Джим поднялся лифтом на четвёртый этаж и уже собрался отпереть свою квартиру, как вдруг дверь напротив открылась и вышла пожилая женщина в одежде сестры милосердия.
— Как поживает ваша пациентка? — поинтересовался Джим.
— Ей теперь хорошо, насколько вообще может быть хорошо тяжело больному человеку. Она вам очень благодарна за книги.
— Бедная женщина! Что может быть страшнее для человека, чем потеря возможности двигаться.
— Знаете, за семь лет болезни можно привыкнуть ко всему, в том числе и к неподвижности. А это привычно для миссис Фейи.
В это время из лифта вышел почтальон.
— Для вас, сэр, ничего нет, — ответил он на вопросительный взгляд Джима.
— Миссис Бенсон, а как поживает наша больная? — повернулся почтальон к сестре милосердия.
На мгновение Джим утратил дар речи — Бенсон, это же имя, о котором он сегодня узнал из записной книжки Солтера.
— Ты мне страшно надоедаешь, мать, — проворчал Дигби, наливая в стакан портвейна. — Не сунь нос не в своё дело. Тебе достаточно знать только одно, что я хочу, чтобы эта девушка была тут секретаршей. Но, заметь, она никоим образом не должна понять, что взята сюда совсем не для того, чтобы сортировать твои письма.
Женщина, сидевшая напротив Дигби на диване, выглядела значительно старше своих лет. Ей недавно исполнилось шестьдесят, а многие думали, что ей уже перевалило за восемьдесят. Морщинистое желтое лицо, руки с грубо выступающими голубыми жилами, сгорбленная спина позволяли сделать такой вывод. Только глаза, горевшие живым огнём, ещё говорили о жизни, которая тлела в этом угасшем теле. К сыну она обращалась почти подобострастно.
— Но она будет шпионить за нами, — вдруг плаксиво загундосила старуха.
— Замолчишь ты, наконец, — раздражённо прервал её сын. — Теперь, когда мы одни, я хотел бы тебе кое-что сказать.
Её глаза воровато забегали по сторонам. Она старательно избегала прямого взгляда сына и как-то вся съёжилась от его слов, в которых слышалась неприкрытая угроза.
— Посмотри сюда, — он вытащил из кармана сверкающий предмет. — Ты узнаёшь его? Это бриллиантовый браслет, который принадлежит леди Уолтем.
Его голос звучал жестко, безжалостно. С каждым словом, как под топором палача, мать всё ниже опускала голову.
— И ты знаешь, где я нашел эту бесценную безделушку? В твоей комнате, старая воровка, — почти прошипел Дигби. — Неужели ты не можешь избавиться от этой пакостной привычки? И не лей слез. Я им давно не верю.
— Но браслет так красив. Ты же знаешь, что я не могу устоять перед искушением, когда вижу красивые вещи.
— А тебе известно, что арестована служанка леди Уолтем? В лучшем случае её приговорят к шести месяцам тюремного заключения. Да не в этом дело. Черт побери эту служанку. Тебе нужно послать к этим гордецам украденный браслет с какими-нибудь дурацкими извинениями.
— Теперь я знаю, для чего ты берёшь девушку в наш дом — она будет следить за мной.
Гроут презрительно улыбнулся:
— Эта работа была бы ей не по силам. Куда ей уследить за такой воровкой. Слушай меня внимательно. Ты должна отвыкнуть от привычки красть чужие вещи. На следующих выборах у меня есть шанс попасть в парламент, и я не желаю, чтобы моей карьере повредила какая-то старая воровка. Если у тебя с головой не всё в порядке, то я могу её вылечить в нашей лаборатории.
Старуха вся задрожала. Казалось, ужас образней нельзя было выразить.
— Ты этого не сделаешь! Ведь ты мой сын, я родила тебя, кормила своей грудью. И тебе же хорошо известно, что я совершенно здорова. А клептоманией страдают тысячи людей.
— А мне кажется, у тебя повышенное давление в мозге. И стабилизировать его работу можно только операционным путём.
Миссис Гроут с трудом поднялась со стула и, почти падая, выползла из комнаты. Дигби давно была известна склонность матери к воровству. Он старался отучить её от этого. И одно время ему казалось, что он преуспел. Оказывается, нет. Запечатав в небольшой ящик браслет и сопроводительное письмо с массой извинений, Дигби позвонил. Вошел человек средних лет, с мрачным отталкивающим лицом.
— Джексон, эту посылку отнесите леди Уолтем. И ещё одно. Сегодня вечером, когда моя мать будет на концерте, обыщите основательно её комнату.
— Я уже это сделал, мистер Гроут, но ничего не обнаружил.
— Да, и вот что. Скажите экономке, чтоб она позаботилась о комнате мисс Уэлдон. Она должна иметь лучшую комнату в доме. И побольше цветов. Не забудьте от меня перенести китайский столик и книжный шкаф.
— Всё сделаю, сэр. Позвольте спросить, угодно ли вам, чтобы дверь комнаты секретарши запиралась изнутри? — спросил многозначительно Джексон.
— Вы с ума сошли, — губы Гроута вытянулись в одну жёсткую линию. — Конечно, я хочу, чтобы двери запирались изнутри. Приделайте ещё задвижку, если таковой нет.
Джексон посмотрел на своего хозяина с удивлением. А тот продолжал:
— Теперь скажите, знаком ли вам человек по фамилии Стейл?
— А кто это?
— Секретарь одного адвоката. Когда будете свободны, понаблюдайте за ним. Хотя, нет… Предоставьте это дело лучше Бронсону.
Ева Уэлдон быстро сложила нехитрые пожитки. Автомобиль ждал её у двери. Ей не жаль было покидать мрачную неуютную квартиру, в которой она прожила последние два года. Она не могла согласиться с Джимом Стейлом, который был, по-видимому, недоволен её новым положением. Ева была ещё слишком молода, чтобы не усматривать в новом месте работы источника новых интересных приключений. Правда, ей было жаль отказываться от таких ежедневных бдений за чаем, приятных разговоров с Джимом. Но она была уверена, что этот энергичный молодой человек приложит все усилия, чтобы видеться с ней как можно чаще. Хотя где-то в душе и закрадывалось сомнение — ведь она не знает даже его адреса. Но зато он располагает всей информацией. С мыслью о нём, в хорошем расположении духа, Ева подъезжала к роскошному кварталу, к своей новой обители. Она была несколько сбита с толку, увидев большое количество слуг, которые вышли встречать её. Но всё же это было так приятно. Еву ввели в маленькую комнату, довольно бедно обставленную. Здесь жила миссис Гроут. Эта первая встреча неприятно поразила девушку. Раньше ей приходилось видеть сановитую даму хорошо одетой, в бриллиантах. А сейчас перед ней сидела неряшливо одетая старуха с желтым, каким-то настороженным лицом.
— Значит, вы — та барышня, которая будет моей секретаршей? — спросила она почти с упрёком. — Вы уже видели свою комнату?
— Нет ещё, миссис Гроут.
— Я надеюсь, что вы будете хорошо себя чувствовать у нас.
— Когда я могу приступить к своим обязанностям? — спросила Ева.
— В любое время. Вы очень хороши собой, — добавила она вдруг ни с того ни с сего, притом таким недовольным тоном, что Еве стало не по себе. Комплимент звучал, как оскорбление.
— Это, очевидно, и есть главная причина… — Буркнула себе под нос старуха.
— Причина чего?
— Это к делу не относится, — ответила миссис Гроут и кивком головы показала, что секретарша может быть свободна.
Комната, в которую ввели Еву, показалась ей чрезмерно красиво обставленной.
— Уверены ли вы, что это моя комната?
— Да, сударыня.
— Но это слишком роскошно…
Да, действительно, эта комната выделялась бы даже среди королевских покоев. Обои в ней были шелковые, а мебель чрезвычайно ценная. Кровать французской работы, с разнообразными инкрустациями, с балдахином из шелковой в розах материи. На балконе — цветы. Ева стояла на пушистом ковре, который покрывал весь пол, и не знала — радоваться или огорчаться своему новому жилищу. Ей было даже страшно прикасаться к мебели, такой она казалась хрупкой, изящной. Особенно поразил её туалетный столик из красного дерева, выполненный в стиле Людовика XV. А шкаф для платья уже сам по себе представлял целое состояние. А чего стоили письменный стол или книжный шкаф, наполненный ценными изданиями в кожаных с позолотой переплётах!
— Это не может быть моя комната, — прошептала Ева.
— И всё же это так, мисс, — отвечала экономка. — Уверена, что вам понравится и ванная комната. Купив этот дом, мистер Гроут перестроил всё заново.
Ева открыла дверь, сделанную в виде окна, и вышла на балкон, который вплотную примыкал к четырёхугольной веранде, расположенной над входной дверью. В этот день новый секретарь так и не приступила к работе. Когда она спросила у прислуги, не было ли каких-нибудь распоряжений от миссис Гроут, ей ответили, что она страдает головной болью. Хозяина усадьбы она также не видела и обедала одна. Ева чувствовала себя разочарованной. Она чувствовала потребность задать ряд вопросов миссис Гроут по части своих непосредственных обязанностей и в отношении распорядка дня, когда она может выходить из дому.
