А может быть, меня ожидает и другая работа? В надежде, что мне предложат такое, что я в состоянии буду сделать, и в страхе, что это будет нечто, от чего я не смогу отказаться, я устроился в гостиной и выслушал все, что сообщил коротышка Виклер. И я согласился поехать с ним и побеседовать с его хозяином Эрни Рембеком. Оставив записку Биллу, который должен был вскоре вернуться из школы, я последовал за Виклером.
Швейцар, вышедший, чтобы открыть дверцу такси, знал Виклера и приветствовал его, называя по имени и прибавляя “мистер” и “сэр”. Виклер весь расцвел и не смог удержаться и не взглянуть через плечо, чтобы посмотреть на мою реакцию. Я был раздражен и сожалел, что приехал сюда, и, возможно, это было написано у меня на лице.
Это был новый высотный многоквартирный дом в районе восточных пятидесятых, с красным козырьком, под который провел меня Виклер, а затем мы в сопровождении швейцара проследовали в небольшой холл из стекла и металла, где на левой стене красовался такой хитроумный пульт управления, словно мы взошли на борт космического корабля. Подойдя туда, швейцар удостоверился по телефону, что Виклер может быть допущен в здание, и тогда при помощи белой пластмассовой кнопки он отомкнул замок на стеклянных дверях. Мы прошли внутрь.
Лифт, на котором мы поднялись на семнадцатый этаж и в полированных хромированных стенах которого отражались смазанные очертания меня и Виклера, молча стоявших рядом, усилил ощущение путешествия в будущее. Однако Бог с ним! Меня давно уже не ожесточает мысль о сравнительных доходах удачливых мошенников и удачливых полицейских; все равно сравнение глупое и неадекватное, ибо богатство есть цель мошенников, а у полицейского, как считается, в жизни иные цели.
При сложившихся обстоятельствах сравнение стало еще более неадекватным.
На фоне серого коридора выделялась черная дверь квартиры 17С. Виклер нажал на звонок, и мы стали ждать. Через мгновение у меня зачесалась спина – признак того, что за нами кто-то наблюдает в глазок, замаскированный над дверью под миниатюрный фонарик, а потом дверь отворилась, и нас впустил внутрь необычайно высокий и широкоплечий молодой человек с внешностью одного из тех представительных профессиональных футболистов, что снимаются в рекламных роликах страховых компаний. Виклер, войдя, сообщил:
– Эрни ждет нас. Скажи ему, что я привез Тобина. Э.., э-э.., мистера Тобина.
Молодой человек закрыл дверь, окинул меня бесстрастным взглядом серых глаз и сказал:
– Мне нужно будет обыскать вас, сэр, – сказал очень вежливо. Я невежливо ответил:
– Нет.
Он не удивился, не обиделся. Его непроницаемые глаза переместились на Виклера, который быстро проговорил:
– Все в порядке. Под мою ответственность. Как ни в чем не бывало молодой человек двинулся влево к широкой двери со словами:
– Соблаговолите подождать...
– Две минуты, – добавил я.
– Конечно, конечно, мистер Тобин, – поспешно обратился ко мне Виклер. – Я сам пойду и скажу Эрни.
Пройдя через широкую дверь, я попал в небольшую гостиную, обставленную изящной, хрупкой мебелью темного дерева, по-моему, двух-трехвековой давности. Но я не антиквар по мебели и точнее определить не могу.
Оставшись в одиночестве, я сел в изысканное кресло с деревянными подлокотниками и круглым сиденьем, с мягкой обивкой и нашел его на удивление удобным. Закурив, я положил спичку в круглую стеклянную пепельницу и посмотрел на часы, чтобы засечь время. Я уже два года как бросил курить, но шесть месяцев назад снова начал. Это была моя первая сигарета, с тех пор как я взялся за строительство стены.
Через минуту сорок секунд в гостиную вошел Эрни Рембек, проворный и дружелюбный, эдакий царек в костюме за двести долларов. При шикарном галстуке. Я несколько раз видел его по телевизору, когда он выступал в комитетах Конгресса по поводу Пятой поправки, но встречаться с ним прежде мне не доводилось, и меня поразило, как молодо он выглядит. Ему, вероятно, под пятьдесят, а на вид можно было дать не более моего возраста; сухощавый, подтянутый, ухоженный, с острыми угловатыми чертами лица и пружинистой походкой. Он походил на тех актеров, которые изображают удачливых деловых людей в рекламных роликах.
Улыбка, которой он нас одарил, представляла собой сложную комбинацию гостеприимства, извинения, самодовольства.
– Мистер Тобин, благодарю, что пришли! – приветствовал он меня. – Вы вряд ли пожелаете пожать мне руку?
Его слова сбили меня с толку, лишили удовольствия демонстративно отказаться от рукопожатия. И мне оставалось лишь сострить:
– А какой в этом смысл?
– Да никакого. – Он передернул плечами и продолжал:
– Поверьте мне, мистер Тобин, я очень благодарен, что вы посетили меня. Я – ваш враг. И вы как отставной генерал, который согласился сотрудничать с русскими.
– Что-то в этом роде.
– Я постараюсь сделать наше сотрудничество для вас как можно менее болезненным, – любезно изрек он. – Я понял, что вы явились сюда не по своему желанию, вас вынудили к тому обстоятельства. Прежде чем мы приступим к делу, хочу еще раз заверить вас, что я все отлично понимаю и надеюсь, что на время нашего общения вы найдете возможным.., заключить нечто вроде перемирия.
– Виклер рассказал мне о каком-то убийстве, – начал я. Он поднял руку и с извиняющейся улыбкой прервал меня:
– Виноват, пока рано. Вы приступили к делу, а я никогда не веду деловые беседы без своих советников. Я еще раз хотел искренне поблагодарить вас за визит и сообщить, что понимаю ситуацию и буду.., по мере возможности щадить ваши чувства.
Я, Митч Тобин, знаю, что расхожий стереотип заправилы преступного синдиката представляет собой угрюмо-неприветливого грузного недоучку-иммигранта, но стереотипы почти всегда ошибочны. И все же я не был готов к безукоризненно вежливой доброжелательности, которую олицетворял собой Эрни Рембек. Я был выбит из колеи и злился на него за это почти так же, как и за все его темные делишки.
– Давайте-ка я о своих чувствах сам позабочусь, – грубо буркнул я.
– Прежде чем мы проследуем в офис, – сказал он, не замечая моей невежливости, – я хотел бы поведать вам одну небольшую историю с моралью, можно?
Я пожал плечами:
– Валяйте.
– Когда-то, когда я был школьником, – заговорил он, – мы однажды сбежали с уроков и поехали на пароме на Стейтен-Айленд. Нас было человек десять. А вы же знаете мальчишек! Нам не терпелось поскорее сойти на берег. Помните: “Кто последний, тот протух”? И вот мы гурьбой столпились у сходни, а парня, который там дежурил, послали к черту, и только мы причалили, как один из наших свалился в воду. Хауи Злоткин, так его звали. Он попал между пристанью и бортом парома. Дали задний ход, пытаясь спасти мальчишку, а кончилось тем, что его три раза растерли между бортом и причалом. Мы все стояли у поручня и смотрели, а когда Хауи вытаскивали из воды, он был похож на кусок бифштекса. Можете такое вообразить?
Вообразить-то я мог, только не понимал, к чему он клонит.
– Вы о чем? – спросил я напрямую.
– О вас, – ответил он без обиняков. – Всякий раз, когда я встречаю такого гордеца, как вы, я вспоминаю про Хауи Злоткина, затертого между металлическим паромом и деревянным причалом.
– Вы хотите сказать, что меня раздавят?
– Я никогда не сталкивался с иным, – покачал он головой. – Ни разу. Металл и дерево прочнее кожи. Чьей бы она ни была.
– Вы не говорили мне про Хауи, – возразил я. – Что ждало бы его дома, если бы он остался в живых? Он улыбнулся едва заметной улыбкой:
– Вы знаете себя как никто другой, мистер Тобин. Прошу в офис.
Офис выглядел так, как и положено выглядеть офису, – с письменными столами, телефонами, шкафами с папками и жалюзи на окнах, а большой просторный угол был отгорожен, наподобие отдельной приемной. Когда мы вошли, там уже находились три человека, вставшие при нашем появлении. Рембек познакомил нас:
– Мистер Митчелл Тобин, позвольте представить вам Юстаса Кэнфилда, Роджера Керригана и Уильяма Пьетроджетти.
Все трое по очереди с улыбкой наклонили головы в знак приветствия, но руки мне никто не протянул, и я сразу ощутил нажим Эрни Рембека, который, перед тем как выйти ко мне, наверняка провел краткий инструктаж. Он хотел угодить мне, избежав неловкости, однако вышло еще хуже – меня обжулили, не дав продемонстрировать мое моральное превосходство над теми, кому я отказался бы пожать руки. И хотя я тут же напомнил себе, что нарочито показное моральное превосходство уже не превосходство и что-то вообще теряется, все равно осталось острое чувство, будто меня околпачили.
Закончив со светским представлением, Рембек вкратце объяснил, с кем мне предстоит иметь дело.
– Кэнфилд – мой адвокат, Керриган – наблюдатель от корпорации, а Пьетроджетти – мой бухгалтер. – Он махнул, рукой. – Садитесь, господа. – Более церемонным жестом он указал на кресло прямо у стоящего в центре стола для заседаний со словами:
