Прохоров Михаил Захарович, 19 лет, работник булочной, на митинге вообще не был, сидел в чайной и пил чай, но в нужное время оказался в нужном месте и принял участие в поимке Каплан.
Прохоров: «Ленин упал. После этого я видел, как у стрелявшей кем-то из публики был выбит револьвер, и стрелявшая бросилась бежать, но за ней бросилось несколько человек, в том числе и я, и, догнав ее, мы арестовали. Стрелявшая была в белой шляпе, и как факт могу сообщить, что за несколько секунд до выстрелов я слышал в толпе шепот ‘‘скоро-скоро’’».
Богдевич Иосиф Антонович оказался скромнее остальных, на звание Человека, Задержавшего Каплан, сам не претендовал, но предложил своего кандидата на это звание:
Богдевич: «Произошла сумятица, в этой сумятице стрелявшую задержал товарищ помощник комиссара 5-й дивизии Романычев. Когда стрелявшую женщину уже вели, то сопровождавшие ее держали два револьвера системы Нагана и Браунинга, отобранные у стрелявшей. Когда стрелявшая пыталась бежать, то в этот момент она рвала какие-то бумаги. Предъявленную мне женщину в черном я признал именно за ту, которая стреляла в тов. Ленина».
У меня в ушах звучали выстрелы, «похожие на обыкновенные моторные звуки», перед глазами началось странное мелькание. Батулин: «Женщина целилась в спину». Гиль: «Женщина целилась в грудь». Батулин: «...с портфелем и зонтиком в руках».
Портфель волшебным образом превращался в чемодан. Женщина доставала из него бумаги и разбрасывала, потом рвала бумаги, собирала бумаги, разбросанные кем-то другим. «Небольшая кучка лиц» разрасталась в толпу, разбегалась, сбегалась. Белая шляпа на голове женщины превращалась в косынку, косынка слетала, волосы развевались, бесчисленные руки лезли отовсюду, хватали женщину и падающего навзничь вождя.
Если такое могло происходить, то лишь в кромешной тьме или в сновидении. Значит, все-таки Гиль не перепутал время и действительно было темно? Но как, в таком случае, мог кто-то стрелять в темноте, допустим, не слепая женщина, а кто-то другой? Как? А главное, зачем? Неужели нельзя было выбрать более подходящее время и место для такой важной операции?
Все, довольно! Я ведь решила пока забыть о темноте и слепоте. Я лучше попробую разобраться с револьвером (браунингом). Тут уж не должно быть никакой путаницы.
* * *
Действие второе. Оружие.
Из следственного дела.
«При обыске найдено у Каплан в портфеле браунинг, записная книжка с вырванными листами, папиросы, билет по ж.д., иголки, булавки, шпильки и т.д. всякая мелочь, а во время того, как ее совсем раздели наголо, то не могу вспомнить, нашли чего-нибудь или нет».
Больше в протоколах обысков ни о портфеле, ни о браунинге нет ни слова. Остаются шпильки, булавки. Браунинг вместе с портфелем исчезают, зато появляются «шифрованные оберточные бумаги».
«Заведующий отделом по борьбе с контрреволюцией В.Ч.К. Н.А. Скрыпник допросил в качестве свидетельницы Джемму Бем, обыскивавшую арестованную Каплан, причем Д. Бем показала. При относительном обыске Каплан у нее в ботинках оказались две шифрованные оберточные бумаги четырехугольного клочка со штемпелем Рос.Сов. Фед.Респ. Военный комиссариат С.Р.С.Д. Замоскворецкого района и по одному в каждом ботинке. Два клочка газеты. 8 головных шпилек. 2 английские булавки и одна металлическая брошка. Больше ничего при Каплан обнаружено не было».
Эти «шифрованные оберточные бумаги» заслуживают отдельного рассказа. Им посвящено не менее восьми страниц следственного дела, ради них проведено дознание и несколько допросов.
В итоге скрупулезного расследования удалось установить, что обнаруженные бумаги использовались Каплан в качестве стелек.
На ней были старые ботинки, из подметок торчали гвозди. Ей было больно ходить. Сразу после ареста она разулась и попросила кого-то из служащих комиссариата дать ей бумажки, чтобы сделать стельки.
Ладно, с «шифровками» ясно. Ну, а куда все таки делся револьвер (браунинг)?
Из газеты «Известия ВЦИК».
«От ВЧК. Чрезвычайной комиссией не обнаружен револьвер, из коего были произведены выстрелы в тов. Ленина. Комиссия просит лиц, коим известно что-либо о нахождении револьвера, немедленно сообщить о том Комиссии».
1 сентября 1918 г.
Я спокойно прочитала эту маленькую выписку. Ничего страшного. Оружие потерялось. Бывает. Гиль сказал, что стрелявшая женщина бросила револьвер ему под ноги. Потом никто его не видел. Чего же тут странного? Чтобы грамотно, законно провести следствие, оружие стали искать. Дали объявление в газете. И правильно сделали. Оружие мгновенно нашлось. Револьвер марки «браунинг» № 150487 принес по объявлению в газете рабочий Кузнецов. Он сообщил, что подобрал его и хранил на груди, как реликвию. В тех же «Известиях», за 3 сентября, напечатали:
«Вчера в ВЧК по объявлению в газете явился один из рабочих, присутствовавших на митинге, и принес револьвер, отобранный у Каплан. В обойме оказалось три нерасстрелянных патрона из шести. Осмотром револьвера и показаниями свидетелей удалось в точности установить, что всего было произведено в тов. Ленина 3 выстрела».
Я выключила ноут, убрала в сумку вместе с бесценной книжицей. Поезд подъехал к Тюбингену. На платформе меня ждала приятная пожилая фрау. В качестве опознавательного знака она держала в руках мою новенькую немецкую книгу в красивой суперобложке.
Был вечер, солнце садилось. Пока мы ехали в такси до гостиницы, я решила, что оставшиеся до выступления пару часов просто погуляю, городок совершенно сказочный, средневековый, и погода такая чудесная.
– Вам повезло с погодой, – сказала фрау, – еще позавчера лил дождь и было холодно.
– Да, повезло. Но только совсем нет времени. Завтра утром я уезжаю.
– Это обидно, не успеете посмотреть город.
– Я привыкла, так всегда в этих поездках, времени нет.
Такси остановилось у пешеходной зоны. Я увидела готическую ратушу и вспомнила, что уже была тут года три назад.
– Немного пройдем пешком, – сказала фрау, – гостиница рядом. Вы к нам приезжали три года назад, с международной группой писателей, выступали в городской библиотеке.
– Да, конечно, я помню.
Многочисленные путешествия по Германии слились в один бесконечный маршрут, я путаюсь, когда, в каком году, в каком городе проходило очередное чтение, но ту сумасшедшую поездку забыть невозможно.
Семь писателей из разных европейских стран за две недели объездили пол-Германии. Каждый день новый город, бесконечные выступления, скопом и по одному. Поезда, гостиницы, совместные завтраки, обеды, банкеты, общение нон-стоп.
Голландский романист постоянно спрашивал меня, почему у Достоевского так много диалогов. «Они болтают, болтают, бла-бла-бла, а я хочу продолжения истории». Француженка-феминистка, автор любовных романов, интересовалась положением женщин в постсоветской России. Итальянец по имени Нино из Неаполя, огромного роста осанистый старик с длинной серебряной шевелюрой, сочинял мистические новеллы, ни слова не понимал по-английски, но мы все равно общались. Мы пели, он – классические итальянские арии, я – старинные русские романсы. Обычно это происходило в тамбурах, во время долгих переездов. Он пел роскошно, я отвратительно. Слушать мое жалкое сипение было невозможно, но Нино требовал петь еще. Я пела. В любом случае, это занятие нравилось мне больше, чем треп о Достоевском и о положении женщин.
Единственным, но постоянным и благодарным слушателем наших с Нино тамбурных концертов был англичанин Д.К., очень известный писатель, лауреат кучи литературных премий, маленький, худющий, удивительно бодрый для своих восьмидесяти пяти лет. Мы подружились, даже переписывались потом. Кажется, именно здесь, в Тюбингене, возле готической ратуши, он спросил меня:
– Тебе не приходило в голову, что Ленин и Сталин – две самые интересные загадки двадцатого века?
– Приходило, не раз, – призналась я.
– Вот и попробуй их разгадать, – предложил Д.К. и одарил меня сияющей, совершенно младенческой улыбкой.
Я решила, что он шутит, вежливо улыбнулась и ответила шуткой на шутку:
– O’k, I’ll try.
– Да, да, попытайся, – Д.К. весело подмигнул, – конечно, загадку не разгадаешь, это невозможно, но если ты начнешь об этом думать всерьез, когда-нибудь напишешь большой роман.
– Вот ваша гостиница, – сказала фрау, – я зайду за вами через полтора часа.
Зданию было лет пятьсот. В номере половину комнаты занимала гигантская кровать под кружевным балдахином. Стены украшали затейливые вышивки в резных деревянных рамках и потертый гобелен с единорогом, между двумя высокими узкими окнами стояло массивное бюро, перед ним кривоногий широкий стул. Напротив кровати я увидела настоящий камин с черной, прокопченной пастью. У камина, в глубоком пухлом кресле сидел молодой Федор Федорович, на коврике у его ног лежал Адам.
