— Я не надолго, дон Теодоро, — сказал Артуро, вежливо поздоровавшись с Теодором. — Я просто хотел убедиться в том, что Рамон благополучно добрался к вам.
Они прошли через дворик и вошли в дом.
Рамон опустился на ковер рядом с птичьей клеткой. На свету Теодор заметил, что у Рамона были припухшие глаза, как если бы он недавно плакал. С лица Артуро не сходила нервная улыбка, и встретившись взглядом с Теодором, он покачал головой, словно желая сказать, что он сделал все возможное, но все бестолку.
— Думаю, Иносенса все это время хорошо заботилась о твоей птичке, — сказал Теодор, обращаясь к Рамону. — Она держит клетку у себя в комнате, потому что там окна выходят на солнечную сторону, да и коту туда не забраться.
Рамон же будто и не слышал его.
Теодор растерянно взглянул на Артуро, затем поманил его к себе, и вместе они отошли в угол комнаты.
— Сегодня что, что-нибудь случилось? — прошептал Теодор.
— Нет, сеньор. Ничего необычного. Все как всегда. Он сходил в церковь…
Рамон склонился к клетке, открывая дверцу. Секунду птичка смотрела на образовавшийся проем, а затем легко выпорхнула из клетки, перелетая с ковра на диван. Рамон радостно улыбнулся и вытер глаза. Он взглянул на Теодора.
— Прости меня, Тео. Прости меня.
— Ну, конечно же, я тебя прощаю! — с готовностью отозвался Теодор, не зная точно, что тот имел в виду. В следующий момент он почувствовал, как Артуро тронул его за руку — это был не то жест поддержки, не то скрытое предостережение.
Рамон стоял на коленях перед ним.
— Прости меня, — устало повторил он, обхватывая голову руками.
Теодор приблизился к нему.
— Перестань, иди лучше, присядь сюда. — Но Рамон не отреагировал ни на это его приглашение, ни на руку, легшую ему на плечо. — Рамон, может быть, тебе чего-нибудь нужно?
— Нет. — Рамон отнял руки от лица и снова поглядел на попугайчика.
— Ты ведь никогда раньше не выпускал его из клетки, не так ли?
— Никогда.
И это было чистейшей правдой. На все просьбы Лелии и Теодора дать бедной птичке полетать по квартире, Рамон неизменно отвечал, что он боится, что попугайчик залетит под самый потолок, на люстру, и он не сможет достать его оттуда. Однако Теодор был уверен в том, что Рамону просто неохота гоняться за птицей и загонять её обратно в клетку и, что ещё более важно, ему не хотелось доставить бедному существу такую радость. Рамон со странной жестокостью относился к этому маленькому узнику большой клетки, который не приносил ему никакой радости и ничего не получал взамен. По мнению Теодора, подобное отношение было чем-то сродни садо-мазохизму, и тогда ему казалось, что причина этого феномена кроется в том, что Рамон вольно или невольно отождествляет себя с этом птичкой.
Теперь же Рамон пополз на коленях к дивану, вытянув вперед руку с отогнутым указательным пальцем — это был жест, исполненный любовной патетики. Птичка же легко вспорхнула на спинку дивана — крошечное, изящное существо с небесно-голубым оперением на фоне коричневой диванной обивки. Теодору показалось, что Рамон пытается доказать что-то тем фактом, что птичка пойдет или не пойдет к нему в руки.
— Птичка, птичка! — прошептал Рамон и тихонько зацокал языком, словно желая таким образом подозвать попугайчика к себе. — Pajaro, pajaro!.. Pajaro![24]
Теодор и Артуро молча наблюдали за этой сценой. Рамон очень медленно полз на коленях. Попугайчик же с большим подозрением наблюдал за этими маневрами и на всякий случай перелетел на другой конец дивана.
— Рамон, он так сразу не пойдет к тебе в руки, если ты никогда раньше не приучал его к этому, — сказал Теодор.
Рамон как-то сразу сник и сел на пятки.
Теодор похлопал его по плечу.
— Ты устал, Рамон. Тебе нужно отдохнуть. Я буду очень рад, если ты сегодня переночуешь у меня. — Тут он взглянул на Артуро, и тот радостно закивал головой.
Рамон уткнулся лицом в сиденье дивана и беззвучно разрыдался.
— Что-то он сегодня совсем плох, — прошептал Артуро. — С ним такое часто бывает — почти каждый вечер — но сегодня он что-то как никогда разошелся. Обычно он каждый вечер просит у меня прощение. Ходит в церковь и там тоже вымаливает прощения. — Артуро озабоченно поглядел на Теодора. — Я предложил ему переехать к нам. Мы бы потеснились, как говорится, в тесноте да не в обиде, но он категорически отказался. Теодоро! — Артуро тронул его за руку и торопливо зашептал: — Только, ради Бога, не говорите ему, что стараетесь ради его же блага. Не говорите, что что-нибудь пойдет ему на пользу. Вы понимаете?
Теодор с готовностью закивал. Он все понимал.
— Он превратно это понимает! — добавил Артуро.
Теодор сделал глубокий вдох. А затем подошел к Рамону, насильно поднял его с пола и усадил на диван. Расстегнул на нем пиджак и рубашку, затем ослабил узел галстука.
— Рамон, сегодня ты будешь ночевать у меня, — благожелательно сказал Теодор. — Вставай, мы идем наверх.
Артуро помогал ему. Рамон не сопротивлялся и шел как будто даже с желанием, но казался совершенно обессилевшим и наверняка растянулся бы на лестнице, если бы двое мужчин не поддерживали его под руки. Подняв глаза, Теодор увидел заглядывающую в лестничный пролет Иносенсу. Она спустилась с третьего этажа в своей привычной одежде, но только её длинные волосы были теперь просто зачесаны назад и стянуты на затылке в хвост.
— Дон Рамон! — радостно воскликнула она и тут же осеклась при виде его безвольной фигуры.
— Он очень устал и ночевать сегодня останется у нас, — сообщил ей Теодор. — Иносенса, ты не могла бы разобрать постель в комнате для гостей? И принеси из моей комнаты пижаму.
— Si, сеньор, — прощебетала она, удаляясь в комнату для гостей.
Теодор подумал было, что Рамону было бы неплохо принять ванну, но впоследствии был вынужден отказаться от этой идеи. Оставив Рамону на попечение Артуро, помогавшего ему переодеться в пижаму, он направился в свою ванную комнату, взял таблетку снотворного и налил в стакан воды из графина, стоявшего на столике у кровати. Затем он вернулся в комнату для гостей, находившуюся рядом с его спальней. Обнаженный до пояса Рамон сидел на краешке кровати, уныло ссутулившись и опустив свои могучие плечи, что придавало ему большое сходство с боксером, отдыхающим в перерыве между раундами. Артуро помогал ему снять ботинки. В конце концов Рамон поднял ногу и самостоятельно стащил с неё носок.
— Вот, Рамон, выпей это, — сказал Теодор, протягивая ему на ладони ярко-оранжевую таблетку. — Так ты быстрее уснешь.
Рамон проглотил таблетку и отхлебнул воды из стакана. Он лежал в белой пижаме на постели, застеленной нежно-голубыми простынями, устремив взгляд в потолок, и на его лице снова появилось сосредоточенное выражение, как если бы он внимательно присматривался к чему-то, что всегда было у него перед глазами.
— Утром он будет чувствовать себя лучше, — сказал Теодор.
— Еще бы! Ведь он проснется в такой красивой комнате! — Артуро с восхищением огляделся по сторонам.
Теодор тоже подумал об этом и даже начал было раздвигать портьеры, чтобы первым впечатлением Рамона, когда он проснется, стал бы радостный свет утреннего солнца, но затем решил не делать этого, опасаясь, что яркий свет может потревожить его сон. Он поправил абажур ночника, стоявшего на столике у кровати, так, чтобы свет лампы не падал Рамону на лицо. Иносенса стояла у стены, не сводя глаз с Рамона. Теодор поманил её, и они вместе вышли в коридор.
— Возможно, Рамон останется у нас на несколько дней, — тихо сказал он. — Будь с ним поприветливей. Он очень расстроен. Мы должны постараться отвлечь его от мрачных мыслей.
— Si, сеньор, — кивнула Иносенса.
— Птица все ещё летает где-то внизу. Если сможешь, то постарайся посадить её обратно в клетку и только после этого выпусти Лео из кабинета.
В этот момент зазвонил телефон.
— Нет, Иносенса, трубку не бери, — поспешно остановил её Теодор. — Спасибо.
Еще мгновение Иносенса изумленно глядела на него, а затем в её глазах появился испуг.
Телефон же тем временем продолжал надрываться от звонков.
Дверь Теодору открыла Хуана, горничная Хосефины Мартинес, и Теодор радостно приветствовал её, привычно поздоровавшись с ней за руку и сказав дежурный комплимент, как если бы ничего не изменилось за время, прошедшее со дня их последней встрече. Но Хуана была уже не той, что прежде. Вот уже тридцать три года она жила в этой семье. Лелия была ей как родная.
— Сеньора ещё не готова, — сказала Хуана. — Пожалуйста, присаживайтесь, дон Теодоро. Она сейчас выйдет.
Теодор сел в кресло, обитое темно красным плюшем и стал терпеливо ждать, оглядывая старомодно-буржуазную обстановку уютной гостиной салфеточки на спинках и подлокотниках мягкой мебели, подставки для комнатных цветов, картины и фотографии на стене, и длинные, свисавшие до самого пола плети традесканции, вносившие в обстановку нотку беспорядка. С момента его самого первого визита в этот дом здесь появились новые вещи, но из старых ничего убрано не было. Он помнил, как они с Лелией обменялись многозначительными улыбками, когда он впервые вошел сюда и огляделся по сторонам.
