В общем, здание на Московской производило однозначное впечатление убогости и старушечьей робости. Даже люди здесь бродили сонные, как мухи, и не смотрели друг на друга, будто боялись испугаться вида коллег.
Я стукнулась в дверь Коршунова и вошла после тихого, а-ля умирающий лебедь, приглашения. На меня тут же воззрилась худющая, гибрид доски с манекенщицей, секретарша, одетая в супермини-юбку, обнажавшую голенастые ноги кузнечика. Я рассмотрела длину секретарской юбки потому, что она, когда я вошла, с необыкновенным усердием поливала цветы. И эта секретарша окинула меня совершенно непонимающим взглядом, как будто она, дитя подземелья, давным-давно лица человеческого не видела.
— Могу я поговорить с Тимуром Парамоновичем Коршуновым? — поинтересовалась я, устав ожидать первой фразы от секретарши.
Та вскинула блеклые недощипанные брови и с сожалением, едва слышно произнесла:
— Боюсь, что нет…
Ну что за меланхоличная особа… Секретарша, тоже мне!
— И почему же?
— Тимур Парамонович болеет, — печально ответствовала девица. — И выйдет только на следующей неделе.
— Чудесно, — усмехнулась я. — И давно он болеет?
— Сегодня позвонил и сказал, — девица передернула худенькими плечиками.
Улыбнувшись ей, я покинула это сонное царство. И спустилась вниз, с облегчением вдохнув свежий зимний воздух. Ну что же, может, оно и к лучшему. Навещу господина Коршунова у него дома. Больной он будет расслабленный, спокойный, и разговор может пройти более успешно.
Коршунов, как я выяснила во время своей ночной вылазки в офис фирмы «Мотор», проживал на окраинной улице. В общем-то, его психологический портрет налицо — некто вроде деревенского Васяни решил выбиться в люди и основал ЧП. У такого человека реакция на поражение, вроде аварии и утери груза, может быть двойственной. Либо он считает, что трудился недостаточно, от этого и получил удар судьбы по своей деревенской физиономии, либо он рвет и мечет, находит виновного и бьет морду ему. Интересно, к какому из подвидов относится Тимур Парамонович?
Ладно, с этим разберусь на месте.
Загрузившись в машину, я поехала на окраину города. На встречу с господином Коршуновым.
Мне пришлось изрядно потрястись на разбитой множеством колес и ног дороге, прежде чем удалось добраться до единственного в этом районе девятиэтажного дома. Остальные были пятиэтажными. Контраст был явным — среди стареньких пятиэтажек дом — «свечка» казался украшением праздничного стола. Бутылкой элитной водки среди разномастных стаканов, бокалов и кружек.
«Да что за алкогольные фантазии, Татьяна?» — недоумевающе спросила я у себя. В самом деле, то меня на Тушнинском переклинило, теперь вот алкоголь в мыслях. А думать, Танечка, нужно о деле, и только о деле! Вот так.
Я притормозила, покинула теплый салон и включила сигнализацию. А то пацанва, с воем носящаяся по снежным насыпям, что-то не внушала мне доверия.
И правда, едва я успела отойти от машины на несколько шагов, как услышала истеричные завывания своей «девятки». Обернувшись, узрела парнишку лет пятнадцати, который с азартом метал снежки по ее лобовому стеклу. При этом дитя поливало окрестности довольно разнообразным матерком. Из словесной атаки явствовало, что все, передвигающиеся на тачках, гады. А ставящие свои машины в этом дворе — сволочи последние и нуждаются в отпоре.
Ну ладно, подросточек, с тобой я разберусь без проблем.
Я решительно подошла к машине, надеясь, что представитель юного поколения испугается выражения моего лица и смоется куда подальше. Но не тут-то было. Парнишка с задорной наглостью взглянул на меня, продолжая закидывать мою «девяточку» снегом. Отчего машина быстро превращалась из бежевой в чисто-белую.
— Эй, парень, чем это ты занимаешься? — спокойненько так осведомилась я.
Мальчишка не удостоил меня ответом. Я повторила вопрос, после чего была посвящена во все тонкости моего собственного генеалогического древа. Ну, такой наглости я не потерплю!
Я твердой поступью подошла к подростку и холодно спросила:
— И что же вы, молодой человек, имели в виду в вашем монологе?
— Чего-о? — непонимающе протянул пацан. — Да ты… — И… опять понеслась душа в рай.
Ну, ясно, на такого словесные увещевания не подействуют. Значит, придется прибегнуть к физическим мерам. Хотя не люблю я это дело. За избиение несовершеннолетних статью могут дать. Но не дадут, черт возьми!
Стремительная подсечка, и знаток русской нецензурщины свалился в снег. Я грациозно поставила ногу на его грудь жестом Тарзана из джунглей и прошипела длинную зловещую тираду, имевшую, если исключить непечатную лексику, приблизительно такой смысл:
— Ты, придурок, оставь в покое машину, иначе хуже будет!
Но в целом речь моя производила высокохудожественное впечатление. Я обратила внимание, что в глазах парнишки появилось искреннее уважение. Он даже не пытался выбраться из-под моей ноги и встать на ноги, просто смотрел снизу вверх, как глубоко верующий на Христа, спустившегося с неба.
— Ты понял? — рявкнула я напоследок, убедившись в действенности своей не вполне педагогичной лексики. И чуть сильнее надавила на пуховик, прикрывавший грудь пацана.
— Да, — восторженно кивнул он. И добавил уже на вполне нормальном языке: — Я ж не знал, что вы по понятиям живете. Думал, просто дамочка на тачке да еще с пикалкой!
— Теперь ты понял, что не на ту наехал? — более мирно полюбопытствовала я и, дождавшись жарких кивков, убрала наконец ногу с груди пацанчика.
— Теть, а хочешь, я твою тачку покараулю? А то пацаны у нас разные есть.
— Покарауль. Если все будет в норме, с машиной ничего не случится, а ты заодно счистишь снег с лобового стекла, то даже оплачу труды, — пообещала я.
Парнишка, кажется, поверил и начал выгребаться из сугроба.
А я спокойно направилась по своим делам. Теперь за тачку можно быть совершенно спокойной — ребенок скорее помрет, чем даст в обиду средство передвижения уважаемого человека. Но тут же развернулась, осененная мыслью, и спросила охранника, кивнув на девятиэтажку:
— Ты из этого дома?
— Ну да, а чего? — с готовностью ответил парнишка.
— Знаешь Коршунова?
— Тимура и его команду? — ядовито осведомился пацан. — Да кто ж его не знает.
— И чем же он так знаменит? — искренне заинтересовалась я, опускаясь на корточки и закуривая. Стряхнула с ботинка снег и ожидающе уставилась на парнишку.
— Да сначала бухал тут со всеми подряд, потом пересел на «крутую» тачку — подержанный «фордик», — презрительно пробурчал парнишка. — И пальцы веером. А как хреново становится, все равно чешет к слесарям бухать.
Больше я из подростка не вытянула ничего полезного. Либо он не хотел говорить, либо не знал ничего больше. Впрочем, я склонялась к последнему.
Оставив пацана караулить машину, я все же направилась к дому Коршунова. Хотелось посмотреть на эту личность, знаменитую в среде слесарей и подростков. Что же собой представляет господин Коршунов? Или ничегошеньки не представляет? Вот в чем вопрос.
Я поднялась на второй этаж, где обитал директор ЧП, и позвонила в дверь. Звонок совершенно неожиданно огрел меня… разрядом тока. Что, здесь с такой приветливостью встречают гостей? — потирая пальцы, подумала я. И обрадовалась: хорошо хоть не двести двадцать вольт. Что-то это дело Ларионовой — Курского так и норовит расправиться с лучшим тарасовским детективом. Скоро на теле места живого не будет от синяков и ссадин. Теперь еще и ток.
А почему мне так долго не открывают?
Побоявшись вновь касаться звонка — мне показалось, что он зловеще копит электрические заряды, что — бы во второй раз двинуть током посильнее, — я затарабанила по двери. За ней наконец раздались не слишком уверенные шаги, и мне открыли.
— Вам чего? — достаточно невежливо осведомился самый смехотворный тип в мире. Рядом с ним Пьер Ришар и Дени де Вито рядом не стояли. А клоунов в цирке стоит распустить как непригодных к делу.
Господин Коршунов был лысым. Но не просто лысым. Он был лысым и рыжим. Как в анекдоте, из которого мне запомнилась последняя фраза: «Так он же су-мас-шед-ший!» А дело в том, что по обе стороны сияющей розовой макушки ютились морковно-рыжие клочья волос. На длинном хрящеватом носу красовалась бульбочка, словно природа в одночасье вознамерилась превратить хищный нос в «картошку», но ни материала, ни умения не хватило. Косовато посаженные жгуче-черные глаза громко вещали о примеси монголоидной крови. Пушистые рыже-седые баки придавали худым щекам еще большую впалость и аскетичность.
Наряд Тимура Парамоновича также отличался экстравагантностью. Длинные, до колен, семейные трусы были испещрены розочками и… американскими флагами. Майка, явно времен прадедушек, вытянулась и болталась, как саван на истлевшем скелете. А на ногах… Наверное, никогда я так не напрягала свою силу воли, как в этот миг. Но я победила рвущийся наружу смех, лишь пару раз кашлянув. А не расхохотаться было, кажется, невозможно. Потому что на ногах данной колоритной личности красовались женско-детские огромные тапочки с поросячьими мордочками.
