— Здоровый-то какой, — то ли с уважением, то ли с завистью, а может, и со злорадством, мол, таких крепких мы еще не ломали, сказал хозяин каземата. — Ну, проходи, проходи.
Меня втолкнули в длинный, слабо освещенный коридор, по обе стороны которого тянулись камеры с решетчатыми дверьми. В подвале было сыро и, как в общественном предбаннике, крепко пахло мужскими немытыми телами и грязным бельем.
Небольшой молчаливой группой мы прошли мимо камер, в которых шевелились неясные тени, слышались вздохи, негромкие разговоры, в конец коридора, где толстый полицейский открыл одну из камер. Меня завели в нее и наконец-то сняли наручники.
Компания, приведшая меня в камеру, закрыла дверь и удалилась, а я огляделся, хотя оглядывать особо было нечего — четыре голых стены, покрытые мраморной крошкой, крохотное зарешеченное окно под закопченным потолком, топчан, занимающий три четверти квадратного помещения, и мусорный бак, служащий для отправления естественных надобностей.
У меня все еще кружилась голова, мне требовался отдых. Несмотря на то что топчан был покрыт толстым слоем грязи и, как мне показалось, был пропитан бомжовской мочой, я влез на него и с удовольствием растянулся.
Пару часов спустя за мной пришли два лба-конвоира. Они были профессионалами по части сопровождения лиц, попавших, как я, в беду, довольно ловко заломили мне руки, а когда отпустили, я уже оказался прикованным наручниками к запястью одного из них — угрюмому, с жесткими чертами лица и пустым взглядом жлобу. Интересно, куда они меня поведут?
Меня вытолкали в коридор. Прямо из подвала по узкой лестнице провели внутрь здания на первый этаж и препроводили в конец пустынного темного коридора, огороженного решеткой.
Комната, в которую меня втолкнули конвоиры, ничем не отличалась от камеры, находившейся под полом РОВД, разве что обстановка была чуть богаче — вместо нар в небольшой комнате уместились обшарпанные стол, шкаф, сейф и четыре стула — а так, те же голые стены, тот же закопченный потолок, то же забранное решеткой, правда, раз в шесть больше, чем в камере, окно. И еще было одно отличие от помещения в местном обезьяннике — здесь не было вонючего чана для отправления естественных надобностей.
За столом сидел рыжеватый, худой, высокий, судя по возвышавшейся над столом частью туловища, мужчина примерно одних лет со мной. У него были круглые удивленные глаза, вздернутый приплюснутый нос, большие оттопыренные уши, сильно выступающие вперед надбровные дуги, а также верхняя и нижняя челюсти. Если бы меня попросили нарисовать находившегося в кабинете человека, то я запросто с закрытыми глазами набросал бы портрет худой рыжей обезьяны и подписал бы полукругом, как на виньетке, Джованни — кажется, именно так звали мартышку, героиню старого мультика. Я посмотрел на него, мысленно прикидывая, как бы он смотрелся внизу в клетке, где недавно находился я.
— Садитесь! — с приветливостью овчарки, сидящей на цепи, глянул на меня мужчина и указал глазами на стул.
Два часа, проведенные в камере, благотворно повлияли на мое здоровье и душевное состояние — я успокоился, чувствовал себя вполне сносно, а потому был готов дать решительный отпор кому бы то ни было, кто посягнет на мою свободу и честь. Я громыхнул наручником и заявил:
— Нам как, вдвоем на одном стуле сидеть или по очереди?
— Друг на друге, — без какого бы то ни было выражения в голосе произнес хозяин кабинета и бросил угрюмому парню: — Освободи!
С той же легкостью, с какой парень защелкнул на моем запястье наручник, с такой же он и снял его с меня и, быстро отступив к стене, загородил собою дверь. Второй жлоб занял позицию у окна. Если эти ребята думают, что я буду прорываться на улицу через дверь, а то и выломав решетку, через окно, то они глубоко ошибаются.
— Здравствуйте! — сказал я Джованни и сел на стул. — Поговорим?
— Мужик с юмором попался, — кивнув на меня жлобам, ухмыльнулся хозяин кабинета. — Посмотрим, что ты через десять минут запоешь!.. Майор Самохвалов, — наконец-то представился он и взялся за ручку. — Фамилия, имя, отчество.
— Гладышев Игорь Степанович, — сказал я с гордостью. Мне своих фамилии, имени и отчества стесняться нечего, я их ничем не запятнал.
— Год рождения?
Я назвал.
— Домашний адрес.
Я тоже назвал.
— Род занятий…
Майор разошелся так, словно мы с ним участвовали в конкурсе, кто больше за минуту задаст вопросов и ответит на них. Мне торопиться некуда.
— Тренер по вольной борьбе в детской юношеской спортивной школе, — произнес я, четко выговаривая слова.
Ручка, которой Самохвалов записывал мои ответы в протокол, замерла. Джованни с интересом взглянул на меня из-под мохнатых рыжих бровей. С любопытством посмотрели и оба конвоира.
— С каких это пор тренеры детских спортивных учреждений грабежами заниматься стали? — спросил Самохвалов насмешливо.
Конечно, я давно уже понял, в какую историю влип и какое обвинение мне собираются предъ-явить в стенах этого учреждения, однако в моем положении признание в том, что мне известно об ограблении, равносильно признанию участия в нем. Поэтому я разыграл неведение:
— Я не понимаю, о чем вы говорите.
— Ха! — осклабился майор, причем так ненатурально, словно действительно был приматом и искусству в улыбке обнажать зубы его обучил дрессировщик. — Значит, будешь все отрицать?
Я тоже осклабился так, будто был зеркальным отражением Самохвалова.
— А ты бы хотел, чтобы я взял на себя чужие грехи?
— Ты мне не «тычь»! — внезапно побагровев, рявкнул майор и хлопнул ладонью по столу с такой силой, что из пепельницы вывалился окурок.
— И ты мне тоже, — спокойно произнес я и потянулся к столу, с намерением отодвинуть от себя пепельницу с вонючими «бычками». Но присутствующие в кабинете, по-видимому, решили, что от такого типа, как я, можно ждать всего, потому что оба жлоба дернулись ко мне, а рыжий, наоборот, отпрянул. — Ша! — вскричал я и поднял вверх руки. — Я ничего на столе не трогаю и ни на кого нападать не собираюсь.
Жлобы замерли на месте, а майор, внезапно успокоившись, с наигранным сожалением произнес:
— Выходит, чистосердечного признания не будет…
— Мне не в чем признаваться, — выставил я подбородок.
— Жаль, жаль, — покачал головой Самохвалов. — Напрасно ты не хочешь воспользоваться предоставленным законом правом скостить срок.
Ох и лицемер этот рыжий! Делает вид, будто радеет за меня, а самому главное — спихнуть на меня дело и, как говорят, звездочку заработать… Шиш тебе!
— Слыхали, — усмехнулся я. — Чистосердечное признание смягчает участь. Со мной этот номер не пройдет.
— Ну, как знаешь, — не стал настаивать Самохвалов. — Я хотел как лучше. — Он бросил на стол ручку, откинулся на спинку стула и посмотрел на меня таким взглядом, будто видел меня насквозь. — Что ж, будем припирать фактами к стенке и раскалывать. А для начала я расскажу, как все было.
Я пожал плечами:
— Валяй! — А что я еще мог сказать, если сам не знал подоплеки разыгравшейся сегодня в переулке трагедии. Прежде чем опровергать что-либо, я должен был знать, что именно.
— Итак, из материалов предварительного опроса свидетелей установлено следующее, — казенным языком начал майор. — Сегодня в восемь пятнадцать в здание Музея искусств вошел неизвестный, представившийся электриком, присланным из Энергосбыта, якобы для того, чтобы снять показания счетчиков. Ничего необычного в прибытии работника из Энергосбыта не было, поэтому неизвестного пропустили внутрь, а поскольку сотрудники музея на работу еще не пришли, сопровождать парня по пустынному зданию вызвался один из троих дежуривших в этот час в музее охранников. Едва оба оказались на втором этаже, мнимый электрик неожиданно напал на сотрудника охраны, ударив его сзади по затылку плоскогубцами, которые незаметно достал из своей сумки с инструментами. Когда охранник, потеряв сознание, упал, неизвестный оттащил его в одно из подсобных помещений музея, а сам отправился в расположенный на том же этаже туалет, где открыл окно, в которое по приставной лестнице влезли два его подельника. — Майор прокашлялся и продолжил: — Дальше события развивались так. Электрик отключил сигнализацию, а двое его подельников вошли в зал изобразительного искусства восемнадцатого века и варварски вырезали из подрамников три картины… — Самохвалов заглянул в бумажку и, слегка запинаясь, произнес сложные для его произношения имена и фамилии, — Жака Оноре Фрагонара, Жака Луи Давида и Клода Оскара Моне. В этот момент, обеспокоенные внезапной пропажей света, на второй этаж поднялись два охранника и, что называется, застукали грабителей на месте преступления. Поскольку злоумышленникам скрытно покинуть здание не удалось, они вынуждены были прорываться на улицу через главный вход в здание, что, в общем-то, им сделать и удалось. Оказавшись за пределами музея, троица кинулась в переулок и помчалась по нему в сторону улицы Новокузнецкой. В погоню за ними бросились те двое дежуривших в музее охранников и третий, пришедший на смену сотрудник ЧОПа. Когда они, выбив дверь, которую убегавшим удалось забаррикадировать, выскочили на улицу и свернули за угол здания, грабители были уже в конце переулка. Один из охранников выстрелил и смертельно ранил бежавшего первым преступника. Второй злоумышленник, подхватив выроненные убитым полотна, скрылся за углом забора. Третий также забежал за угол, но ему не повезло. Пробежав несколько метров, он налетел на шедшую девушку, упал и потерял сознание. В убитом трое охранников и пришедший в себя после удара плоскогубцами четвертый опознали электрика. Налетевшим на девушку был ты. Я хочу знать, кто был третьим в вашей компании, где он сейчас и где украденные картины? — Закончив речь, майор перевел дыхание и выжидающе уставился на меня.
