«Вот еще про зеркало забыл, — с досадой подумал Зуев, разглядывая огромное зеркало в красивой металлической оправе, привинченное к стене прихожей. За суматохой последних дней он как-то и не обратил на него внимания. — Может, этой вертихвостке предложить?»
— Ну что же вы, Па-а-вел Александрович, не приглашаете меня в комнату?
— Заходите, — отвлекся он от своих деловых мыслей.
Альбина Петровна вошла в гостиную, остановилась посередине, как раз под тусклой лампочкой, висевшей теперь вместо хрустальной люстры, и огляделась.
— У вас тут еще столько барахла, хоть снова торговлю открывай, — улыбнулась она, приглядываясь к куче платьев, сложенной в углу. Сверху лежала так приглянувшаяся Зуеву шубка из каракуля.
Альбина Петровна подошла, провела рукой по меху.
— Анина шубка. Лет десять назад она ее купила… Не продадите?
— Не, не, — мотнул головой Павел Александрович. — Я уже ее тетке своей наметил.
— Тетке? А сколько лет вашей тетке?
— А уж и не помню. — Он наморщил лоб. — Кажись, в прошлом году семьдесят пять справляли. Или нет. В позапрошлом.
— Да куда же вашей тетке такая шубка? По деревне ходить?
— А что?! — осваиваясь с присутствием красивой женщины, задорно ответил Зуев. — Думаете, только вам, городским дурехам, форсить?
— Ай да Павел Александрович! Да она, наверное, толстая, ваша тетка Нюра? Ей и не налезет шубка. А я вам тысячу рублей за нее дам.
— Нет. Сказал — тетке! — Он оглядел цепким взглядом Альбину Петровну. — Тетка Нюра вроде вас, фигуристая.
— Ну, спасибо, Павел Александрович. Вы, оказывается, комплиментщик! Что же сесть не предложите? И, может, выпить у вас что найдется? Днем я у вас целую батарею бутылок видела. Да все красивые. Ну где же они?
— В спаленке. — Он показал на дверь. — Только сесть- то и некуда. Одна кровать осталась.
Она снова расхохоталась.
— Это что же, намек?
В спальне Альбина Петровна тоже огляделась внимательно, потрогала красивую бронзовую ручку на двери.
— Обойчики тут ничего были. Финские. Еще и выгореть не успели. — Потом она подошла к подоконнику, на котором Зуев составил все бутылки из бара и еще те, что нашел за книгами.
Потом они пили какую-то пахучую жидкость, и Павел Александрович все время чувствовал на себе ее пристальный, изучающий взгляд.
— Павел Александрович, вы, конечно, думаете: чего эта дура к вам напросилась? Чего ей надо? Да правда, правда! Мне и самой неудобно. Ну продайте мне эту шубу. Анину. Каракулевую. Что вы ее в деревню повезете?
Зуев молчал, словно не слыша ее просьбы. Альбина Петровна вздохнула.
— Чего вы молчите? Кому-нибудь другому обещали? — спросила она.
— Да нет, я и правда тетке решил. Она же и Васина тетка. Тетка Нюра. Пускай память ей будет.
Альбина Петровна выпила до дна и, наклонившись, поставила стакан прямо на пол.
— Ладно, это я так, с шубой. Увидела — захотелось. Какая баба устоит?
За окном шумел вечерний город, двигалась толпа. Сюда, на четвертый этаж, доносился сдержанный гул голосов и шаркающих по асфальту ног, нарастающий вой отходящих от остановки троллейбусов. Зажглись тусклые пока еще огни рекламы, где-то далеко осыпались брызги электросварки. В пыльном, давно не мытом оконном стекле Зуев видел свое отражение — широкоплечего человека в белой рубашке с взлохмаченной головой.
— Павел Александрович! — лениво позвала Альбина Петровна. — Чего вы там увидели?
Он обернулся. Альбина Петровна тянула к нему руку…
…«Ну и дела! — думал Зуев. — Ну и дела! И чего это ее разобрало? С виски с этой? Или подластиться захотела?»
— Мне домой пора, а уходить не хочется, — вдруг сказала Альбина Петровна. — Она потянулась, подошла к окну. Рекламные всполохи бежали по ее телу.
— Ох и хороша ты! — невольно вырвалось у Зуева.
— Правда? — тихо засмеялась она, обернулась к нему. — Чего ж ты, как твой Василий, в люди не выбрался?
— Кому как выпадет, — серьезно ответил Зуев. — Когда война началась, Васька в Питере у тетки гостил. Мы под немца попали, а брат с теткой в эвакуацию. Там и учился. А мы с матерью думали — с голоду помер. В сорок четвертом я в армию пошел. Не до жиру… Вот и получилась в нашей семье смычка города с деревней.
— Эх ты, «смычка»! — ласково сказала Альбина Петровна. — Бабы небось в деревне тебе проходу не дают! — И неожиданно спросила: — Паша, мы с Аннушкой года три назад шкурки каракулевые на новую шубу покупали. Так ей и не довелось пошить… Не видел ты шкурок этих?
— Видал.
— Продал бы.
Он принес из комнаты пачку плотно упакованных шкурок, небрежно бросил на табуретку.
— Возьми. Для тебя не жалко, — покровительственно, с тихой гордостью за свой поступок сказал Зуев. — Дарю.
— Паша!.. Вот это щедрость! — Она засмеялась. — Королевский подарок.
Потом Павел Александрович всплеснул руками:
— Ну что же я за человек, даже поесть тебе не предложил. Только и пьем ерунду всякую… Счас яишню сготовлю…
Альбина Петровна хотела что-то сказать, но только махнула рукой.
На кухне, разбивая одно за другим яйца над горячей сковородкой, Павел Александрович опять с теплотой подумал о своей гостье: «Ну и Альбина, ну и Альбинка…»
Когда он вошел с дымящейся и шипящей сковородкой в комнату, Альбины Петровны там не было.
— Альбинка! — крикнул он и тут увидел на колченогой табуретке, где еще пятнадцать минут назад лежал пакет с каракулевыми шкурками, пачку денег. Он выругался с горечью.
…Он проснулся оттого, что в квартиру звонили. «Пусть трезвонят, — подумал Зуев. — Никому не открою. Ни одного покупателя не пущу!»
Он пошел на кухню. Хотелось пить. Павел Александрович открыл холодильник, рассеянно оглядел. Кроме банки старой горчицы, в нем уже давно ничего не было. Зуев сердито захлопнул дверцу. «Пропади он пропадом вместе с горчицей».
Днем Зуев с оглядкой, чтобы не столкнуться с каким- нибудь еще покупателем, выбрался из дома и, взяв такси, поехал на товарную станцию. В кармане у него была бумага от Васиного института с просьбой помочь с контейнерами, но Павел Александрович к начальству не пошел, а часок покурил на солнышке с двумя грузчиками. Потолковал с ними о жизни.
Ранним утром следующего дня они умело и быстро перетаскали коробки с книгами и мешки с барахлом в контейнер.
— А это? — спросил дядя Миша, показав на валявшиеся россыпью на полу книги.
— Пускай остаются, — махнул Павел Александрович. — Наука тут, не моего ума дело.
— Да ты что, мужик, рехнулся? — удивился дядя Миша, присев на корточки и перебирая книги. — Не тебе, так детям сгодятся. Давай ворохом переносим. Места в контейнере хватит.
Когда контейнер был закрыт, все вместе поднялись в квартиру. Зуев достал из кошелки бутылку водки, колбасу, масло. Толстые стаканы он тоже оставил для этого случая. Разлив водку, Павел Александрович чокнулся с грузчиками, но пить не стал. Сказал:
— Вы тут закусывайте, я счас… — пошел пройтись по пустым комнатам. Ничего здесь уже не напоминало о брате. Ничегошеньки. Только груда ненужных бумаг да темноватые обои на тех местах, где когда-то висели пейзажи. «Зря я этой Альбине картинку отдал», — пожалел Павел Александрович.
Вид пустой, безликой квартиры успокоил его. «Вот и хорошо, вот и ладно, — подумал Зуев. — Очень даже здорово». Повеселевший, он вернулся на кухню.
— Ну что, мужики?! Заправились? Тогда по коням!
Вера Ивановна проснулась рано. Небо за окном еще только-только начинало синеть, смерзшаяся за ночь темень словно подтаивала, подогретая пока невидимым солнцем. На пустынной улице гулко раздавались шаги первых прохожих. С натужным гудением прополз лифт. Хлопнула дверь парадной, и по асфальту лениво заскребла метла дворничихи. Вера Ивановна ясно представила себе, как загребает метла желтые листья, нападавшие за ночь с большого тополя, что растет рядом с домом.
Ночью она плохо спала. Еще с вечера разболелась голова, но Вера Ивановна принимать пирамидон не стала. Подумала, что уснет и так, а после сна боль пройдет. Но боль не прошла. И потому, наверное, снились всякие кошмарные сны. Снился муж Анатолий. Как будто она с другими женщинами копает под Колпином окопы, поднимает голову и видит Анатолия, заросшего густой темной щетиной, опухшего и грустного. Вера Ивановна бросает лопату, хочет выбраться из жидкой глины, но сил у нее не хватает, ноги будто чугунные, не оторвать от земли.
