— Вот тарелка, кто-то забыл ее в зале.
— Да, спасибо.
Я поставил тарелку. Вилка зазвенела словно бубен.
— Я собиралась сходить в зал, но потом занялась ужином и упустила это из виду.
— У меня тоже полно работы.
— Вам уже лучше?
— Все в порядке.
— Иногда достаточно любой мелочи. Перемена воды и все такое.
— Скорее всего, просто переел.
— Что это?
Кто-то ломился в двери.
— Кажется, кто-то хочет войти.
— А что, двери заперты, Фрэнк?
— Должно быть, это я их запер.
Она посмотрела на меня и побледнела. Подошла к окну и выглянула сквозь жалюзи. Потом вышла в зал, но тут же вернулась:
— Уже ушли.
— Я и не знаю, почему их запер.
— А я забыла открыть.
Она снова направилась в зал, но я остановил ее:
— Пусть, оставь их запертыми.
— Но никто не войдет, если двери заперты. И мне нужно готовить. И вымыть эту тарелку.
Я обнял ее и прижался к ее губам...
— Целуй меня! Сделай мне больно... укуси меня!
Я впился зубами в ее губы так глубоко, что почувствовал, как мне в рот брызнула кровь. Когда я нес ее наверх, кровь текла у нее по шее.
Два дня после этого я себя не помнил, но грек на меня надулся и ничего не заметил. Надулся он потому, что я не починил распашные двери, которые вели из зала в кухню. Она ему сказала, что они вдруг спружинили и ударили ее по лицу. Ей пришлось врать, так как губы у нее отекли от моего укуса. А он обвинил меня в том, что я не починил двери. Ну растянул я пружину, чтобы была послабее, тем все и кончилось.
Но истинной причиной, по которой он на меня дулся, была та вывеска. Он от нее просто голову потерял и, видно, боялся, что я буду каждому говорить, будто это моя идея, а не его. Такой огромный щит ему сразу и не сделали. На это ушло три дня, и когда он был готов, я его привез и повесил. На нем было все, как на эскизе, и еще кое-что сверх того. Там были греческий и американский флаги, и рука, пожимающая другую руку, и «Удовлетворение гарантировано». Все это было выполнено красными, белыми и синими неоновыми буквами, и я только ждал темноты, чтобы включить ток. Когда я повернул выключатель, все это засияло, как рождественская елка.
— Да, повидал я в жизни рекламных щитов, но такое вижу впервые, это я должен признать, Ник.
— Богом клянусь, Богом клянусь.
Мы пожали друг другу руки и снова стали друзьями.
* * *
На другой день я на минутку остался с ней наедине и дал ей такого леща, что она чуть не упала.
— Ты что делаешь? — фыркнула она, как пума. Такой она мне нравилась.
— Как дела, Кора?
— Отвратительно.
С этого момента я снова начал чувствовать ее запах.
* * *
Однажды грек услышал, что какой-то тип неподалеку от нас продает бензин дешевле, чем он, и тут же полез в машину — съездить посмотреть, что к чему. Я был у себя в комнате, когда он уехал, и тут же помчался было на кухню. Но Кора уже была наверху, стояла в дверях.
Я подошел и взглянул на ее рот. Отек уже прошел, но следы зубов все еще были видны — синие пятнышки на обеих губах. Я коснулся их пальцами, они были мягкими и влажными. Поцеловал их, но не сильно. Легкими, нежными поцелуями. Никогда раньше мне ничего подобного и в голову не приходило.
Она оставалась со мной, пока не вернулся грек, целый час. Мы ничего не делали. Просто лежали на постели. Она ерошила мне волосы и смотрела в потолок, как будто размышляя:
— Ты любишь пирог с черникой?
— Не знаю... Да. Пожалуй, да.
— Я тебе его испеку.
* * *
— Осторожнее, Фрэнк, ты поломаешь молодые ветки.
— Мне нет дела до всяких веток.
Мы продирались сквозь эвкалиптовую рощицу возле дороги. Грек послал нас на рынок вернуть котлеты, запах которых ему не понравился, а когда мы возвращались, стемнело. Я свернул в лесок, и машина тряслась и подпрыгивала, но как только мы оказались среди деревьев, я остановился. Она обняла меня раньше, чем я выключил фары. На этот раз всего было больше чем достаточно. Потом мы просто сидели.
— Я так больше не могу, Фрэнк.
— Я тоже.
— Я так не выдержу. Я хочу насытиться тобой, Фрэнк. Понимаешь, что я имею в виду? Упиться тобой.
— Я знаю.
— А грека я ненавижу.
— А зачем вышла за него? Ты никогда мне этого не говорила.
— Я тебе еще ничего не говорила.
— Мы не тратили время на разговоры.
— Я работала в кафетерии. После двух лет, проведенных в лос-анджелесском кафетерии, выскочила за первого же типа с золотыми часами.
— Когда ты уехала из Айовы?
— Три года назад. Выиграла конкурс красоты в средней школе в Дес-Монсе. Я там жила. Премией была поездка в Голливуд. Там я отказала шефу конкурса и пятнадцати парням, что делали мои фотографии, и через две недели уже работала в кафетерии.
— Почему ты не вернулась?
— Такого удовольствия я бы им не доставила.
— Пошла в кино?
— Мне устроили пробу. Лицо бы еще, может, и подошло. Но теперь же нужно говорить. Я имею в виду — в кино. А когда я заговорила там, на экране, им со мной сразу все стало ясно, да и мне самой тоже. Дешевка из Дес-Монса, у которой в кино шансов, как у обезьяны. Даже меньше. Обезьяна может хотя бы рассмешить. Я бы сумела только испортить настроение.
— А потом?
— Потом меня два года щипали за зад, делали мне глазки и предлагали сходить вечером на свидание. На несколько таких свиданий я сходила, Фрэнк.
— И потом?
— Знаешь, что за свидания я имею в виду?
— Знаю.
— Потом появился он. Я вышла за него и, честное слово, собиралась быть ему верной женой. Но теперь больше не выдержу. Боже, неужели я выгляжу белой голубкой?
— Мне ты скорее кажешься дикой кошкой.
— Хоть ты это заметил. Мне в тебе это нравится. Не приходится все время притворяться. И ты чистый. Ты не жирный. Фрэнк, можешь ты вообще представить, что это значит? Не жирный.
— Думаю, я тебя понимаю.
— Сомневаюсь. Ни один мужчина не может понять, что это значит для женщины. Все время иметь дело с человеком, который вечно лоснится от жира и от которого тебя тошнит, когда он к тебе прикасается. Я не кошка и не голубка, Фрэнк. Я просто больше не могу.
— Что ты меня убеждаешь? Что я, не понимаю?
— Ну ладно. Пусть я кошка. Но не думаю, что я так уж плоха. С парнем, который не блестит от жира.
— Кора, а что если нам собраться и уехать?
— Я думала об этом. Я много об этом думала.
— Пошлем грека к черту и смоемся. Просто смоемся.
— Куда?
— Куда угодно. Мне все равно.
— Куда угодно... Куда угодно... И куда же?
— Куда только захотим.
— Нет, не пойдет. Это значит назад, в кафетерий.
— Я говорю не о кафетерии. Я говорю о великих странствиях. Это потрясающе здорово, Кора. И никто не знает этого лучше, чем я. Я знаю все штучки и фокусы, которые для этого нужны. И умею ими пользоваться. Разве не этого мы хотим? Странствовать с места на место, это у нас в крови.
— Ты был просто бродягой. У тебя не было даже носков.
— Но я тебе понравился.
— Я в тебя сразу влюбилась. Я влюбилась бы в тебя и без одежды, не то что без носков. Ты мне больше всего нравишься раздетым, когда я ощущаю твои прекрасные крепкие плечи.
— Да, уж мне было от чего накачать мышцы.
— Ты весь крепкий. Могучий, высокий и крепкий. И у тебя светлые волосы. Ты не жирный дряблый тип с черными курчавыми волосами, которые каждый вечер поливают репейным маслом.
— Да, вот это аромат.
— Но это не годится, Фрэнк. Твои странствия не приведут меня обратно в кафетерий. Меня в кафетерий, а тебя куда-нибудь по соседству. На стоянку сторожем в потрепанной униформе. Я разрыдаюсь, если увижу тебя в униформе, Фрэнк.
— И что тогда?
Она долго сидела, обхватив обеими руками мою ладонь.
— Фрэнк, ты меня любишь?
— Да.
— Любишь меня так, что все остальное неважно?
— Да.
— Одна возможность у нас все же есть.
— И ты говоришь, что ты не дикая кошка?
— Я говорю серьезно. Я не такая, как ты думаешь, Фрэнк. Я хочу работать и быть кем-то. Но без любви это все ни к чему. Ты бы мог так, Фрэнк? А женщина — нет. Ладно, я сделала ошибку. И теперь мне придется быть жестокой, хотя бы раз, чтобы ее исправить. Но я не дикая кошка, Фрэнк.
— Тебя повесят.
— Если сделать все как следует, то нет. Ты умный, Фрэнк. Я ведь не смогла провести тебя. Ты что-нибудь придумаешь. Есть уйма возможностей. Не беспокойся. Я не первая женщина, которой приходится искать такой выход.
— Он мне ничего не сделал. Он неплохой парень.
— Это все равно. Он воняет, если хочешь знать. Он жирный и воняет. И ты думаешь, что я оставлю тебя разгуливать в униформе с надписью «Парк-сервис» на спине или «Спасибо. Звоните еще», когда у него четыре костюма и дюжина шелковых сорочек? Разве половина в этом деле не моя? Разве я не готовлю? Разве я плохо готовлю? Разве ты не выполняешь свою часть работы?
