Нина опять прислушалась, медленно вставила ключ в замочную скважину и плавно его повернула. Затем осторожно толкнула дверь. Она давно смазала петлицы машинным маслом, и дверь открывалась без единого звука. Нина давно убедилась: все, почти все можно делать бесшумно. Ее навыкам мог бы позавидовать любой квартирный вор.
Темнота коридора, слева дверь в комнату Клауса. Ничего не слышно. Он спит или его нет дома? А может, притаился и ждет ее? Идя сюда, Нина ничем себя обнаружить не могла, разве что Клаус увидел ее, высунувшись в форточку. Чутье у Клауса отсутствовало, несмотря на его звериную сущность. В коридоре он мог, как тогда, внезапно напасть из темноты. В тот раз Нине удалось выскочить из квартиры, а затем на улицу. Кричать и звать на помощь не имело смысла – все равно Клаусу все сойдет с рук, а виноватой выставят ее.
Полагаясь на удачу, Нина тенью промелькнула к своей цели – в дальнюю комнату. За дверью дальней комнаты ей сразу ударил в нос, пропитанный запахом лекарств и старческого тела, спертый воздух.
Услышав, что пришла Нина, фрау Рудберг, как всегда, шумно вздохнула и забормотала проклятия. Если бы фрау Рудберг могла подняться с постели, она бы спустила Нину с лестницы. Фрау Рудберг ненавидела Нину, как ненавидела всех «не арийцев». Нина для нее была грязной славянкой, паршивой свиньей, только и ждущей удобного момента, чтобы окрутить ее сына. Одна уже окрутила младшенького, Ганса. Но то было полбеды – как бы фрау Рудберг ни презирала свою невестку, Грета все-таки имела благородное происхождение, а «эта славянская свинья» – напасть так напасть. Позор всей фамилии, случись чего. О венчании и речи быть не могло, ни она, ни рейх этого не позволят, но запятнать ее сына непотребной связью славянке под силу. Поэтому фрау Рудберг смотрела в оба, и Клаус в комнате матери Нину не трогал, даже не высовывался из своей берлоги, когда Нина наводила порядок. Как она догадалась, чтобы не давать матери лишнего повода для чтения нотаций.
Фрау Рудберг не сомневалась, что невестка нарочно прислала к ней Нину, чтобы быстрее свести ее в могилу. Грета даже не пыталась объяснить свекрови, что все предыдущие домработницы – все, как одна, арийки – бежали от нее прочь.
Сопровождаемая злобным бухтением, Нина старательно отмывала пол; особенно грязным он был около кровати фрау Рудберг. Старуха ела крайне неаккуратно: она разбрасывала пищу вокруг себя и швыряла объедки на пол. Грязная посуда оставалась тут же, рядом с кроватью. Клаус не удосуживался отнести посуду в кухню. Он подавал матери присланную Гретой еду и считал, что и так делает слишком много.
Входя в комнату фрау Рудберг, Нина оставляла дверь открытой – чтобы, боясь матери, Клаус не вздумал к ней приблизиться. Под надзором старухи девушка без опасения перемещалась по коридору до кухни и туалета. Занимаясь уборкой, Нина пыталась определить: дома Клаус или нет. Она прислушивалась и принюхивалась – от Клауса обычно исходила смесь запахов шнапса и табака. Находясь в квартире фрау Рудберг, Нина предпочла бы, чтобы Клаус был дома. В этом случае покидать квартиру было легче – можно спокойно выходить в подъезд, не опасаясь с ним столкнуться.
В этот раз, похоже, Клаус отсутствовал. Что же, не впервой. Отчетливо произнеся: «Auf Wiedersehen, Frau Rudberg!», Нина закрыла дверь ее комнаты. Прошла по коридору к входной двери, прислушалась – тишина, лишь сквозняком из щели завывает ветер. Позже, когда она жила уже в своей квартире, Нина всегда прислушивалась и смотрела в глазок, прежде чем открыть дверной замок, – настолько сильно врезался в ее сознание страх преследования. Она тихо и быстро повернула замок – Клаус знал все звуки собственной двери и, окажись в это время в подъезде, непременно бы затаился. Тихо открыла дверь. Так же тихо повернула в замке ключ. Осторожно начала спускаться вниз, прислушиваясь и вглядываясь в узкий лестничный пролет. Бывало, ей везло и в подъезде появлялся кто-то из соседей. При них можно было Клауса не опасаться – он боялся чужих глаз. Однажды, едва она сделала пару шагов от двери квартиры фрау Рудберг, в подъезд вошел Клаус. Нина узнала его по шагам. Мгновенно оценив ситуацию, девушка рванула на третий этаж и там затаилась. На третьем этаже – две квартиры. Здесь как под прицелом – ни закутка, ни лестницы наверх. Если бы Клаус ее заметил, деваться Нине было бы некуда. Но тогда ей повезло.
Добравшись до первого этажа, Нина увидела сквозь дверной проем подъезда часть двора. До выхода оставалось несколько метров, но их еще нужно преодолеть, не нарвавшись на Клауса. К счастью, Клаус ходил тихо лишь в подъезде, и то, обнаружив Нину. Не услышав приближающихся шагов, девушка пулей вылетела из подъезда, а дальше – свобода. На улице Клаус ей был не страшен, он мог ее поймать лишь в замкнутом пространстве, а на улице ему она была не по зубам.
Несмотря на необходимость ходить к фрау Рудберг, Нине несказанно повезло. Вопреки первому впечатлению, купивший ее у Грюнтера Ганс Рудберг оказался вполне безобидным человеком. Ганс относился к Нине «никак», то есть никогда с ней не здоровался и «не видел» ее, но зато и не причинял ей зла. Лишь привезя Нину от Грюнтеров, выказал ей внимание, вручив «покупку» жене.
– Она будет помогать тебе по хозяйству, – объявил он Грете.
– Такая молодая! – ахнула Грета, то ли сочувствуя, то ли завидуя.
Нина поежилась. Она сразу смекнула: для хозяйки – вполне симпатичной, но уже не такой молодой, ее юность, как тряпка для быка. А тот факт, что в дом ее привел муж хозяйки, ничего хорошего ей не предвещал. У Рудбергов была еще одна прислуга – пожилая степенная кухарка Мария, и, как подумала Нина, фрау предпочла бы домработницу постарше.
Наперекор опасениям Нины, Грета держалась с достоинством. Ни разу – ни словом, ни взглядом – она не проявила ревности, но напуганная девушка ожидала подвоха. Впрочем, Ганс вскоре отбыл на фронт, и Нина перевела дух.
Работа была терпимой: поддерживать чистоту и помогать Марии. Грета поселила ее в небольшой комнатке, которая после лагерного барака Нине показалась дворцом; подарила ей платье и позволяла выходить из дома не только по делам, но и на прогулку. Нина находила свое положение очень даже хорошим. Несмотря на унизительную нашивку «OST» на одежде, несмотря на оторванность от дома и родных, несмотря на войну. Нине было неполных пятнадцать лет. Юность, в каких бы условиях она ни проходила, сглаживала все
