Того Качалкина я ненавидел и в эту минуту, и буду ненавидеть его всегда, сколько еще проживу. Я выстрелил бы в него тысячу раз, появись он сейчас передо мною. Но внизу, у меня под ногами, лежал незнакомый мне пьяный мужик. Никаких эмоций к этому мужику я не испытывал. Убивать его мне совершенно не хотелось. Мне это казалось чем-то, совершенно бессмысленным. За те, прежние убийства, мне хоть платили. А кто заплатит за это?..
Я опустил ствол. Набалдашник на конце тихонько дрожал. Между ног у Качалкина, вдруг, взмокло, и на полу очень быстро образовалась пахучая, гадкая лужа. Качалкин удовлетворенно хмыкнул во сне и пошевелил губами.
Я перешагнул через его тушу и, сунув пистолет в карман, быстро вышел из квартиры.
9. Чуча.
Небо было таким же чёрным, но дождь всё не начинался. Я шёл, петляя, маленькими кривыми улочками. Вокруг стоял серый, скучный и совершенно чужой город.
Через два часа у меня поезд. Через два часа. Через два часа я уеду, взглянув на эти улицы в последний раз, и никогда, может быть, сюда уже не вернусь.
Я завернул к небольшому коммерческому лотку. Здесь, построившись в нахальный ряд, красовались бутылки с жидкостями самого разного вкуса и самой разной градусности. Взгляд мой упал на бутылку "Кагора".
"Интересно, а где сейчас Чуча?" - Подумал я. Тоже спился и лежит где-нибудь на грязном полу, в окружении пустых бутылей? Или трудится чернорабочим на какой-нибудь фабрике? (Делать другую работу этот тупой дегенерат не способен.) Или, может, его убили в очередной драке?..
Купив бутылку "Кагора", я спрятал ее в кармане плаща. В другом кармане одиноко лежал ставший уже ненужным пистолет с глушителем.
Багровые предгрозовые тучи плыли по небу непрерывным, угрюмым строем. Море показалось между домами. Оно и точно было сейчас черным. Море пенилось и кипело. Сердито шипели волны. Так, всё-таки, будет дождь или нет?
10. Вовка.
С бутылкой "Кагора" в кармане я поднимался по лестнице. Это подъезд, где живёт Вовка Петров. С Вовкой мы дружили еще с первого класса. Наша дружба не была чем-то глубоким и прочным - чем-то таким, что воспевается в красивых стихах. Просто приятное общение. Клуб по интересам. Клуб из двух человек. Мне Вовка никогда не был интересен, как личность. И, наверное, я, как личность, не был интересен ему. Но в его обществе я мог свободно выговариться, рассказать все то, что собралось у меня на душе. Вовка сочувственно и по деловому слушал, кивал, соглашался, одобрял. Хотя видно было: не понимал и половины. Потом наступала его очередь. И он начинал выкладывать мне свое. Но Вовка рассказывал мало. Он всегда был косноязычен и потому немногоречив. Мне, всё-таки, были приятны эти его рассказы короткие, сбивчивые и неинтересные. В это время, натруженный разговорами, мой язык отдыхал.
11. Жизнь.
Зачем я сейчас шёл к Вовке, было неясно. До поезда оставалось меньше двух часов. На общение с Вовкой - не больше часа. В боковом кармане тяжело укачивалась пузатая, полная бутылка. Всего только час на нее. Глупо это все... А что не глупо? Вся жизнь кажется пустой, никому не нужно глупостью. Вся жизнь - непрерывное, нелепое путешествие, путешествие без всякой цели, путешествие в никуда; жизнь - это ночные поезда и большие автобусы дальнего следования; жизнь - это непрерывная и ненужная война, война с ощетинившимся, непобедимым миром, война, в которой нельзя одержать победу, а можно только оттянуть поражение. Любой жест, любое движение - движение в пустоту. В окне ночь, автобус мчится, перетирают асфальт новенькие колеса, водитель внимательно смотрит вперед, пассажиры спят. А за окном проносятся и мелькают огни - огни чужих городов, больших и маленьких; огоньки чужих, незнакомых жизней, чужих радостей и огорчений, чужой борьбы и чужих тревог, чужих праздников и чужих поминок. Несчастная, пустая жизнь.
12. Бутылка и пистолет.
Вовки не оказалось дома. Оказалось, что он уже здесь не живёт. А живут совершенно незнакомые мне, чужие люди. Они поселились тут четыре года назад и понятия не имеют, где теперь прежние жильцы - адреса те не оставили.
Я спускался по лестнице. За моей спиной печально и тихо скрипнула старая, пошарпанная подъездная дверь. Наверное, хорошо, что Вовки здесь больше нет. О чем бы я с ним говорил? Вовка не умел и не любил рассказывать, а что было рассказывать мне?
Правый боковой карман оттягивала бутылка "Кагора" - такая же ненужная теперь, как и пистолет с глушителем в другом кармане.
Я остановился. Куда идти? Идти было некуда. Я уже везде побывал. У ноги лежал раздавленный кем-то окурок. Рядом - смятая грязная бумажка, когда-то, при жизни, бывшая автобусным билетом. По своим делам полз муравей.
Тучи над городом продолжали сгущаться. С минуты на минуту мог ударить ливень.
13. Обратно на вокзал.
Откупорив "Кагор", я приложился несколько раз. Полупустую бутылку оставил возле лавочки. Бомжи допьют. Или какой-нибудь опустившийся бедолага. В Туапсе полно бедноты.
Потом я сходил к городскому причалу. Вот, здесь точно ничего не изменилось. Облущенные серые камни, потрескавшиеся и позеленевшие от морской влаги. И терпеливые волны, которые, удар за ударом, стучат о постройку причала, словно надеясь когда-нибудь обрушить ее. Но только это не так. Волнам все равно. И даже если этот причал рухнет, они по прежнему будут стучать о берег. Они так же стучали и десять лет назад, и пятнадцать, и двадцать... И сто лет назад, и двести, и тогда, когда не было здесь никакого причала. Волны видели боевые немецкие корабли, отступающие белогвардейские отряды, видели эскадру адмирала Лазарева, казаков-завоевателей, разбойничьи шайки горцев, видели диких пещерных людей. И, наверное, много тысячелетий спустя, когда здесь уже не останется никаких людей вообще, а останется только берег, эти волны будут все также стучать и стучать в него, бессмыссленно и упрямо.
Я шел к вокзалу. Море билось у меня за спиной. Оттуда, с моря, дул сильный ветер, холодный и пахнущий морским йодом. Дождь еще не начался, но я уже чувствовал его близкое, уверенное дыхание. Полчаса осталось до поезда.
И тут, не доходя пяти минут до вокзального здания, я увидел двух патрульных омоновцев с автоматами наперевес. Они пристально вглядывались в меня. Что им показалось подозрительным? Я же не кавказец. И даже близко не смахиваю.
Опустив голову - так, словно бы я задумался, кладу руку в боковой карман плаща. Если меня заметут с этой игрушкой - конец. Я - опасный убийца, преступник, находящийся в международном розыске. Интерпол знает меня в лицо, и их компьютеры помнят наизусть всю мою биографию. Я сам о себе столько не знаю, сколько они обо мне. Практически случайно, чудом, мне удалось добраться до России, а, вот, выбраться теперь отсюда скорей всего не удастся. Переход границы - огромный риск.
Но - кто знает? Возможно, сейчас все закончится. Я зачеркну этих двоих своими выстрелами. Но, наверняка, они не одни. Наверняка, где-то рядом есть еще несколько. Я не уйду живым. Меня изрешетят.
Что делать? Сворачивать некуда. Бежать бесполезно. Спрятаться не успею. Если что - омоновцы положат меня точно в спину. Или - в затылок. Эти ребята умеют обращаться со стволами. В ОМОН не берут кого попало.
Я подхожу ближе, уже не сбавляя шаг. Иду, опустив голову - так, словно бы не вижу никого вокруг. Боковым зрением отмечаю: омоновцы смотрят прямо на меня. Большим пальцем тихонько взвожу курок. Сейчас.
Сейчас они останавливают меня. Подходят ближе. Слишком близко подпускать их нельзя. Могут выбить оружие. Одному стреляю в горло, другому в лоб. Стрелять в грудь бесполезно: на омоновцах бронежилеты.
- Эй, командир! - слышу я негромкий оклик. - Не торопись. Иди сюда.
Я останавливаюсь. Делаю вид, что для меня этот оклик - неожиданность, и я даже и не пойму сразу, о чем идет речь.
- Местный? - быстро спрашивает омоновец, когда я подхожу к ним.
С такого расстояния удобно стрелять. Не промахнусь. Только стрелять нужно быстро.
- Я?
- Да, ты. Местный?
Что ему ответить? Я на мгновение замешкался над этим, непростым для меня, вопросом. Потом сказал:
- Нет. Не местный.
- А документ есть?
Мой, топорно выполненный, паспорт им, конечно же, не понравится, и они захотят отвести меня к себе, в мусарню - "для выяснения личности".
Я выпускаю пистолет и лезу во внутренний карман - за паспортом.
Подавляя дрожь пальцев, протягиваю паспорт омоновцу. Тот, раскрыв, смотрит. Второй разглядывает меня. Моя рука снова в боковом кармане, она уже нащупала рукоятку.
- Что делаешь в Туапсе? - спрашивает омоновец.
- Проездом. У меня поезд через пятнадцать минут.
- Билет покажи.
Я опять выпускаю рукоятку. Лезу в боковой карман за билетом. Неужели же, я проскочил? Поверить не могу.
Омоновец рассматривает билет. Все, как будто, в порядке. Он возвращает мне билет и паспорт.
14. Вокзал.
Я на вокзале. До отправления поезда пять минут. Лёгкий чемодан в руке быстро и неуверенно раскачивается.
