Я дежурил в центральном городском парке. Один, потому что не хватало полицейских охватить все подозрительные места в городе. Был предпоследний день весны. Ночью прошла гроза, а теперь припекало солнце. Я только что перекусил в ближайшем кафе и сонливость волнами накрывала меня. Хотелось присесть на ближнюю скамейку и закрыть глаза. На чопорную старушку я сперва не обратил внимание. Но когда она вернулась назад, отошла метров на двадцать и опять направилась ко мне, я помог ей справиться с нерешительностью:
— Нужна моя помощь?
— Нет-нет! Просто… — она замялась, порозовев сморщенными щечками. — Я не задерживаю?
Почему-то я думал, что старые люди не умеют краснеть.
— Нет, — успокоил я. — Что случилось?
— Ничего особенного. Там мужчина шел с девочкой. Они завернули в кустики. Я думала, девочка хочет «пи-пи». Но прошло минут десять, а они не выходят. Возможно, они отправились на другую аллею…
— Где они зашли в кусты? — оборвал я старушку.
Она подхватила меня под руку, чтобы не отставать. По пути все спрашивала, действительно ли это преступник? Как будто я знал тогда ответ.
— Как выглядит мужчина? — спросил я на всякий случай.
— Молодой.
Оставалось выяснить, на каком возрасте для нее заканчиваются молодые.
— Приметы какие-нибудь запомнили?
— Нет, я же не думала…
— А во что был одет?
— Так же, как все молодые одеваются.
Очень точные приметы. Я оставил бабушку на аллее, а сам зашел в кусты там, где она показала. Девочку нашел метрах в двадцати от аллеи. Тело еще было теплым, но пульс не прощупывался. Может, из-за того, что была маленькая, может, из-за неестественно вывернутой головы, казалось, что на земле лежит сломанная кукла. Я по рации сообщил о находке дежурному и, вопреки инструкции, погнался за преступником. На мягкой, сырой земле между кустами остался след обуви, маловатый для взрослого человека, по которому я определил, куда направился маньяк. Я выскочил на параллельную аллею, пошел к выходу из парка. По пути обогнал парня в джинсах и широкой майке навыпуск, коротко стриженного, в очках, с нежным, немного девичьим лицом. Про себя подумал, что это студент, прогуливающий лекции.
— Здесь не проходил мужчина? — обратился к нему, не надеясь на успех. Я хотел добавить, что у этого мужчины маленькая нога, посмотрел на обувь «студента» и увидел прилипшую к белой кроссовке землю.
Он понял, что разоблачен, и выхватил сзади из-за пояса стилет. Трехгранный клинок блеснул на солнце — и сразу упал на асфальт, потому что удар у меня быстр, а кулак тяжел. Я мог его застрелить. Я обязан был это сделать по негласному закону блюстителей порядка. Убийца полицейского, серийный и уж тем более педофил не имели права оставаться живыми. Я нарушил заповедь своего братства, потому что считал ее варварской. Маньяка приговорили к пожизненному заключению, а мне пришлось уволиться из полиции. Нет, меня не выгоняли, мне предложили уйти по собственному желанию. Предложение исходило не только от начальства, но и от моих товарищей, таких же рядовых полицейских. Я обиделся на них и на весь свет, швырнул на стол начальству рапорт об отставке и поклялся отомстить. Для этого и устроился на телевидение, где нашел свое настоящее призвание и позабыл обиду.
Утром я взял материалы из архива, обработал их и пошел к директору телестудии. Любая мало-мальская сенсация выходила в эфир только с его ведома и в указанное им время. Его секретарша — дылда, которая ходила наклонившись чуть вперед и выпятив зад, что выглядело довольно вульгарно, а в остальном очень скромная, по нынешним меркам, девушка — заулыбалась, увидев меня:
— Шеф ждет тебя! Ходят слухи, что ты раздобыл какую-то суперсенсацию. Это правда?
— А слухи о том, что я стал твоим любовником?
— Увы! Тебе же все время некогда пригласить девушку на ужин! — она заулыбалась очень поощрительно. Заметив, что я не воспринимаю намек, сообщила Шефу о моем приходе.
Более скользкого человека, чем Шеф, мне не доводилось встречать. Все в нем было двойственное: при склонности к полноте он казался худым, при внешности добропорядочного семьянина изменял жене при каждом удобном случае, при полном отсутствии вкуса он умудрялся заполнять эфирное время не большим количеством пошлости, чем другие каналы. Ко мне он относился хорошо. У него была версия, что есть люди с нюхом на сенсацию, и меня относил к их числу.
— Я посмотрел, что вы вчера сняли, — опередил он меня, пожав через стол руку и показав на кресло сбоку. Кресло напротив предназначалось для тех, кого ожидала взбучка. — Включим в полуденный блок новостей. Это, конечно, не снимок инопланетянина…
— Это снимок маньяка-педофила, — промолвил я и положил перед шефом фотографии двухгодичной давности. — Он выезжал на операцию вместе с людьми Полковника.
Шеф сразу понял, какой мощности материал оказался в его руках. Не скажу, чтобы он обрадовался.
— Ты уверен, что это именно тот человек?
— Я сам его арестовывал.
— Ах, да! — припомнил Шеф. — Ну, что ж, будем запускать.
Я пошлялся по студии, напринимал поздравлений, потрепался с коллегами. Пришло время ленча и мы толпой повалили в бар неподалеку от телестудии. В это время за стойкой появлялся и сам хозяин, бывший журналист, который знал нас всех поименно и был в курсе всех наших дел. Он поздравил меня и, обслужив всех, включил на полную громкость телевизор, чтобы слышали последние новости.
Мой материал шел первым. Вот микроавтобусы въезжают во двор, на крыльцо выходит Полковник. Извлекают носилки, несут их в здание. А дальше пошло интервью с Рундуком. Этому кретину досталось все время, которое предназначалось для материала о Маньяке. Сначала я подумал, что произошел сбой, монтажер перепутал пленки. Нет, закончились новости, но о Маньяке так и не упомянули. Коллеги поздравляли меня и не могли понять, почему расстроился. Я оставил ленч недоеденным, побежал на студию.
Секретарша сообщила мне, что Шеф уехал обедать вместе с Полковником. Оба были очень довольны друг другом. Меня предали и продали. Значит, и я имел право плюнуть на некоторые принципы: допустим, не поставлять информацию конкурентам. Я поехал домой за копией материала. Он все равно увидит свет. Пусть Шеф выгоняет меня, без работы не останусь. За два года я успел сделать себе кое-какое имя.
Дверь в мою квартиру была открыта. Моя подружка имела дурную привычку поступать так. Она появлялась у меня неожиданно, иногда на несколько недель, иногда — дней, потом решала, что я мало уделяю ей внимания или что слишком привязалась ко мне, и исчезала примерно на такое же время. Я вошел, ожидая увидеть ее сидящей на полу с поджатыми ногами перед телевизором. Там, где должна была она сидеть, валялись мои вещи. Кто-то хорошенько поработал, наводя беспорядок. Искали кассету. И нашли.
Я позвонил в лабораторию Оператору. Он уже вернулся с ленча.
— У тебя не сохранилось копии вчерашнего материала?
— Нет. Забрал Шеф.
— Он заходил к тебе? — спросил я.
— Да.
На Шефа это было не похоже.
— Он был один?
— С Полковником.
— Они случайно не спрашивали, есть ли у меня копия?
— Спрашивали, — признался Оператор.
Что он им ответил — видно по моей квартире. Я положил трубку и подошел к окну. На противоположной стороне улицы и чуть наискось стояла машина. Она была слишком роскошна для нашего района. Скорее всего, не обошлось и без подслушивающих устройств.
— Полковник, сукин сын! — гаркнул я на все горло. — Я все равно достану тебя! Я уеду за границу и сообщу о Маньяке! Меня знают и поверят!
Насчет «знают» — это я, конечно, преувеличил. Но все равно сделаю, как обещал. Я достал чемодан и начал паковаться в дорогу. Остановил мое занятие телефонный звонок. На проводе был Полковник. Я не ошибся по поводу подслушивающих устройств.
— Нам надо встретиться, — сказал он.
— Хотите вернуть кассету?
— Кое-что обсудить.
— Обсуждать будем только после возвращения кассеты! Мне не о чем разговаривать с вором!
— Я думал, имею дело с разумным человеком. Надо ведь выслушать обе стороны, а потом уж выносить приговор. Тем более, что материал получен незаконно.
Обвинение было резонным и я немного подутих:
— Полковник, я ведь все равно сделаю, как решил, меня не убедят никакие доводы.
— А я уверен в обратном, — произнес он. — Нет желания принять участие в следующей операции?
Он всегда славился нестандартными решениями и поступками. Использовать приговоренных к пожизненному заключению вместо того, чтобы рисковать своими людьми, не каждый бы додумался. Но я не ожидал, что мне предложат поучаствовать в операции.
— А в обмен — молчание?
— Сам решишь.
— И многим журналистам предлагалось такое? — спросил я, выигрывая время, потому что предложение слишком напоминало ловушку.
