Он положил трубку, повернулся к Данилову:
— Это для тебя, Иван, из Московского управления госбезопасности. Королев звонил. Машина с похожим номером была в пять утра на Минском шоссе остановлена бойцами КПП, пассажиры оказали сопротивление. В общем, один убит, двое бежали, пошли кого-нибудь из своих на место. Но главное связи. Нам нужно отработать все связи Ивановского. Кстати, машина записана за первым автохозяйством Моссовета.
В коридоре Данилов встретил Полесова.
— Ты куда, Степа?
— За шофером, Иван Александрович.
— За каким?
— В шестнадцатое отделение поступило заявление от Червякова Валентина Ивановича, что вечером у него угнали машину ГАЗ номер МО-26-06.
— Угнали вечером, а когда заявил?
— Утром.
— Привези его ко мне.
— Есть.
Понемногу дело начинало проясняться. В том, что машину у Червякова никто не угонял, он ни на минуту не сомневался, уж больно белыми нитками шито алиби: угнали вечером, а заявил утром. И, уже сидя в кабинете, Иван Александрович порадовался работе своих ребят. Пока все шло четко, без осечек, но вот что будет потом — неизвестно.
В его комнате хозяйничало утро. На подоконнике сидел воробей и, наклонив голову, смотрел на Данилова круглым любопытным глазом, словно спрашивал: ну как, чего нового, уважаемый Иван Александрович?
— Ничего нового, брат, — сказал Данилов воробью, — ничем тебя порадовать пока не могу. Ты залетай через месячишко...
Зазвонил телефон, его хриплый звон спугнул птицу.
— Данилов.
— Иван Александрович, звонили из НТО, все точно, стреляли один раз из ТТ и три пули из нагана, причем, судя по рисунку нарезов, две выпущены из одного и того же револьвера.
— Следовательно, один из нападавших убил лейтенанта, а другой его родителей?
— Именно так. Теперь о дактилоскопии. Отпечатков очень много, но на шкатулке и шкафу идентичные отпечатки, проверяли по нашей картотеке.
— Вот что, вы бы их отправили для идентификации в картотеку ГУМа[2] в наркомат. Чем черт не шутит, а вдруг там найдутся похожие «пальчики».
— Отправили.
— Только побыстрее.
— Сделаем.
Данилов положил трубку, достал из стола блокнот. Так что же мы имеем, уважаемый Иван Александрович? Пока ничего конкретного. Нужно начать с допроса Аллы Нестеровой. Тем более что она ждет в соседней комнате.
Девушка сидела у стола и молчала. Молчал и Данилов, давая ей освоиться и прийти в себя. Делая вид, что он копается в бумагах, Иван Александрович внимательно разглядывал ее. Даже горе и усталость не стерли красок с лица девушки. Розовощекая, она, безусловно, была очень хороша собой. Теперь Данилов понял, почему лейтенант Ивановский просил отпуск. Конечно, не родители. Разве в этом возрасте вспоминают о них? Нет, он не прав. И вспоминают и думают, но лишь появится девушка — и все. А что «все», ведь это прекрасно — гулять по Москве с такой Аллой, держать ее за руку, думать о ней в вагоне поезда...
Данилов еще раз взглянул на нее. Бедная, она, наверное, и не думает, что, не будь ее, ехал бы лейтенант Ивановский в свой Хабаровск. Пора начинать.
— Вы очень устали? — задал первый вопрос Иван Александрович.
— Да, — Алла ответила тихо, одними губами.
— Я вас попрошу, подержитесь еще немного, ваши показания для следствия крайне важны. Ведь вы тоже хотите, чтобы мы поскорее нашли преступников.
— Да. — И на этот раз тверже.
— Вы, наверное, голодны. Впрочем, чего я спрашиваю, мы же оба ничего не ели. — Данилов взглянул на часы: — Врачи нам этого не простят. Подождите, я сейчас.
Иван Александрович зашел в соседнюю комнату. За столом покойного Ивана Шарапова сидел новый помуполномоченного Сережа Белов. И снова у Данилова защемило сердце, как будто с того далекого сентябрьского дня прошло всего несколько дней. Белов встал из-за стола, аккуратно оправил гимнастерку:
— Слушаю, товарищ начальник.
— Вот что, Сережа, попроси, чтобы мне принесли два стакана чая, и расстарайся, сообрази чего-нибудь поесть.
— Я уже договорился, товарищ начальник, в столовой дадут в счет пайка.
— Молодец, только побыстрее, пожалуйста.
Они пили чай. Сережа расстарался, чай был ароматный и крепкий. Первая утренняя заварка, ее еще не успели разбавить в буфете. Они пили чай и ели хлеб с маслом. На этот завтрак, по скромным подсчетам Данилова, пошло два командирских доппайка. Девушка ела с аппетитом, что тоже поразило Ивана Александровича, но потом он понял, что это молодость берет свое, в любой ситуации.
— Я прочитал, Алла, то, что вы написали. — Иван Александрович отставил стакан с недопитым чаем. — Может быть, еще хотите покушать?
— Нет, спасибо.
Алла заметно повеселела, и это обстоятельство обрадовало Данилова.
— Так я прочитал, — продолжал он, — понимаете, вы написали много интересного, но, к сожалению, кое-что придется уточнить.
— Я готова.
— Вот и хорошо. Скажите, Алла, я все насчет этих серег. Вы не могли бы их, ну, нарисовать, что ли?
— Попробую.
— Вот вам карандаш и бумага.
Через несколько минут рисунок был готов.
— Так, — сказал Данилов, — значит, это сапфир. Кажется, синий?
— Знаете, такого глубокого синего цвета, а вокруг бриллианты небольшие, но Мария Дмитриевна говорила мне, что они очень старой работы, поэтому дорого ценятся. Они в их семье передаются женам сыновей.
— Ах вот как! Значит, эти серьги — талисман вроде.
— Скорее, семейная реликвия.
— А сколько могла стоить эта реликвия, не знаете?
Алла посмотрела на Данилова с недоумением.
— Я понимаю, — сказал Иван Александрович твердо, — многие вопросы покажутся вам не совсем тактичными. Но прошу понять меня, наша профессия такая. Мы, как врачи-невропатологи, безжалостно врываемся в человеческие души. Так что потерпите. Кстати, вы говорили, что серьги лежали в шкатулке?
— Да.
— А что там еще было?
— Я не знаю. Нет, впрочем, погодите. Мне Сережа как-то показывал, там был Наполеон.
— Простите, кто?
— Да, Наполеон, — взволнованно сказала девушка, — печать такая. Наполеон в треуголке, руки скрестил на груди, и ниже кружок, на нем инициалы выгравированы. Печать. Сережа рассказывал, что в 1812 году, когда французы бежали из Москвы, ее забыли, а его прапрадед ее нашел. Мне ее Сергей показывал.
— А из чего сделан этот Наполеон?
— Сережа говорил — из серебра.
— Нарисовать сумеете?
— Нет, что вы.
— Ну тогда размер приблизительный на бумаге отложите.
— Как отложить?
— Проставьте... Понятно, — Данилов взглянул на бумагу, — сантиметров десять приблизительно.
— Приблизительно.
— Теперь вот о чем расскажите. Вы жили рядом с Ивановскими, считались у ник в доме почти родной. Правильно я говорю?
— Да.
— Так вот, не заметили ли вы чего-нибудь необычного в поведении Дмитрия Максимовича за последнее время?
— Нет, ничего особенного.
— Тогда постарайтесь вспомнить другое: перед отъездом Дмитрия Максимовича из Москвы в ноябре вы там не встречали посторонних?
— Видите ли... — Алла замолчала и ответила, подумав: — Дмитрий Максимович никуда не уезжал. В ноябре заболела Мария Дмитриевна, и я ухаживала за ней.
— Как — никуда не уезжал? — удивился Данилов. — А вы ничего не путаете?
— Да точно, Иван Александрович, я говорю правду! — Голос Аллы сорвался от волнения.
— Да вы успокойтесь, я вам верю, тут неразбериха одна получилась. Вы уж помогите нам выяснить.
— Числа пятнадцатого ноября, — медленно, видимо стараясь ничего не упустить, начала рассказывать Алла, — да, по-моему, пятнадцатого, Дмитрий Максимович и его помощник Георгий Васильевич...
— Попов?
— Да, Попов, привезли домой тяжелый ящик. Привезли втроем.
— А кто третий?
— Шофер, я еще удивилась: шофер, а очки у него выпуклые, как у очень близоруких людей. Так вот, они принесли тяжелый ящик. Потом шофер уехал, а Дмитрий Максимович сказал, что у них сломалась машина и надо ждать инкассаторов.
— Как я понял, инкассаторы должны были подъехать прямо к дому?
— Да, но что-то случилось, я уж не знаю что, и инкассаторы приехали только через неделю. Все это время Дмитрий Максимович и Попов дежурили в комнате, где стоял ящик, по очереди. У них даже наганы были.
— А когда приехали инкассаторы?
— Дмитрий Максимович все время звонил по телефону, а машины не было. Наконец он сказал, что поговорит с замнаркома внутренних дел, которого знал лично.
— Он позвонил ему?
— Да.
— И что дальше?
— Той же ночью приехала машина и люди в форме. А с ними какой-то начальник из Ювелирторга, они вскрыли ящик, составили акт, а ценности положили в зеленые мешки. С ними уехал Попов, а Дмитрий Максимович остался, у него грипп начался сильный.
