— Опаску, бритовку, тоже взял, — угодливо добавил Остроумов.
— Как вы умудрились отключить сигнализацию, если сами в райцентре не были?
Остроумов вытер вспотевшую лысину:
— Поверили моему алиби? Объясню. Когда шел на дело, не собирался каяться с повинной. Все насчет чистого хвоста предусмотрел. Съездил на рыбалочку с женой, перед соседями покрутился. Я — стреляный воробей. Меня куда уж только жареный петух не клевал…
— Продолжаете утверждать свое?
— Бог не даст соврать, — Остроумов показал пальцем в потолок. — Всевышний — не фраер, все видит, — и заторопился. — Да вы, гражданин оперуполномоченный, не сомневайтесь. На суде телегу толкать не буду. Какой мне смысл теперь врать? Повторю буква в букву свои показания, какие сейчас запишите. Пройду с Павлушей Моховым экзамен по второй части восемьдесят девятой — кража по предварительному сговору. Там до шести лет, но, учитывая мое чистосердечное раскаяние, Иван Иванович… виноват, гражданин прокурор попросит года два, а граждане судьи и того меньше отвалят. Обвиниловку хоть сей миг готов подписать. Зачем тянуть время? Раньше сяду — раньше выйду.
— В статье восемьдесят девятой есть и третья часть, — Бирюков открыл Уголовный кодекс и прочитал вслух: — «Кража, совершенная особо опасным рецидивистом или в крупных размерах, наказывается лишением свободы на срок от пяти до пятнадцати лет с конфискацией имущества или без таковой». Как видите, прокурор может «попросить» самое малое пять лет.
По вискам Остроумова поползли струйки пота. Он растерялся:
— Зачем так жестоко?.. Добыча моя — фунт дыма. Я с повинной пришел, часики вернул…
— Мы не на базаре, где можно рядиться, — строго сказал Антон. — Рецидивист вы особо опасный — судимостей у вас не перечесть. Убыток, причиненный магазину, является крупным. Поэтому следственные органы обязаны обвинить вас по третьей части, и судьи могут вынести постановление конфисковать не только те пять тысяч рублей, которые вчера вы положили в сберкассу аэровокзала, но и домашнее имущество.
Хотя план допроса Бирюкова был продуман заранее, но такого эффекта Антон не ожидал. Остроумов буквально разинул рот, словно ему мертвой хваткой сдавили горло. Больше минуты он приходил в себя и еле-еле выдавил поникшим голосом:
— Пять тысяч — мои сбережения. Определил их в сберкассу, когда надумал идти с повинной.
— Не узнаю Кудрявого, — вмешался Степан Степанович. — Так по-детски вы, Остроумов, никогда на прежних допросах не лепетали.
Плечи Остроумова затряслись. Он уткнулся лицом в ладони и вроде бы заплакал.
— Не надо истерик, — спокойно проговорил Антон. — Рассказывайте правду, это зачтется. Будете лгать, придется напомнить еще одну статью уголовного кодекса. Сто восемьдесят девятую. Знаете такую? Заранее не обещанное укрывательство преступлений, предусмотренных частями второй и третьей статьи восемьдесят девятой, наказывается лишением свободы на срок до пяти лет.
Остроумов поднял голову и уставился на Бирюкова остекленевшими круглыми глазами. По впалым щекам катились частые слезы, но взгляд был решительным, злым. Проглотив слюну и глубоко втянув воздух носом, он заторопился:
— Деньги дал мне врач Айрапетов, чтобы магазинчик от себя отмести. Чувствую, Игорь Владимирович сблатовал на него Павлушу Мохова и попался с бритвой. Ради всевышнего, не пишите сто восемьдесят девятую, расскажу все, как на исповеди у батюшки.
— А знаете, чем оговор наказывается?
— Кудрявый никогда свою вину не клеил другим! Чужую боль на себя брал, бывало такое, но чтобы свою на кого… — Остроумов вытер лицо, заискивающе посмотрел на Стукова. — Степан Степанович, разве я когда выходил из хомута за счет других?..
— Вы рассказывайте, рассказывайте, — хмуро посоветовал ему Стуков.
— Все расскажу, все! — Остроумов, как заводной, повернулся к Бирюкову. — Игорь Владимирович вчера утром попросил срочно приехать в аэропорт. Встретились в сберкассе. «Выручай», — говорит и пять косых наличными предложил. Я прикинул своей бестолковой: «Пять тысяч — не пять рубликов. За них горбушку надо погнуть! Пристрою на книжечку и пойду с повинной. На худой конец, больше трех лет не отвалят». Для храбрости выпил коньячку, а поскольку этой гадостью не злоупотребляю, раскис хуже бабы. Игорь Владимирович на всякий случай таблеточку дал. Прозевал я с ней, на постового нарвался. — Остроумов опять уткнул лицо в ладони: — Как в воду Степан Степанович глядел — неудачник я самый распоследний. Шальной куш подворачивался — и на том сгорел. Ой, как мне больно сейчас…
Бирюков быстро написал Голубеву, молчаливо слушавшему допрос: «Срочно привези сюда Светлану Березову. Надо, чтобы заговорил Костырев». Голубев прочитал записку и вышел. Остроумов сидел в прежней позе.
— Как Айрапетов оказался соучастником? — спросил его Антон.
— У нас не было времени вести толковище.
— Зачем в изоляторе Мохову писали?
— Надо ж было предупредить Павлушу. Думал, хоть раз в жизни повезет.
— Откуда вам стало известно, что магазин обворовал Мохов?
— В воскресенье утречком он приходил ко мне, предлагал за полцены новенькие шмотки. Клянусь, я послал его к… куда следует. Павлуша заегозил, мол, даже Игорь Владимирович взял у него на таких условиях золотые часики и что, если не верю, могу вечером в «Космосе» встретиться с Айрапетовым, который будет там справлять день рождения. Я, конечно же, пошел. Только не затем, чтобы советоваться, покупать или не покупать ворованные тряпки. Хотел предупредить Игоря Владимировича, чтобы он не пачкался с Моховым. Когда намекнул ему о часиках, Игорь Владимирович засмеялся, сказал, что это фантазия Мохова. А вчера вот телефонный звоночек Айрапетова ко мне подтвердил Павлушины слова. Ой, влипли ребятки, ой, влипли…
— Жить только по-человечески начали…
— Не надо об моей жизни говорить! — почти выкрикнул Остроумов и так стиснул зубы, что на скулах вздулись крупные желваки.
Оформив протокол допроса, Бирюков вызвал конвойного. Остроумов ушел, низко опустив голову и заложив за спину руки. Антон посмотрел на Стукова:
— Вот вам и Айрапетов…
— Не спеши с выводами, — спокойно сказал Степан Степанович.
— Считаете, невиновный выложит ни за что ни про что такую сумму денег?
— Это, Антоша, еще надо доказать, что Айрапетов действительно давал Остроумову деньги. Рецидивисту-неудачнику безоговорочно верить нельзя…
Светлана Березова вошла в кабинет решительно. Лоб ее был забинтован, и повязку, насколько возможно, прикрывали пушистые каштановые волосы.
— Не досмотрели, Света, мы за вами, — словно извиняясь, сказал Антон.
— Ничего страшного не произошло, — ответила Березова. — Сама, разиня, виновата: слишком задумалась и очнулась только тогда, когда сумочку из рук вырвали. Кстати, один из хулиганов вместе со мной лбом по асфальту проехал, надолго запомнит…
— В лицо его видели?
— Нет, он убегал, а я все-таки подножкой достала. По всей вероятности, Генкой звать. Когда за ним бросилась вдогонку, один из мальчиков крикнул: «Рви, Генка!» Его счастье, что я на столб наткнулась.
Вспомнив разговорчивую соседку Айрапетова Веру Павловну и ее «неизвестно в кого уродившегося внука», Антон переглянулся со Степаном Степановичем и опять спросил Березову:
— Как себя чувствуете? Голова сильно болит?
— Ни капельки! И вообще наделали много шума из ничего, — с обычным темпераментом заговорила Светлана. — Это все тот врач из «Скорой помощи»! То ему показалось, что у меня ушиб мозга, то сотрясение… Как будто мой мозг на честном слове держится. Чуть в психбольницу не упек. Идиотизм какой-то… Вы тоже решили проверить, не рехнулась ли я?
— У нас, Света, другие заботы, нежели у врачей, — Бирюков усадил Березову возле стола. — Помогите уговорить Костырева, чтобы он рассказал содержание того письма, конверт которого вы нашли у него дома.
— Я могу увидеться с Федей?
— Нет, свиданья с ним сейчас запрещены. Но если напишите ему записку, я передам.
— О чем писать?
— Чтобы Федор говорил правду и не брал на себя чужую вину. Можете от себя что-то добавить. Согласны?
— Вы еще спрашиваете! Давайте бумагу и ручку.
Через несколько минут Светлана подала Бирюкову размашисто исписанный листок. Смущенно спросила:
— Так можно?..
«Федя! Тебя грязно и подло обманули. Моя мама ничего тебе не писала. Зачем ты связался с подлецом Моховым? Неужели не знаешь его? И вообще! Стань опять Человеком, прошу! Солнышко, не сердись на меня. Я ни в чем перед тобой не виновата. Клянусь всеми святыми. Я люблю тебя. Ты слышишь, солнышко? Люблю!!!» — прочитал Антон и утвердительно кивнул.
Не откладывая дело в долгий ящик, Бирюков поехал в следственный изолятор. Федор Костырев на этот раз выглядел мрачнее тучи. Он с недоверием взял переданную ему записку. Долго читал ее и перечитывал. Потом исподлобья глянул на Бирюкова, с натянутой усмешкой спросил:
