Стабильное же его состояние выражается в том, по мнению Кибы, что Тычковский терпеливо ждет своего часа, он затаился, полностью себя контролирует, но это хитрость безумца, маньяка-убийцы, который выбрал себе жертву и запасся терпением на многие годы. И непонятно, что его на это сподвигнет. Пистолет заряжен, курок взведен, жертва намечена. Киба не сомневался: Тычковский выбрал Маргариту Павловну. Это может случиться сейчас, а может еще через пять лет или даже через десять. Но держать его необходимо под особым контролем.
«Надо сказать Рите», – подумал Киба. Абрамова была ненамного старше его, к тому же в приятельских с ним и его женой Верочкой отношениях, они жили в одном подъезде, иногда заходили друг к другу в гости, поэтому Киба мог позволить себе называть грозную начальницу просто Ритой. В больнице даже ходила сплетня, что Абрамова его любовница. Мол, запираются в кабинете, сидят там часами, неизвестно чем занимаются. А они просто работали. И вовсе не так долго, как всем казалось. Но у сплетни глаза велики, а уши размером со спутниковые тарелки-антенны, принимают не один десяток каналов и одновременно транслируют увиденное в больнице на весь город, безбожно перевирая. Хорошо, что Верочка Киба женщина умная и полностью доверяет мужу.
Представив, как он обнимает дебелую Абрамову и валит ее на диван, чтобы заняться с ней любовью, Киба невольно улыбнулся. Его Верочка была женщиной хрупкой, изящной, с огромными печальными глазами лани. Тип женщин, который всегда нравился Кибе и коему Маргарита Павловна никак не соответствовала. И они с Верочкй до сих пор друг в друга влюблены, словно молодожены. Киба был абсолютно счастлив в браке, жена умница и красавица, двое сыновей его только радовали, один уже учился на первом курсе медицинского в Москве, другой в седьмом классе гимназии – самом престижном учебном заведении города. Для сыновей Киба ничего не жалел, да и для обожаемой Верочки тоже.
– Я еду домой. Где Маргарита Павловна? – спросил Дмитрий Александрович у Оли, юной хорошенькой медсестры, которой явно здесь было не место. «Уйдет», – подумал Киба, глядя на ее милое лицо с родинкой на левой щеке.
– Она у себя в кабинете с Володей.
– С каким Володей?!
– Я хотела сказать – с Тычковским, – порозовела медсестра. – Она решила изменить его лечение.
– Ты-то откуда знаешь?
– Маргарита Павловна сказала. – Оля стала бордовой, как вареная свекла.
– С каких это пор Абрамова с тобой откровенничает?
Он не стал больше слушать глупенькую Олю, стремительно прошел в левое крыло, где находился кабинет главврача. Здание больницы было старое, еще дореволюционной постройки, расположенное буквой «П». В левое крыло вход разрешен только персоналу. Вообще-то это против правил – пускать сюда Тычковского. Пациенты не должны здесь находиться. В конце длинного коридора есть черный ход, который почти не охраняется, ключи от его двери, как и от всех прочих, есть у Абрамовой. Для проныры Тычковского, похоже, везде сделаны исключения. Вот до чего дошло! Абрамова откровенничает с какой-то медсестрой о своем романе с пациентом! Они хотя бы почитали постановление суда! И газетные статьи, где журналисты с наслаждением заядлых любителей сенсаций смаковали кровавые подробности!
Тычковский любил кровь, в этом заключалась его особенность. Мало того, у него было какое-то извращенное пристрастие к запаху свежей крови, к ее цвету, а главное, к ее количеству. Места его преступлений были буквально залиты кровью. Это удовлетворяло его потребность в мести всему женскому полу, в жажде убийства, жажде власти над насмерть перепуганной беззащитной жертвой. Поистине, не видя, не верим. Женщины слабы, жалостливы. Небось думают, что произошла судебная ошибка и в психиатрическую лечебницу засадили не того. Ошибка, как же!
Киба вот уже полгода работал с Тычковским и сделал для себя потрясающее открытие. А может, и не только для себя, но и для науки, он просто об этом еще не задумывался. У Тычковского была излишне активна система награды мозга. Любой человек, поставив перед собой цель и добившись ее, испытывает удовольствие. Но степень этого удовольствия далеко не одинакова, потому что мозг разных людей устроен по-разному, он так же индивидуален, как отпечатки пальцев. Одни относятся к полученному результату спокойно: ну, добился и добился, что ж, пойду дальше, к новой цели. А другие впадают в щенячий восторг и надолго тормозятся. Надо же! Я этого добился! Я гений! Я великий!
Процессы, происходящие в мозгу у Владимира Тычковского, по мнению Кибы, имели явные отклонения от нормы. Это выявилось в результате долгих бесед с пациентом, который охотно шел на контакт. Похоже, Тычковского это развлекало. Киба слушал его с интересом, все больше убеждаясь: у пациента – аномалия головного мозга, скорее всего, врожденная или являющаяся последствием родовой травмы. Этого теперь не узнаешь, карта из детской поликлиники давно утеряна, а мать Владимира Тычковского умерла от обширного инфаркта вскоре после того, как узнала о сыне ужасную правду, еще до суда над ним. Спросить не у кого, хотя случай с точки зрения медицины весьма интересный. Тычковский стремился сделать нечто из ряда вон выходящее, на что никто больше не способен, этого требует его больной мозг. А что такого может сделать человек, никакими талантами природой не одаренный? Он, конечно, не глуп, много читает, имеет хорошую память, но сколько вокруг ему подобных? И как утвердиться в собственном величии? Оказаться на вершине блаженства?
И он нашел-таки способ. Да, на это способен далеко не каждый. Кровавые маньяки, да еще с изюминкой, моментально становятся героями журналистских романов, продолжающихся из номера в номер, пока читатели совсем не потеряют к ним интерес. Ни один благородный поступок не получает такую прессу, спаси ты из бушующих волн хоть роту утопающих или нарожай с десяток детишек, дай им образование и выведи в люди. Вряд ли столь подробно будут разбирать твое детство, юность, школьные романы, брать интервью у твоих учителей и соседей, анализировать твои поступки на протяжении всей жизни. Во всяком случае, недолго, ну, напишут заметку и разместят где-нибудь в разделе «События за день», в самом углу. А вот маньяка журналисты ведут до суда, потом до тюрьмы, потом приезжают в тюрьму, следят за тем, как он пишет опус о том, как убивал. Ругают, конечно, при этом и осуждают. Но уже сложился стереотип: смотреть, читать и слушать надо то, что все ругают, это не скучно в отличие от того, что все хвалят. Тычковский это просек, и жертвы мигом нашлись. Он ведь был хорош собой и умел красиво говорить. Что еще надо женщине?
Получив удовольствие от очередного убийства, Владимир Тычковский впадал в состояние эйфории. Причем чем больше было при этом риска, тем сильнее ощущалась награда, то есть эйфория. Зато чувство страха оказалось нивелировано: Тычковский не боялся, что за совершенное преступление его сурово покарают. Ему было все равно. Он готов был искать удовольствия любой ценой, а в случае с Абрамовой дожидаться годами, проявив неординарную выдержку и терпение, чтобы потом испытать настоящий взрыв эмоций. Оказаться на пике блаженства.
Киба, чувствуя тревогу, постучался в дверь кабинета с табличкой «Абрамова Маргарита Павловна, главный врач». Эта дверь в длинном ряду безликих белых дверей была последней. Вообще-то стучаться здесь, в медицинском учреждении, было против правил, но Кибе не хотелось стать свидетелем неприятной сцены. Кто знает, как далеко у них зашло?
– Рита! Маргарита Павловна! Я сдал смену и еду домой!
Кстати, и ее рабочий день уже закончен. Больные отужинали и обрели временный покой в своих кроватях с панцирными сетками, кто добровольно, а кто принудительно, на улице давно стемнело. Но, видимо, Тычковский – особый случай. Ради него можно и задержаться.
– Маргарита Павловна!
И вдруг он похолодел. На двери, чуть выше медной ручки, Киба увидел кровавый отпечаток пальца. Он почему-то сразу решил, что это кровь. Отпечаток был оставлен явно намеренно. Взгляд скользнул ниже, и Кибе стало совсем не по себе: кровь была и здесь. Боясь коснуться заляпанной ручки, Дмитрий Александрович плечом толкнул дверь. Она оказалась не заперта. Увиденное повергло Кибу в такой шок, что он невольно задержал дыхание и сделал два шага назад.
Весь кабинет Абрамовой был залит кровью. Стены забрызганы, обивка мебели испорчена, пол в кровавых пятнах. Ее было так много, что это казалось невероятным: как может быть столько крови в одном человеке? Грузное тело Маргариты Павловны лежало на полу, у стоящего в углу дивана. Рядом с ним валялись осколки синей чашки. Киба прекрасно помнил эту чашку. Милая глупость, а что еще дарить дамам на Восьмое марта? Дамы думали так же и о 23 февраля. У него была чашка с надписью «Дима». А у Абрамовой – «Рита».
Тычковский кромсал ее дородное белое тело острым осколком синей чашки. Это было против всяких правил: приводить его сюда, доверять ему, пить с ним чай из обычных чашек. Она не должна была так поступать. Киба шел, чтобы ее предупредить, но… Опоздал…
