Только осьминог, казалось, не заметил гибели своей вселенной — он по-прежнему выглядывал из пролома в борту парусника умными, насмешливыми, проницательными глазами и лениво шевелил мощными щупальцами, казалось, не чувствуя приближения смерти.
Видимо, не только Катя смотрела на зеркальный потолок.
Кто-то из нападавших тоже обратил на него внимание и использовал, чтобы скорректировать огонь. Как наблюдатель на артиллерийской позиции, он просчитал траекторию пули, приподнял руку над опрокинутым столом, который использовал как прикрытие, и выстрелил в сторону дивана, за которым прятался хозяин кабинета.
Павел вскрикнул и выронил пистолет: пуля попала в кисть правой руки.
Он попытался тут же перехватить оружие левой рукой, но потерял несколько драгоценных секунд, которых хватило его противникам: они в два прыжка преодолели разделявшее их расстояние и дружно навалились на Павла.
Его скрутили, рывком подняли с пола и усадили на чудом уцелевший розовый табурет.
Тут же один из бойцов подошел к входной двери, отодвинул засов.
Дверь распахнулась, и в разгромленный кабинет первым вошел могучий угрюмый человек лет шестидесяти, в котором Катерина узнала верного подручного, правую руку дяди Васи — старого уголовника по кличке Лопата.
А следом за ним…
Катя не поверила своим глазам.
Следом за ним вошел сам дядя Вася.
Старик шел своими ногами, и походка его была твердой, решительной и упругой, как у совершенно здорового и нестарого человека. Неужели это тот самый человек, который несколько часов назад не мог встать с инвалидного кресла?
И лицо его, хотя и старое, было твердым, волевым, словно выкованным из старой бронзы. В нем не осталось и следа той болезненной бледности и старческой немощи, которые так поразили Катю во время их прошлой встречи.
— Дядя Вася, как же… ведь вы были больны… — удивленно проговорила Катя, вставая на ноги и выходя из угла.
Но старик даже не взглянул на нее.
— Потом, Котенок, потом! — отмахнувшись, он направился прямиком к Павлу. — Ну что, Рафинад, допрыгался? — проговорил он, наклонившись над связанным противником. — Думал, старик спекся? Думал, можно меня свалить? Не дождешься! Молод ты со мной тягаться!
— Как… как ты нашел меня? — прохрипел Павел, облизнув пересохшие губы.
И вдруг в его глазах мелькнуло понимание.
Он нашел взглядом Катю и протянул с горечью:
— Она… это она тебя привела…
Старик негромко засмеялся, словно порадовавшись хорошей шутке:
— Она… хорошо все вышло…
— Дурак я… — с горечью проговорил Павел, покосившись на Катю. — Не допер… не обыскал ее как следует…
— Я?! — вскрикнула Катя, как от удара. — Как это… как я могла привести…
И тут до нее дошло.
Она сорвала со свитера брошь с изумрудом, перевернула ее… и увидела на обратной стороне украшения приклеенную к платине пластинку микрочипа.
— Передатчик… — протянула Катя, до которой наконец дошла хитрая игра старого уголовника.
— Так ты не знала?! — недоверчиво протянул Павел и повторил, повернувшись к старику: — Так она не знала?! Ну, Свояк, ты даешь! Силен!
В этих словах отчетливо слышалось уважение побежденного к достойному, сильному победителю.
А Катя почувствовала себя обманутой, оскорбленной, униженной, словно облитой грязью.
Ее использовали, использовали втемную, использовали как приманку, как неодушевленный предмет… использовали подло, цинично, и кто — человек, которому она верила, человек, которого она считала одним из самых близких… И самое ужасное: этот человек — ее родной отец!
— Как ты мог? — бросила она, окинув старика полным ненависти и презрения взглядом. — Как ты мог так со мной поступить?!
— Не сердись, Котенок! — проговорил дядя Вася, шагнув к ней и попытавшись обнять за плечи. — Я был вынужден… ты же понимаешь — это страшный мир, вокруг только акулы и пираньи… стоит зазеваться, показать слабость — живьем сожрут! Ты не представляешь себе, как трудно сейчас приходится старому человеку! У новых людей, у поколения, которое приходит нам на смену, нет никакого уважения к возрасту, к опыту…
— Я тебя еще и пожалеть должна? — выдохнула Катя, оттолкнув старика. — Убери свои руки! Какой спектакль передо мной разыграл! Инвалидное кресло… старый, больной человек… если уж тебе так нужна была моя помощь — сказал бы честно… я бы поняла…
— Ты не смогла бы проделать все так хорошо, — проговорил старик скучным голосом учителя, объясняющего троечнику решение задачи. — Ведь ты не актриса…
— Зато ты — отличный актер! — бросила Катя, отстраняясь. — Тебе дали бы «Оскара» за лучшую муж—скую роль… второго плана!
С этими словами она швырнула изумрудную брошь на пол, наступила на нее и бросилась к открытой двери.
— Ну что ты, Котенок! — крикнул вслед ей старик. — Не надо так со мной! Если бы ты знала, как мы связаны, ты бы так не говорила!
— Я знаю! — крикнула Катя, прежде чем выскочить в коридор.
Лицо старика исказила короткая судорога. Он выдохнул воздух сквозь сжатые зубы, издав змеиное шипение, и вскинул пистолет.
Сначала он навел его на Павла, но взял себя в руки, перевел ствол на разбитый аквариум и выстрелил в осьминога.
Огромный моллюск дернулся и застыл. Его щупальца какое-то время судорожно извивались, но вскоре замерли, неподвижно вытянувшись по дну опустевшего аквариума.
Катя, глотая слезы, бежала по коридору.
Все ближе и ближе раздавались звуки бессонного человеческого прибоя, звуки ночного клуба. Коридор то и дело поворачивал, как лисья нора. Катя очередной раз повернула, и перед ней оказалась закрытая дверь. Она дернула за дверную ручку — и на нее разом обрушился гул сотен голосов, грохот музыки.
Катя вышла из служебного помещения и оказалась в самом клубе. Об этом говорила кричащая, ядовито-кислотная отделка стен и ослепительная подсветка.
Прямо возле нее оказалась дверь женского туалета.
Катя вошла туда, чтобы привести себя в порядок.
Перед зеркалом стояла рыжая девица в коротком золотистом платье и босоножках на немыслимой платформе. Девица занималась делом: она рассыпала на стеклянной подзеркальной полочке дорожку белого порошка и свернула в трубочку пятисотрублевую купюру.
Увидев входящую Катю, она недовольно поморщилась и проговорила:
— Ну нигде покоя нет! Слушай, подруга, не мешай мне, а?
— Никто тебе и не мешает, — огрызнулась Катя. Она подошла к зеркалу и оглядела себя.
Дорожки слез на щеках, растрепанные волосы, измятая одежда…
Рыжая девица тоже разглядела ее и присвистнула:
— Ну, подруга, у тебя и видок! Ты откуда такая — из колхоза «Заветы Ильича»? Как тебя фейс-контроль пропустил?
— Слушай, подруга, не мешай мне, а? — вернула Катя рыжей ее собственные слова.
— Да мне-то что… — Рыжая шумно втянула порошок, и по ее лицу разлилось райское блаженство. — Конец света! Ладно, подруга, не обижайся, я ничего не имею против работников сельского хозяйства…
Она тщательно собрала последние крошки белого порошка, окинула себя в зеркале удовлетворенным взглядом и удалилась, привычно покачивая бедрами.
Катя кое-как привела себя в порядок, пригладила волосы, поправила одежду. Все равно ее внешний вид оставлял желать лучшего, в ночном клубе она выглядела бы настоящей белой вороной.
Впрочем, она и не собиралась задерживаться в клубе, хотела только пройти через него на улицу.
Последний раз оглядев свое отражение, Катя вдруг заметила выглядывающую из-за дверцы кабинки туфельку.
«Это меня совершенно не касается, — подумала она. — Ну, отрубилась какая-то шлюшка с передоза, а я-то при чем? Отлежится и придет в себя. У меня хватает собственных проблем!»
Однако против собственного желания она подошла к кабинке и потянула дверцу на себя.
В кабинке лежала мертвая женщина.
Типичная тусовщица, одна из постоянных посетительниц светских раутов, вечеринок и клубных проектов, одна из тех ухоженных созданий, одетых в баснословно дорогую униформу от Prada или Versace, одна из тех женщин, которые проводят гораздо больше времени под искусственным светом клубных прожекторов, чем под светом солнца, но выглядят свежими и загорелыми благодаря солярию и тональному крему.
Проблема была в том, что Катя знала эту женщину.
Прекрасно знала.
Еще не прошло суток с тех пор, когда они разговаривали по телефону.
Это была Лида Дроздова.
Та самая Лида Дроздова, которая позвонила Кате прошлым утром и попросила встретиться, потому что хотела обсудить какие-то свои проблемы.
Теперь у нее больше не было проблем.
Лида лежала на кафельном полу, свернувшись калачиком, как ребенок, который устал резвиться на новогоднем празднике и задремал в углу, на груде шуб и пальто. Только лицо у нее выглядело ужасно — распухшее, посиневшее лицо, какое бывает у задушенного человека.
