— Скажите, — наконец не выдержал я, — этот мистер Вентнор — наверное, он первым сошёл на берег, когда вы пришвартовались в Нью-Йорке?
Стюард покачал головой.
— Нет, сэр. Напротив — он покинул корабль последним.
Я прикусил язык, но, украдкой бросив взгляд в сторону Пуаро, с удивлением убедился, что он с довольным видом улыбается. Поблагодарив стюарда, он сунул ему в руку банкноту, и мы отправились назад.
— Всё это очень хорошо, — ворчал я, — показания стюарда не оставили камня на камне от вашей драгоценной теории! Так что можете улыбаться, сколько вашей душе угодно!
— Эх, Гастингс, Гастингс, старый друг! Как всегда, не видите разгадки, даже когда она у вас под самым носом! Напротив, последний ответ только подтвердил мою теорию.
Я в отчаянии всплеснул руками.
— Сдаюсь!
* * *
Уже сидя в поезде, на всех парах мчавшем нас в сторону Лондона, Пуаро что-то долго писал, а потом, сложив листок, сунул его в конверт и тщательно заклеил.
— Это для нашего друга инспектора Мак-Нила. По дороге мы занесём его в Скотланд-Ярд, а потом отправимся обедать в ресторан «Рандеву». Я попросил мисс Фаркуар составить нам компанию.
— А как же Риджуэй?
— А что с ним такое? — в глазах Пуаро сверкнул насмешливый огонёк.
— Ну… если вы не думаете… тогда, что ж…
— И что у вас за привычка мямлить, мой милый Гастингс. Я всегда обо всём думаю — в отличие от вас. Если Риджуэй и в самом деле оказался вором, похитившим облигации, — ещё недавно это бы меня ничуть не удивило — что ж, дело было впечатляющим, но не слишком сложным. Обычная история.
— Боюсь только, что мисс Фаркуар вряд ли бы согласилась с вами.
— Возможно, вы и правы, друг мой. Так что, как видите, всё к лучшему. А теперь, Гастингс, давайте вспомним, как развивались события. По вашим глазам, друг мой, видно, что вы прямо-таки сгораете от желания узнать разгадку этого дела. Итак, запертый саквояж с облигациями выкрадывают из запертого чемодана, и пакет пропадает бесследно. Как сказала сама мисс Фаркуар, он растворился в воздухе. Ну, а поскольку современная наука не признает волшбства, можем смело отбросить это предположение. Что же происходит на самом деле? Каждый, кто знал об облигациях, отлично понимал, что пакет просто невозможно пронести на берег незамеченным…
— Да, но всё же мы знаем…
— Говорите за себя, Гастингс! Я рассуждаю просто: раз это было невозможно, значит, они попали на берег каким-то другим путём. Остаются две возможности: либо пакет с облигациями спрятали на борту корабля… либо бросили за борт!
— Привязав к нему что-то вроде поплавка?
— Дался вам этот поплавок, Гастингс. Никакого поплавка не было.
Я вытаращил на него глаза.
— Но… но если облигации выбросили за борт… как же их в то же самое время могли распродавать в Нью-Йорке?!
— Всегда восхищался вашим непревзойдённым умением мыслить логически, мой дорогой друг! Раз облигации распродали в Нью-Йорке, отсюда следует, что никто их за борт не бросал. Теперь вы видите, куда это нас привело?
— Туда же, откуда мы начали, — мрачно ответил я.
— Jamais de la vie[2]! Если свёрток выбросили за борт, а облигации всё-таки были пущены в продажу в Нью-Йорке, значит, в свёртке их попросту не было! Разве кто-нибудь может доказать, что они вообще там были? Вспомните, друг мой, с той самой минуты, как мистер Риджуэй получил его в Лондоне, он ни разу не вскрывал этот самый пакет!
— Вы правы… но тогда…
Пуаро нетерпеливо оборвал меня на полуслове.
— Позвольте мне закончить. Насколько я могу судить, эти облигации в последний раз видели 23 рано утром. Это было в офисе Англо- Шотландского банка. Предполагается, что после этого они лежали в запечатанном пакете. А в следующий раз они всплыли только в Нью-Йорке, и случилось это через полчаса после прибытия «Олимпии» в порт. А если верить одному свидетелю, которого, к сожалению, никто не слушал, так вообще за полчаса до прибытия «Олимпии»! Предположим, Гастингс, что облигаций вообще не было на корабле. Могли они каким-нибудь другим способом попасть в Нью-Йорк, спросите вы. Да, отвечу я, — на «Гигантике» — он вышел из Саутгемптона в тот же самый день, что и «Олимпия», к тому же он — обладатель «Голубой ленты Атлантики». Посланные с «Гигантиком» облигации могли попасть в Нью-Йорк за день до того, как «Олимпия» вошла в порт. Итак, туман понемногу рассеивается, не так ли? В свёртке с облигациями никаких облигаций нет и в помине, а подмена происходит, скорее всего, в конторе Англо-Шотландского банка. Для любого из троих присутствующих — Филиппа Риджуэя и двоих генеральных директоров — проще простого заранее приготовить точную копию пакета, а потом незаметно подменить им настоящий. Настоящие облигации отправили в Нью-Йорк с инструкциями — продавать их сразу же, как «Олимпия» войдёт в порт. Но при этом преступник должен был обязательно находиться на борту «Олимпии», чтобы инсценировать ограбление.
— Но зачем?
— Затем, мой дорогой Гастингс, что если бы Риджуэй, распечатав пакет, обнаружил подмену, то подозрение автоматически пало бы на тех, кто работает в Англо-Шотландском банке. Но тот, кто плыл в соседней с ним каюте, далеко не глуп — сначала он для вида взламывает замок, чтобы инсценировать похищение, хотя на самом деле он открыл его своим ключом, потом швыряет за борт пакет и ждёт, пока пассажиры сойдут на берег. Естественно, на нём очки, которые скрывают глаза, к тому же, как инвалид, он может носа не высовывать из своей каюты — из страха столкнуться нос к носу с Риджуэем. Выждав, он преспокойно сходит с корабля в Нью-Йорке и тут же возвращается в Лондон!
— Но кто… кто этот человек?
— Тот, у кого был запасной ключ. Тот, кто заказал замок. Тот, кто вовсе не лежал в постели с жесточайшим бронхитом в своём доме, наш «старый брюзга» — мистер Шоу! Преступники порой встречаются и в самых верхах, мой дорогой друг! А, вот и мадемуазель Фаркуар! У меня для вас хорошие новости! Всё чудесно! А теперь… вы позволите?
И сияющий Пуаро расцеловал удивлённую девушку в обе щеки.
mal de mer (фр.) — морская болезнь
Jamais de la vie (фр.) — ничуть не бывало
