Алан пришел в полное замешательство, хотя и надеялся, что сумел этого не показать.
— Папаша однажды брал меня в детстве посмотреть на гонки. Но я был совсем ребенком. Помню только, как уши зажимал.
— Эксперт! Так я и думал, — хмыкнул полковник.
Он щелкнул золотой зажигалкой далеко не армейского образца. Затем достал фотографию Элио Чезале, на который тот, худощавый, ослепительно красивый, с развевающимися волосами а ля Рудольфо Валентино, сидел за рулем продолговатой, как пуля, гоночной машины.
— Ваша находка, старший лейтенант. Прямо скажем, незаурядная. Один из пяти или шести лучших гонщиков мира, — пояснил полковник, по ходу дела сверяясь с собственными заметками. — В одной лиге с Нуволари, Бенуа, может быть, одним или двумя немцами. И, возможно, непревзойденный мастер в обращении с изысканными автомобилями. «Альфа Ромео», «Деляж» и, в особенности, «Бугатти». Вот как раз «Бугатти» на этом снимке. Модель 35. — Машина была ненамного длиннее тех, снимки которых доводилось видеть Алану в отчетах о гонках. Но полковник зачитал ему длинный список трофеев, завоеванных Чезале на этой маленькой машине в Лe Мане, в Тарга Флорио, в Нюрнберге… этапы Гран-при превратились сейчас в мишени для бомбардировочной авиации.
Алан всмотрелся в фото.
— А как… — начал он.
Идиотский вопрос. Он понял это, прежде чем успел досказать его до конца. А как человек такого ранга может оказаться в концлагере? Но полковник, поняв его мысль, побарабанил себя пальцами по предплечью — как раз там, где вытатуировали бы лагерный номер, если бы третий рейх выиграл войну.
— Он не любит говорить об этом. Мне кажется, кто-то из его друзей, кто-то, кому он доверял, заложил его этим жабам из Виши. Он мог бы навсегда исчезнуть за колючей проволокой, но один из адъютантов Роммеля, возможно, фанатичный болельщик автогонок, увидел его фамилию в списке отправляемых в трудовой лагерь, идентифицировал ее и перевел Чезале в офицерский автоклуб, чтобы придать последнему определенный блеск.
Окончательно наметившееся поражение, даже в его немецкой разновидности, привнесло в ситуацию элементы хаоса, воспользовавшись которыми можно было спастись бегством.
— Нам стало известно о том, в какой ярости пребывает Роммель, — ликующе сообщил полковник Бауэр. — Он собирался переправить нашего маэстро в Германию самолетом, хотел, должно быть, усадить его за руль генеральского мерседеса.
Ну, и какая же роль отводилась во всей этой истории Алану? Внезапно он понял. Подобно кавалерии, он предпринял лихой налет во спасение пленных.
— Вы должны согласиться с тем, что в плане общественного мнения это для нас колоссальная удача. — Полковник широко раскинул руки. — Представьте себе заголовки. «Офицер вспомогательных войск спасает знаменитого гонщика из лап нацистских ублюдков».
— Но, сэр, я всего лишь подобрал на дороге раненого. Мне бы не хотелось, чтобы вокруг этого поднялась шумиха.
— Вы отличный парень, лейтенант. Просто вам малость не хватает воображения. Да, «Звезды и полосы» потребуют подробного освещения событий, когда мистер Чезале выпишется из госпиталя. И с его стороны, и с вашей. И два интервью. Может быть, даже с фотографией, на которой вы снимаете его своей камерой.
Алан невольно поежился и в очередной раз вспомнил о бедняге Карри. Чтобы отвлечься от этих воспоминаний, он представил себе полковника машинистом паровоза. Нечего было и думать о том, чтобы свернуть с рельс у него из-под колес.
— Ну, и на что же мне положиться, полковник?
— На воображение, старший лейтенант. Дайте волю своей фантазии.
С таким же успехом полковник мог бы упомянуть и о яхтенном спорте. Потому что управиться с интересом репортеров к знаменитому гонщику и его спасению было ничуть не легче, чем вести яхту в бурном море. Двое журналистов из «Звезд и полос» влезли в джип вспомогательных войск, и Алан повез их на юг по главной дороге, делая все, что было в его силах, чтобы настроить их против себя невинными на слух замечаниями по практически любому поводу. Так, машину свою он окрестил «верблюдом на колесах, причем столь же неповоротливым», а говоря о нищете, в которой пребывает население Туниса, заметил: «Две тысячи лет назад, джентльмены, римляне отомстили Ганнибалу, вспахав почву на развалинах Карфагена и засеяв ее грубой солью, чтобы впредь здесь никогда не поднялись ростки живого. И, как видите, они справились со своей задачей».
Алан отчаянно боролся с собственным бессилием, надеясь на то, что подобная мозговая атака отрезвит полковника прежде, чем россказни Чезале увидят свет.
Место, на котором Алан нашел Чезале, дало новую пишу его вдохновению. Вот почему они вернулись в пустыню, усеянную все еще дымящимися танками и бронемашинами. Да, конечно, так он и сказал Чезале: если что-нибудь здесь удастся спасти…
И тот принял вызов с превеликой радостью. Схватив инструменты, Чезале принялся ковыряться в одном двигателе за другим, поднимать крышку, чтобы выяснить, безнадежен ли его очередной пациент или же способен встать на ноги. И дважды на протяжении нескольких часов ему удалось воскресить грузовики, которые любой другой отправил бы на автомобильную свалку. Еще несколько повторов для репортеров и для кинооператора.
— Полное говно, — произнес Чезале, набив рот французским батоном и запив последний жестянкой крепкого кьянти. — Сельхозинвентарь с машинного двора, не чета моим замечательным «Бугатти». Но на войне чем только не приходится заниматься.
К концу недели Алан узнал о машинах «Бугатти» все мыслимое и немыслимое. Равно как и о мире Гран-при, в котором они неизменно побеждали все остальные модели. Хрупкий самодостаточный мир, который — как и многое другое — ухитрился уничтожить Адольф Гитлер.
О машинах Алан никогда не задумывался: на них и без этого уходила уйма времени. Их баки надо было заливать бензином, а чтобы платить за бензин, приходилось подрабатывать у себя в колледже, а меж тем солено-снежные зимы Иллинойса неумолимо разъедали их каркасы. Элио Чезале оказался первым из знакомых Алана, который просто боготворил машины, как другие люди боготворят яйца Фаберже или раритетные монеты в два пенни с одной непропечатанной стороной.
Элио рассказал и кое-что о себе — одной долгой ночью, проведенной за холодной анисовкой и теплой беседой. Конечно, в основном это были воспоминания профессионального автогонщика. Финиш ноздря в ноздрю с мерседесом Союза автомобилистов. Потеря управления в Уоткинс Глен. Выход из внезапного обморока в тот момент, когда бензином уже залило ему руку. Но он ни словом не упомянул о своей работе в Африканском корпусе, равно как и об обстоятельствах, при которых начал хромать. И номер у него на руке всегда был укрыт рукавом.
Женщины из его прошлого? Может быть, дети? Алан решил не проявлять чрезмерной назойливости, тщетно надеясь на то, что Чезале сам в конце концов удовлетворит его любопытство. Какой-то образ, конечно, складывался, но напоминал он картину пуантилиста — осмысленные фигуры возникали только на достаточном расстоянии.
Алан и сам не мог понять, почему его тянуло к этому человеку. Чезале был старше его, держался властно, но никак не мог сойти за — в психоаналитическом смысле — отца. Кроме того, и своего-то отца Алан плохо переносил: тот едва не довел его до смерти.
Жизнь вокруг Элио казалась высоковольтным током. Но Алан с опаской думал о том, что главная движущая пружина этого человека чересчур туга, хотя пока и не спущена, и что когда-нибудь она непременно слетит. Ему хотелось помочь Чезале, но он ума не мог приложить, как именно.
Помимо всего прочего, их дружба, как постоянно подчеркивал полковник, производила на окружающих самое благоприятное впечатление. Вслед за статьей в «Звездах и полосах» на них обратили внимание в агентствах АП, ЮПИ и Рейтер. Элио обрадовался, когда Алан показал ему письмо, полученное от родных. В письмо была вложена вырезка из «Чикаго Трибюн».
— Вот, Алан. Пришло твое время.
Алан, пожав плечами, обратил внимание Чезале на соседние материалы. Непосредственно рядом со статьей была помещена заметка о фермере из Айовы, вырастившем гигантский арбуз. Чезале, расхохотавшись, сделал из газетного листа треуголку и нахлобучил ее себе на голову. Они находились в этот момент на взлетно-посадочной полосе тунисского аэродрома. Здесь уже стояли готовые к вылету самолеты Б-17. Элио записался добровольцем в технический персонал армии генерала Паттона на острове Мальта.
— Попробуй отнестись к этому с философской точки зрения, — сказал Чезале. — Главный смысл войны в том, чтобы раскидывать людей в разные стороны.
— Эти пятьдесят два самолета больше похожи на пикапы. — Алан, в свою очередь, решил держаться непринужденно, но чувствовалось в этом нечто фальшивое. — Пойду-ка я, пожалуй, пока у меня не сняли покрышки. И не продали их на черном рынке.
