«Сэр, — начиналось оно.
Мы с сожалением сообщаем вам относительно денег, которые задолжал нам наш клиент за аренду помещения, в настоящее время занимаемое „Антикварным магазином Ферфилда“, и контракта, который подписали вы, Уильям Бошамп, что на все товары в этом помещении наложен арест, и если задолженность в сумме 500 000 битов не будет выплачена нам до первого ноября, вышеупомянутые товары будут выставлены на аукцион в комплексе „Ривер-сити“ в десять часов утра пятого ноября сего года».
Шапка на бланке явно принадлежала юридической фирме, но подпись была неразборчивой.
— Это письмо совершенно ясное, не правда ли? Вряд ли вы знаете, сколько будет пятьсот тысяч батов в долларах, — сказал Натали. — Я все собираюсь выяснить. Думаю, что если не очень много, возможно, смогу как-нибудь взять в долг денег и выкупить магазин как функционирующее предприятие.
— Это немногим больше десяти тысяч долларов США, — сказала я.
— Господи, — произнесла Натали. — Значит, надо полагать, все в порядке.
— Не следует ничего предполагать, — сказала я. — Возможно, Уильям просто управляющий. Мы не знаем, принадлежит ли магазин ему.
— Думаю, в этом можно не сомневаться, — сказала она. — «Ферфилд» — перевод фамилии Бошамп. «Бо» по-французски — красивый, хороший, превосходный, а «шамп» — поле.[3] Отсюда «Антикварный магазин Ферфилда».
— Да, понимаю, — сказала я. — Видимо, так оно и есть. Вы имеете представление, зачем отправлены эти письма?
— Боюсь, что нет, — ответила Натали. — Но почему бы вам не просмотреть газетные вырезки?
Я начала их осторожно разворачивать. Вырезки были пожелтевшими, довольно хрупкими, что неудивительно, поскольку датировались январем 1952 года. Однако заголовки были вполне четкими. «Миссис Форд признана виновной!» — возвещала «Бангкок геральд». Затем более мелкими буквами: «Дата казни будет назначена на будущей неделе». Вторая вырезка из вышедшего неделю спустя номера была еще более жуткой: «Кровожадная миссис Форд встретится со своим Создателем первого марта», говорилось там.
— Я избавлю вас от необходимости читать их прямо здесь, — заговорила Натали. — Суть в том, что много лет назад некая Хелен Форд убила мужа, разрубила тело на куски и закопала их в разных местах в своей округе. Возможно, убила и одного из детей, однако тело обнаружено не было. Все это очень бесчеловечно. Никак не подумала бы, что Уилл мог интересоваться таким чтивом, но, видимо, интересовался.
— Это имя, Хелен Форд, что-нибудь вам говорит?
— Нет. Оно встретилось мне здесь впервые. Вы имеете представление, что это за керамика? — спросила она, указав на кучу на столе.
Я внимательно посмотрела на терракотовые изделия. Два из них были целыми. Оба чуть меньше четырех дюймов в высоту, около трех в ширину, внизу плоские, но вверху овальные, толщиной около трети дюйма, как толстая вафля. На поверхности одного из них была рельефная фигурка восседающего на троне Будды. На втором был Будда в другой классической позе, с вытянутой ладонью вверх рукой. Я взяла осколки и сложила из них третье, примерно того же размера, с изображением стоящего Будды.
— Думаю, это амулеты.
— Амулеты? — переспросила Натали. — Они чего-нибудь стоят? Прошу прощенья, я не то хотела сказать. Я не совсем уж корыстна. Просто не могу представить, зачем амулеты понадобились Уиллу, и почему он попросил помощника управляющего КРК, что бы ни означало это буквосочетание, отправить их мне, в особенности разбитые.
— Они могли разбиться в пакете, — сказала я.
— Нет, — возразила она. — Каждый осколок был завернут отдельно.
— О. — Среагировать лучшим образом в тот миг я не могла. — Однако, если взглянете на открытку, которую Уилл отправил нам, — заговорила я, показывая ее Натали, — то увидите, что он предлагал нам приобрести несколько амулетов наряду с резьбой по дереву и статуэтками Будды. Но амулеты чего-то стоят только для тех, кто верит в их силу. Я слышала, что люди платят большие деньги за те амулеты, которые считают особенно действенными, или скорее приносят за них даяния. Амулеты нельзя продавать или покупать. Люди лишь берут их напрокат постоянно или приносят даяния за то, что получат от амулетов взамен. Однако большинство амулетов уходит за очень небольшие даяния. Честно говоря, получить деньги за этот амулет можно было б только в том случае, если б вы знали, кто освятил его, какой монах, притом он должен быть значительным, а также от чего оберегает этот амулет.
— Понимаю. Может быть, их освятил этот монах, — сказала она, указывая на фотографию.
— Возможно, — сказала я, взглянув на оборотную сторону снимка. — К сожалению, здесь не сказано, кто он.
— Все это очень загадочно, правда? С какой стати Уиллу просить кого-то отправить мне газетные вырезки пятидесятилетней давности и осколки разбитого амулета, если исчезнет надолго? Так ведь говорится в розовом письме? Уилл попросил Прасита — кстати, Прасит мужчина или женщина?
— Думаю, мужчина, — ответила я. — Я имею дела с тайским резчиком по дереву, которого зовут Прасит.
— Так, ну и зачем Уиллу просить Прасита отправить мне этот хлам, если долго не появится?
— Не знаю, Натали, — ответила я. — Прошу прощенья. Не хочу быть черствой, но просто не представляю, чем могу вам здесь помочь.
Мы молча посидели с минуту. На глазах у Натали заблестели слезы, и она уставилась куда-то поверх моей головы, потом заговорила.
— Прасит обращается ко мне довольно любезно, не так ли? Миссис Натали. Это напоминает мне детство. Французские родственники звали меня мадмуазель Натали. В Таиланде это вежливая форма обращения?
— Да, — ответила я. — Употреблять фамилии при обращении там стали недавно. Все зовут друг друга по именам. Мне трудно было привыкнуть к обращению «госпожа Лара» и к необходимости звать всех по имени.
— И мистер Уильям, — сказала Натали, словно не слыша меня, — кажется несколько фамильярным, но вместе с тем и почтительным. Это довольно любезно, — повторила она. — Знаете, я иногда задумываюсь, могла ли что-то сделать. Если б вылетела к нему, как только получила этот ужасный факс, может, все пошло бы по-другому. Но я была подавлена факсом, прямо-таки парализована. Кажется, только и могла показывать всем его, словно люди могли мне сказать, что я неверно прочла сообщение, или что это требование выкупа за похищенного Уильяма. Думаю, вела себя не особенно благоразумно. Только навлекла на себя сильное унижение. Все знали, что он бросил меня таким отвратительным образом. Я уверена, что вы знали, хоть мы и не встречались до сегодняшнего вечера. Так ведь?
— Да, так, — ответила я. — Это довольно тесное сообщество, я имею в виду антикваров.
— И, готова держать пари, не брезгающее пикантными сплетнями.
— Вам многие сочувствовали. В том числе и я, хоть мы были незнакомы.
— В том-то и дело, — сказала Натали. — Может, со стороны Уилла это был зов на помощь. В конце концов он не первый человек с кризисом среднего возраста, и, может быть, мои рассказы веем о том, что он сделал, помешали ему передумать и вернуться после небольшого разрыва. Понимаю, он больше не мог выносить этого, было очень тяжело. Видит Бог, я испытала это на себе.
— Чего он не мог выносить? — спросила я. У меня не было ни малейшего желания сочувствовать этому человеку, но я решила, что дать ей выговориться — самое меньшее, что могу сделать в данных обстоятельствах.
— Не знаете? — спросила Натали и потянулась к бокалу. — У Кэтлин, нашей дочери, отклонения в развитии — это политкорректное название церебральных нарушений, — добавила она и осушила бокал. — Родилась она совершенно нормальной, но через несколько дней у нее начались конвульсии. Никто не дал мне удовлетворительного объяснения случившемуся. Оно ничего не изменило бы, но я просто хотела знать. И тяжело думать о рождении второго ребенка, когда не знаешь, что случилось с первым; хотя, может, если бы мы… но мы не решились.
Кэтлин сейчас шесть лет, и разумнее девочка уже не станет. Она даже не может сама одеться, и я трачу почти все силы на уход за ней. Теперь я понимаю, что была плохой женой. Но, знаете, Уилл обожал Кэтлин, несмотря ни на что, и я думала, что меня он любит тоже. Он называл нас своими девочками. Я не перестаю думать, что, может быть, если б сразу вылетела к нему, он бы вернулся. Мы смогли бы придумать что-нибудь. — Натали немного помолчала, потом печально улыбнулась. — Интересно, сколько раз я сказала «может быть» за последние несколько минут. Десять? Двадцать? Во всей этой истории чересчур много «может быть», не правда ли?
— Очень много, — ответила я. — У вас получается, что во всем виноваты вы, что если б сделали то или другое, этого бы не случилось. Думаю, хватит вам изводить себя этой мыслью. Как сами сказали, он не первый человек с кризисом среднего возраста, и вы здесь не при чем.
