Сережка, я в футбол больше не играю и драться ни с кем не буду… Понял? Никакой я не полумужик. Небось тоже так про меня думаешь?.. Все вы одинаковые! — заключила она, к счастью своему не ведая, что произносит самую сакраментальную из придуманных человеком фразу. — Идем!
Обо всех этих странностях в Алене, какие за последнее время заметно обогатили и без того странный ее характер, и Сергей, и сама Алена мгновенно позабудут, когда узнают новости, что заготовила для них Никодимовка. Они почувствовали неладное еще от околицы, увидев огоньки в окнах то там, то здесь, слишком поздние для тех, кто поздно ложится, слишком ранние для тех, кто должен рано вставать, и ощутив запах гари со стороны Никодимова озера.
* * *
Вроде бы только и успела сомкнуть глаза тетка Валентина Макаровна, когда что-то заставило ее проснуться. И сначала, она машинально глянула на подведенные фосфором стрелки ходиков: было уже около двенадцати ночи. Она проснулась не постепенно, как это бывало с ней раньше, когда в полудреме еще досматривались последние сны, а в одно мгновение — открыла глаза, глянула на часы, удивилась, подумав, что никогда не вскидывалась так не ко времени, да успела еще мысленно одобрить Лешкину рационализацию с фосфором, а о том, что за нелегкая вынудила ее спохватиться в такую рань, подумать не успела, потому что уже в следующее мгновение то ли до слуха ее, то ли до сознания дошло тревожное и явственное, как чей-то вскрик: «Пожар!» Одеяло полетело на пол.
Путаясь в длинной, до пят, ночной рубашке, тетка Валентина Макаровна метнулась к окну и только тогда заметила красноватые блики на стеклах. К первому испугу ее прибавилось чувство некоторого облегчения, потому что холодное, ровное зарево поднималось в противоположном конце деревни, у самого Никодимова озера.
«Господи боже мой…» — бормотнула тетка Валентина Макаровна и, выскакивая в прихожую, мелко перекрестилась под ключицей. Сорвала с вешалки телогрейку, набросила на плечи, потом спохватилась, что едва не побежала в рубашке и, сдергивая ее через голову, стукнула кулаком в Лешкину дверь.
― Лешка!.. Алексей! Слышь?! — «Никак убежал уж…» — подумала тетка Валентина Макаровна, решив, что именно Лешкин окрик и встряхнул ее ото сна. Разве станет он дожидаться мать, когда где-то что-то случилось?..
В одном сарафане на голом теле и в телогрейке, прихватив от крыльца пустое ведро, тетка Валентина Макаровна выбежала за калитку.
Прошло не больше трех-четырех минут с момента, когда она проснулась. И если бы тетка Валентина Макаровна была не жительницей Никодимовки, а каким-нибудь сторонним наблюдателем, и то она в каждом звуке растревоженной, деревни — в хлопанье дверей, в негромких возгласах, в звяке ведер — ощутила бы всеобщее движение по направлению к Никодимову озеру. Но тетка Валентина Макаровна до озера не добежала и на огнище, что сожрал усадьбу хромой Татьяны, не была. Она и сделала-то всего шагов двадцать — двадцать пять от калитки по мощенной камнем дорожке, когда налетела на что-то и, больно ушибив локоть, растянулась на земле. Помянув нелегкую, тетка Валентина Макаровна первым движением одернула подол на коленях, словно бы кто мог увидеть, что она совсем нагишом под сарафаном, а уж потом, сидя на камнях, разглядела в темноте, обо что споткнулась, и в голос, как подстреленная, завопила.
